"Пределы допустимой защиты" (Зеленин С., "Российская юстиция", 1998, N 12)

Пределы допустимой защиты

Поводом для размышления над проблемой, поставленной в заголовок материала, послужила выдержка из обзора судебной практики Верховного Суда Российской Федерации за второе полугодие 1997 года по делу Незнамова (Бюллетень Верховного Суда РФ. 1998. N 4. С.15):

"Заведомо ложные показания подозреваемого о совершении преступления другим лицом заведомо ложный донос не образует, поскольку были даны с целью уклониться от уголовной ответственности и являлись способом защиты от обвинения. Приговор по ч.2 ст.306 УК РФ отменен, и дело прекращено за отсутствием состава преступления".

Казалось бы, не должно возникать сомнений в том, что Верховным Судом сделан очередной шаг в формировании практики наиболее полного обеспечения обвиняемому (подозреваемому) права на защиту, что соответствует как общим принципам уже сформировавшегося понимания этого вопроса в российском уголовном процессе, так и тенденциям его развития.

Однако естествен и вопрос о том, всякое ли действие, предпринятое обвиняемым или подозреваемым с целью защиты от предъявленного обвинения (возникшего подозрения), является правомерным?

Для того чтобы разобраться в конкретном примере и проблеме в целом, поставим сначала вопрос более узко: предусматривает ли ст.306 УК РФ обстоятельства, не позволяющие применить ее в данном случае, исключающие основания уголовной ответственности для реальной ситуации?

В первую очередь заметим, что заведомо ложные показания подозреваемого сами по себе не потому не влекут уголовной ответственности, что даны с определенной целью, а потому, что в соответствующей статье (ст.307 УК РФ) предусмотрен специальный субъект - категория, не подлежащая расширительному толкованию. Лишь свидетель и потерпевший подлежат привлечению к ответственности за ложь в процессе. Следовательно, подозреваемый и обвиняемый вправе давать по делу любые показания либо отказаться от их дачи в целях осуществления своей защиты.

Но действительно ли любые? В рассматриваемых обстоятельствах частным случаем таких показаний является заведомо ложный донос. А ответственность за него, как видно из диспозиции ст.306 УК РФ, не ставится в зависимость от субъекта преступления - и в этом принципиальное различие этих норм.

По общему правилу, в случае коллизии общей и частной норм действует последняя. Следовательно, если подозреваемый обвиняет в совершении преступления другое лицо, тогда начинает действовать частная норма и нет оснований выводить обвиняемого из круга лиц, подлежащих ответственности за действия, предусмотренные ею. Значит, законодатель не предусмотрел исключений из сформулированного в ст.307 УК РФ запрета по субъекту.

По объективной стороне заведомо ложный донос - сообщение о преступлении в орган, имеющий право возбудить уголовное дело, причем форма этого сообщения значения не имеет. В качестве примеров можно привести следующие случаи.

Из определения Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации от 24 июля 1996 г. видно, что Ф. обоснованно осужден по ч.1 ст.180 УК РСФСР и признан виновным в том, что, пытаясь скрыть совершенное преступление (наезд на ребенка) с целью уклонения от уголовной ответственности, умышленно оставил свой мотоцикл возле одного из гаражей, после чего обратился с официальным заявлением в ОВД о якобы имевшем место факте угона его мотоцикла.

Подлежит ответственности за ложный донос обвиняемый в убийстве, если сообщает суду о применении к нему незаконных методов ведения предварительного расследования.

Значит, при одном и том же мотиве - стремлении избежать ответственности за совершенное преступление - способ, внешнее оформление доноса как сообщения может быть разным: от заблаговременного инициативного обращения в милицию еще до подозрения о причастности данного конкретного лица до показаний в суде о незаконных методах ведения следствия.

Поэтому говорить о том, что в рассматриваемом примере существенным моментом является то, что заведомо ложное сообщение содержалось в показаниях подозреваемого, а потому само это заведомо ложное сообщение не может быть расценено как донос, - неверно.

Субъективная сторона (а именно она приведена в обзоре Верховного Суда как обстоятельство, исключающее уголовную ответственность) совершенного Незнамовым деяния характеризуется прямым умыслом, мотивом является защита от предъявленного обвинения, а целью - уклонение от уголовной ответственности за совершенное преступление.

Обратившись к закону, видим, что мотив совершения преступления, предусмотренного ст.306 УК РФ, в диспозиции не указан. Следовательно, он не может, с одной стороны, являться специальным, каким-то одним, а с другой стороны, конкретный мотив не может исключать наступление ответственности, кроме случаев, предусмотренных Общей частью УК. Иначе говоря, мотив совершения данного преступления может быть любым и для наступления ответственности значения не имеет.

Таким образом, видно, что действующий уголовный закон не предусматривает исключений из оснований уголовной ответственности (ст.8 УК РФ) для описанного в обзоре практики Верховного Суда примера.

Возможные доводы о вынужденности заведомо ложного доноса, ссылки на необходимость применения норм УК о крайней необходимости, думается, не могут быть признаны основательными.

Назвать задержание подозреваемого или предъявление обвинения ситуацией крайней необходимости нельзя, поскольку указанные процессуальные действия, будучи совершенными в соответствии с законом, не являются опасностью по смыслу, придаваемому ей в ст.39 УК РФ. Кроме того, эта опасность подлежит устранению в порядке, предусмотренном уголовно-процессуальным законом, а не путем причинения вреда третьим лицам.

Следовательно, Верховный Суд РФ не имел уголовно-правовых оснований для прекращения дела. Тогда, возможно, ответ на вопрос об основаниях принятия такого решения надо искать в процессуальных нормах, точнее, большей частью в духе, смысле уголовно-процессуального закона.

Попробуем понять этот смысл и мы, поставив вопрос от обратного: предусмотрено ли законодательное регулирование права на защиту, введены ли для него какие-либо ограничения или же всякое действие, совершенное в интересах защиты от предъявленного обвинения (подозрения), является правомерным. Вопрос не праздный, имеющий как общетеоретическое значение, так и непосредственно практическое, затрагивающее интересы широкого круга лиц. В целом его можно было бы назвать пределами допустимой защиты и сформулировать основное спорное положение таким образом: что можно и чего нельзя делать, осуществляя защиту. Предпосылки для постановки этого вопроса состоят в том, что защита может осуществляться множеством самых различных способов, набор которых различен по каждому конкретному делу, а выбор зависит от обвиняемого.

Ответ на вопрос о пределах защиты и будет той мерой, которая поможет безошибочно определять в каждом конкретном случае, правомерно ли осуществляется защита или действия защищающегося должны быть признаны неприемлемыми, а возможно, и наказуемыми.

Между тем ответ на него в достаточно четкой форме дан законодателем: ст.46 УПК РСФСР гласит, что обвиняемый вправе "защищать свои права и законные интересы любыми... средствами и способами, не противоречащими закону". Аналогичное положение закреплено и применительно к правам защитника в ч.2 ст.51 УПК РСФСР.

Эти нормы являются уголовно-процессуальным выражением общеправового принципа (ч.2 ст.45 Конституции Российской Федерации): каждый вправе защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом. Конституционный уровень этого правила делает его универсальным, относящимся к защите как процессуальной функции вообще, независимо от того, кто и в какой стадии процесса ее осуществляет.

Заметим, что в толковании норм Уголовно-процессуального кодекса об ограничении права на защиту (точнее, имеется в виду не ограничение самого права, а установление пределов его осуществления) мы не сможем обойтись без конституционных норм, поскольку основные положения, составляющие понятие права на защиту в уголовном процессе, сформулированы именно в Конституции. Причем речь идет не только о провозглашении этих прав (гл.20), но и признании их высшей ценностью, а их защиту - обязанностью государства (ст.2).

Рассмотрим приведенное положение ст.46 УПК подробнее. Буквальное толкование этой нормы прежде всего свидетельствует о том, что ограничивать способы защиты может только законодатель.

Ведомственные, подзаконные акты или неписаные правила общественного поведения не могут выступать в качестве регулятора этих отношений. И здесь важно не существо запрета, а лишь его форма. Потому что нормы, изначально существовавшие как морально-нравственные и отражавшие представления об определенном образе поведения и взаимоотношений в обществе, будучи запечатленными в законодательном виде, являются запретами по смыслу, придаваемому им ст.49 УПК.

Отметим в связи с этим, что сформулированный в ч.3 ст.17 Конституции Российской федерации принцип: "Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц" есть отражение в законе давно сложившихся этических представлений о том, что член общества не должен относиться к другим так, как не хотел бы, чтобы относились к нему. Будучи конституционной нормой прямого действия, это правило в самой общей, фундаментальной форме обосновывает необходимость ограничения права на защиту.

Итак, ясно, что право на защиту имеет свои пределы и первый вывод, касающийся этих границ, - их законодательный уровень. Из этого следует, что запрещенные законом действия, будучи предприняты с целью защиты от предъявленного обвинения, не могут быть признаны правомерными и влекут применение санкционированных государством мер принуждения. Ясно, что мотив нарушения требований закона и цель осуществления (или подготовки) защиты не имеют значения для наступления ответственности в данном случае.

Ограничение прав может иметь форму не только прямого запрета, но и сформулированного диспозицией описания деяния, признаваемого правонарушением.

Действующий УК содержит запрет побега из-под ареста или из-под стражи, совершенного лицом, находящимся в предварительном заключении (ст.313 УК РФ), уклонения от отбывания лишения свободы (ст.314 УК РФ), совершенного, например, с целью личной подачи надзорной жалобы на необоснованное осуждение, т.е. с целью защиты, подкупа или принуждения к даче показаний или уклонения от дачи показаний либо к неправильному переводу (ст.309 УК РФ) с целью создания защитительной версии, иных, перечисленных в ст.ст.295 - 298 УК РФ, действий в отношении лиц, осуществляющих правосудие. Все эти действия могут иметь своим мотивом защиту по уголовному делу.

К этому перечню следует причислить также ст.306 УК РФ - заведомо ложный донос.

Во-первых, в силу существования самого этого запрета. Если в законе наложен запрет на какие-либо действия - значит, они не могут служить способом защиты обвиняемого.

Аналогично можно рассуждать и применительно к ст.298 УК РФ. Клевета в отношении судьи со стороны осужденного с целью, например, отмены или изменения приговора в кассационном или надзорном порядке (т.е. имея в виду мотив защиты от предъявленного обвинения) наказуема.

Делая такой вывод при анализе этих норм, следует исходить из того, что мотив совершения этих преступлений в диспозиции статьи не указан. Следовательно, хотя он и подлежит доказыванию в силу требований ст.68 УПК РСФСР, для наступления ответственности и квалификации действий значения не имеет, может быть любым - об этом уже говорилось при подробном анализе состава заведомо ложного доноса.

Рассуждая иначе, мы придем к тому, что побег из-под стражи во время следствия или суда - это способ защиты и не может влечь уголовной ответственности, передача следователю или судье взятки с целью смягчить или избежать ответственности - тоже.

Таким образом, "не замечать" установленного уголовно-процессуальным законом запрета, значит необоснованно расширительно толковать возможности обвиняемого, позволяя ему совершать преступления уже "с санкции"...

Дух закона, думается, должен состоять не в освобождении от уголовной ответственности по ст.306 УК РФ в связи с осуществлением права на защиту, а в ограничении права на защиту в связи с предусмотренным ст.307 УК РФ запрещением.

Вернемся к обсуждаемому решению Верховного Суда России. Провозглашенный в нем подход (нет нужды объяснять, что публикуемая практика определяет тенденции применения закона всеми судами, а не является лишь единичным примером "для сведения") противоречит зафиксированному в ст.ст.46, 52 Конституции Российской Федерации положению о том, что каждому потерпевшему гарантируется право на судебную защиту.

Ведь объект предусмотренного ст.306 УК РФ преступления - не только интересы правосудия, но и честь, достоинство конкретной личности. Утверждение обвиняемого о том, что преступление совершило конкретное лицо, затрагивает интересы последнего, нанося вред доброму имени человека. Никакие уверения лица, в отношении которого сделан заведомо ложный донос, что это "издержки правосудия", не смогут восстановить его добрую репутацию и душевное равновесие.

Вопрос достаточно серьезен, поскольку ясно, что указанное решение высшей судебной инстанции, признавая деяние Незнамова правомерным и порождая таким образом вседозволенность, ограничивает потерпевшему от заведомо ложного доноса доступ к правосудию и повлечет увеличение количества подобных случаев.

При отказе в уголовном преследовании потерпевший лишается возможности восстановления индивидуальной и социальной справедливости, а также компенсации причиненного ему вреда. Отсюда видно, что неисполненным остается и принципиальное требование Конституции о высшей ценности и защите законных интересов прав и свобод человека и гражданина.

В данном материале нет нужды затрагивать вопросы доказывания заведомо ложного доноса, на проверку которого затрачивается масса времени и сил органов расследования. Но это не означает отсутствие необходимости проверки всех доводов подозреваемого и обвиняемого - их надо проверять в любом случае. Однако, если выяснится, что налицо заведомо ложный донос, виновный в нем должен быть привлечен к ответственности. Принцип неотвратимости наказания сработает на реализацию общей превенции подобных нарушений и не должен быть попираем - тогда самих доносов будет меньше.

Судья Тульского областного суда

Зеленин С.