Пределы свободы сторон в гражданском процессе: история вопроса (Я.В. Грель, "Журнал российского права", N 6, июнь 2004 г.)

Пределы свободы сторон в гражданском процессе: история вопроса

Исследование правовых явлений предполагает анализ не только действующего законодательства, но и знакомство с историей его развития. По верному замечанию русского юриста К.И. Малышева, прежде чем применять закон, нужно предварительно его изучить*(1). Взгляд, обращенный в глубину веков, помогает исследователю глубже раскрыть проблему, получить материал для сравнения с современными понятиями, представлениями и прийти, таким образом, к выводам теоретического и практического значения. В достижении этой цели наряду с отображением исторического многообразия правовых форм важно дать им правильную интерпретацию в контексте развития общественной мысли.

С этих позиций проблема субъективной свободы - одна из центральных в правовой науке и сопровождает юриспруденцию на протяжении всей ее истории. Начало индивида кроется в его свободе, которая детерминирует его как личность в социальном устройстве общества. У древних народов провозглашен культ свободы.

Индивидуальное начало порождает ощущение субъективного права как некой внутренней безграничной силы. Neque enim qui potest in furem stature, necesse habet adversus furem litigare: кто имеет свое очевидное право, не нуждается в правительстве ни для того, чтобы оно его признало, ни для того, чтобы оно его осуществило*(2). Таким образом, на начальном этапе римского государства идея субъективного права формируется в понятие самоуправства (manus inectio), которое распространяется не только в области осуществления права, но и его защиты. Посредством legis actio per manus in jectionem истцу предоставлялось право притязать не только на имущество, но и завладеть личностью должника. Защита нарушенного субъективного права основывалась целиком на личной энергии, "его личной деятельной силе", на почве которой зарождается идея права*(3).

С развитием социального организма естественное состояние изменяется в состояние гражданское, где взаимоотношения индивида и государства должны быть урегулированы не субъективной силой, а положениями объективного права. С этой целью государство берет на себя выполнение "законной помощи": "...никто в государстве не останется без права и помощи, не смея, однако же, сам себе приобресть это право и эту помощь"*(4). Оно стремится ограничить личное самоуправство, предоставляя защиту в специально созданных для этого органах: in jure (у претора) и in juridicum (у присяжного судьи). Отношения сторон облекались в формулу, подготовленную претором (I в. н.э.), которая и определяла содержание тяжбы: истец не мог требовать другого предмета, ни предъявлять другого основания своего права; ответчик же не вправе предъявлять других отводов и возражений, кроме указанных в формуле*(5).

Наряду с требованиями по форме процесса существовали правила, направленные на сдерживание недобросовестности сторон в осуществлении процессуальных прав (calumhia). Само понятие "недобросовестность" не было разработано. Вместо этого упоминались частные случаи ненадлежащего использования процессуальных прав: а) процессуальная ложь, то есть заведомо неверное фактическое сообщение и утверждение (mendacium); б) заведомо неправомерное требование (improba petitio); в) умышленное употребление дозволенных средств защиты с целью замедления или затруднения производства (fraus, frustratio)*(6). В противодействие подобным злоупотреблениям в римском праве применялись как предупредительные меры, так и карательные - штрафы в различной форме, но строгого разграничения между ними не проводилось. Так, институт poena tempre litigantium должен был оградить тяжущихся от ведения легкомысленных и шиканозных процессов тем, что обязывал их вносить залог (sacramento) в знак гарантии добросовестности притязаний или возражений. Проигравшая сторона теряла право требовать залог обратно*(7). Sacramento и иные процессуальные штрафы выполняли функцию возмещения судебных расходов и назначались независимо от вины*(8). Увеличение судебных издержек потребовало установить общую обязанность их возмещения проигравшей стороной.

Недобросовестности сторон должна была препятствовать присяга. Отказ от принесения присяги лишал тяжущегося права совершить процессуальное действие, которому она должна была предшествовать. Со времен Юстиниана общая присяга стала обязательным условием начала процесса. Истец присягал в отсутствии с его стороны кляузы, а ответчик - клялся, что возражает против иска добросовестно*(9). Обе стороны должны были также пообещать воздерживаться от шиканозных действий в ходе процесса.

Таким образом, принцип индивидуальной самостоятельности, составлявший сердцевину римского права, в гражданском процессе требовал необходимого сочетания с публичным началом: "государство призвано удерживать эксцессы эгоизма, когда они угрожают социальному благосостоянию"*(10). Несмотря на то, что в римском праве проблема пределов реализации субъективного права не была теоретически оформлена, она все же получила эмпирическое разрешение. Пресекая различные злоупотребления процессуальными правами, римские юристы усматривали негативную сторону в произвольной и беспредельной свободе и, по словам Иеринга, отдавали приоритет "царству общества".

С падением римского государства предается забвению и римское право. Понятие о гражданских правах еще не определилось, поэтому невозможен спор о них. Конфликты в основном разрешаются по правилам самосуда.

Положения обычного права были распространены и в Древней Руси. Традиционный уклад жизни восточных славян определял соответствующие средства разрешения споров. К их числу относился мировой разбор - полюбовное разрешение спора на основе здравого смысла и совести. Формирование зачатков государственности положило начало междоусобицам и беспорядкам, и наряду с этим явился другой способ разрешения распри, более грубый - самоуправство*(11). В Русской Правде относительно судопроизводства действовал по большей части обычай, возведенный в форму закона. В ней признавались самоуправство и самосуд с установлением их пределов: право мщения - только обиженному или ближайшим родственникам. В узаконениях после Русской Правды самосуд совершался посредством судебного приговора (выдача головою). Виновный не мог освободиться от наказания ни превосходством своих сил, ни по воле случая. Равным образом и обиженный не мог причинить обидчику произвольного зла*(12).

Русское право еще не проводит разделения судопроизводства на гражданское и уголовное. Вследствие этого гражданский процесс носил обвинительно-состязательный характер, свобода тяжущихся в предъявлении иска сочеталась с элементами сыска в области доказывания, изобиловали элементы обычного права. Одновременно в источниках содержатся сведения о недобросовестном поведении сторон. Новгородская судебная грамота (XV в.) упоминает понятие "ябеда", которое могло означать неосновательное, вздорное притязание. Для предотвращения ябедничества закон содержал следующие препятствующие ему правила: а) истец в самом начале процесса обязан был подтвердить присягою справедливость своей тяжбы или доноса, а ответчик, в свою очередь, присягал в том, что будет говорить на суде только правду. Уклонение от присяги вело к признанию вины; б) признанный по суду виновный участник процесса платил не только судебные пошлины, но и все убытки, причиненные тяжбою его противнику; в) истцу, учинившему тяжбу, одновременно выдавалась судебная грамота, в которой назначался срок для переговоров и примирения с ответчиком. Но если он не хотел этого и не вступал в переговоры, то по истечении срока за ним посылались приставы с Веча*(13). Судные грамоты (XV-XVI вв.), служившие согласно судебникам основанием для разбора подсудных дел, также устанавливали санкции в виде денежных штрафов за неправые притязания истца*(14). О неосновательных исках говорится и в Соборном Уложении: "за ябеду, а также неосновательную челобитную ябедники после обыска и исследования истины подвергались наказанию и высылались из городов и посадов"*(15). Упоминаются и такие карательные меры, как штрафы за излишние требования истца; за подачу тяжбы по уже разрешенному делу*(16).

В целом судопроизводство сохраняло характер древнего процесса. Свобода тяжущихся ограничивалась неразвитостью судебных органов, не отделенных от администрации. Последовавшие затем судебные реформы Петра I, Екатерины II, завершившиеся изданием Свода законов (1832 г.), не решили главную проблему - независимость судебных органов так и не была достигнута. Результатом этого стало повсеместное ущемление прав тяжущихся на объективное разбирательство, а бюрократическая волокита и формализм сводили на нет свободу действий сторон. Например, в прошении могло быть отказано на основании более чем пятнадцати пунктов и даже в том случае, когда обнаруживалась ошибка в написании Высочайшего титула (ст. 2277 Свода законов). Помимо этого законодательство предусматривало барьеры против неосновательных исков (ябеды), воздерживание от ябеды входило в обязанность тяжущихся, в случае нарушения следовали санкции: "Кто начал с намерением несправедливую тяжбу, взыскать предмет оной вдвое, за начавшее дело без провести налагается пеня 25 рублей. Изобличенных неоднократно в ябеде запрещается допускать к делам в качестве поверенных, иногда запрещается определять их к должностям"*(17). В целях предотвращения злоупотреблений правом обжалования судебных решений проситель должен был удостоверить суд, что "он по истине думает, что правое дело имеет", и внести апелляционный залог (ст. 2506 Свода законов).

Неопределенность законодательства, его разрозненное состояние открывали простор неограниченному произволу со стороны органов судебной власти. Это сказывалось на общем характере правосудия в России первой половины XIX века как неравного, несправедливого судилища. Одна из причин коренилась в отсутствии теоретического осмысления основных начал судопроизводства, исходя из идеи свободы личности, ее естественных прав. Общественное сознание в России, а вместе с ним и правовая мысль начинают интенсивно меняться с середины XIX века, когда либеральные идеи Запада стали находить мощную поддержку.

Это положительно сказалось на подготовке основных законопроектов судебной реформы, в том числе Устава гражданского судопроизводства, вобравшего в себя достижения процессуальной науки своего времени, а главное, воплотившего в жизнь идеи независимого суда и свободы личности. "Природа человека с ее физическими потребностями, затем нравственными потребностями, признание неприкосновенности, свободы индивидуальной сферы лиц, составляющих общество - вот первоисточник гражданского процесса", - резюмировал русский процессуалист М.И. Малинин*(18). В основу гражданского судопроизводства был положен принцип состязательности, содержание которого понималось процессуалистами XIX века несколько шире по сравнению с современной трактовкой: "Состязательное начало есть начало личной автономии тяжущихся в гражданском процессе. Оно вытекает из самого существа гражданских прав, к защите которых направлена деятельность судьи"*(19).

Взгляд на состязательное начало как на логическое продолжение гражданско-правовой диспозитивности привел к выводу, что свобода сторон имеет определяющее значение в отправлении правосудия, и любая преграда, учиненная на их пути, скажется негативным образом на ходе процесса. Это поставило правовую науку перед сложной дилеммой о сущности гражданского процесса: должен ли суд стремиться к отысканию материальной правды в ущерб состязательности или обязан довольствоваться формальной правдой. Поэтому следовало пересмотреть взгляд на природу цивилистического процесса, признать публичный характер процессуальных правоотношений. Так, немецкий юрист Оскар фон Бюлов отмечал: "Несомненно, государственная власть не имеет непосредственного интереса в осуществлении правосудия, но, предлагая себя в услуги по осуществлению этих прав, государственная власть преследует свой личный, высокий интерес публично-правовой природы"*(20).

Эта позиция нашла своих сторонников, критиковавших состязательный процесс за многочисленные злоупотребления и фактическое неравенство сторон. Реформистская юриспруденция требовала, чтобы процесс и система доказательств были построены по принципу материальной правды. Соответственно обсуждался вопрос о средствах обеспечения материальной правды в процессе, исходя из учения об "обязанности правды" (Wahrheitspflicht), научно разработанное другим немецким юристом Конрадом Геллвигом*(21). Ученый исходил из тезиса, что гражданский процесс не менее, чем уголовный, - государственное установление, цель которого - охрана права. Здесь и есть граница предоставленных сторонам процессуальных прав. Если действия сторон имеют целью препятствовать суду в отправлении правосудия, они недопустимы. Следовательно, существуют подлинные процессуальные обязанности там, где право налагает на сторону обязанность действия или воздерживания не в ее собственных интересах, а в интересах достижения цели правосудия. Обязанность правды предстает, таким образом, как общая обязанность по воздержанию от всяческих злоупотреблений*(22).

Характерно, что на родине Геллвига проблема борьбы со злоупотреблениями в процессе получила свое разрешение еще в начале XIX века. Так, Прусский судебный устав исходил из положения, что никто не имеет права поддерживать свои интересы недозволительными действиями. Поэтому стороны были обязаны излагать перед судом согласно с истиною и добросовестно все обстоятельства дела, существенные для его решения. За умышленное искажение или утайку назначалось наказание*(23). Однако в дальнейшем данные правила вышли из употребления и были проигнорированы составителями Немецкого гражданского процессуального кодекса, который содержал отдельные постановления о невыгодных последствиях недобросовестных действий сторон: отклонять заявления тяжущихся о новых обстоятельствах и доказательствах, если тяжущийся не представил их своевременно с целью замедлить решения дела; возлагать судебные издержки полностью или частично на выигравшую дело сторону, если она замедлила производство по делу несвоевременным осуществлением средств защиты. Нечто подобное содержалось и в российском Уставе. При отсутствии общего правила о недопустимости злоупотребления процессуальными правами упоминалось об отдельных отрицательных последствиях для недобросовестного лица. По мнению К.И. Малышева, такие последствия должны вытекать из принципа правдивости и добросовестности, который предопределен сущностью отношений частных лиц к судебной власти*(24). Например, были установлены денежные штрафы за неосновательный спор о подлоге (ст. 562 Устава), за неосновательные просьбы об отмене решений (ст. 190, 800 Устава).

Идеи Геллвига нашли наиболее полное отражение в австрийском Уставе гражданского судопроизводства*(25). На первый план было вынесено принципиальное требование к тяжущимся о правдивости в сообщении фактов: каждая сторона обязана указывать полно, определенно и согласно истине все фактические обстоятельства, требуемые в каждом отдельном случае для обоснования ее ходатайств (§ 178). Нарушение этого предписания влекло невыгодные последствия. Так, если суд устанавливает, что проигравшая дело сторона вела его явно недобросовестно, то может присудить ее по просьбе противника к уплате соответствующего вознаграждения за убытки (§ 408). Наряду с этим предусматривались штрафы за недобросовестные частные и ревизионные жалобы (§ 512, 528).

Нововведения австрийского Устава нашли положительные отзывы среди русских юристов, которые, отмечая пробелы отечественного процессуального законодательства, иронизируя, говорили, что в России существует процесс не состязательный, а "истязательный"*(26). В числе главных причин процессуальных злоупотреблений назывались непроработанность положений, определяющих право на предоставление отсрочки, институт встречного иска, спор о подлоге, участие лжесвидетелей и пр. И представители науки, и практические работники высказывались за реформирование российского Устава, беря за теоретическую основу учение Конрада Геллвига об обязанности правды как подлинной процессуальной обязанности по отношению к суду. В наличии такой обязанности усматривается предел осуществления субъективного права: "Процессуальные права даны законом тяжущимся для содействия суду при рассмотрении дел, для содействия их правильному разрешению, и что каждый раз, когда тяжущийся совершает какое-либо процессуальное действие не с этой целью, а для достижения каких-либо посторонних целей (для введения судей в заблуждение, для проволочки дела, для причинения затруднения противнику), он выходит за пределы действительного содержания своего права"*(27).

По воле истории реформистским планам и предложениям не суждено было сбыться. Но развитие современного цивилистического процесса показывает актуальность воззрений юристов прошлой эпохи. Государство в период своего становления не способно выработать положения объективного права, а следовательно, не в состоянии определить свое отношение к праву субъективному и вынуждено признать индивидуальную силу в качестве регулирующего начала. С укреплением основ публичной власти государство узурпирует свободу личности и фактически не признает субъективного права, лишая обладателя гарантий реализации и защиты его права. Например, ничем не обоснованное обвинение в ябеде лишало истца права на судебную защиту. Такая чрезмерная "опека" государства не может привести ни к чему, кроме публичного произвола, на корню разрушающего идею права и вместе с тем правосудия. С началом формирования объективного права, построенного на признании и уважении свободы личности, государство вступает на путь цивилизованного развития, и оно обязано предоставить право на равное и справедливое судебное разбирательство. Следовательно, публичные институты гражданского судопроизводства не могут считаться с таким поведением субъектов, которое направлено против правосудия, посягающим на его социальную ценность. Пресекая злоупотребление процессуальными правами, мы тем самым гарантируем защиту личной свободы от частного произвола. И главными средствами в достижении этой цели должны стать не карательные меры, а эффективная организация процесса, способная "водворить в России суд скорый, правый, милостивый"*(28).

Я.В. Грель,

аспирант Института философии и права

Сибирского отделения РАН (Новосибирск)

"Журнал российского права", N 6, июнь 2004 г.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) См.: Малышев К.И. Курс гражданского судопроизводства. Т. 1. СПб., 1878. С. 3.

*(2) См.: Иеринг Р. Дух римского права. Ч. 1. СПб., 1875. С. 107.

*(3) См.: Там же. С. 151.

*(4) Камбек Л. Опыт начертания гражданского судопроизводства по российским законам. Казань, 1848. С. 1.

*(5) См.: Энгельман И.Е. Курс русского гражданского судопроизводства. Юрьев, 1912. С. 19.

*(6) См.: Васьковский Е.В. Курс гражданского процесса. Т. 1. М., 1913. С. 670.

*(7) См.: Bethmann-Hollweg. Der remische Civilprozess. Bonn, 1865. Bd. II. S. 533.

*(8) См.: Zeiss. Die arglistige Prozesspartei. Berlin, 1967. S. 26.

*(9) См.: Васьковский Е.В. Указ. соч. С. 671.

*(10) Иеринг Р. Цель в праве. Т. 1. СПб., 1881. С. 53.

*(11) См.: Михайлов М. История образования и развития системы русского гражданского судопроизводства до Уложения 1649 г. СПб., 1848. С. 17, 19.

*(12) См.: Куницын А. Историческое изображение древнего судопроизводства в России. СПб., 1843. С. 4.

*(13) См.: Там же. С. 84.

*(14) См.: Михайлов М. Указ. соч. С. 31.

*(15) Там же. С. 71.

*(16) См.: Там же. С. 70, 117.

*(17) Основания российского судопроизводства. М., 1832. С. 28-29.

*(18) Малинин М.И. Теория гражданского процесса. Одесса, 1881. С. 71.

*(19) Гольмстен А.Х. Состязательное начало гражданского процесса в теории и русском законодательстве, преимущественно в новейшем // Юридические исследования и статьи. СПб., 1894. Т. 1. С. 404-405.

*(20) Цит. по: Азаревич Д. Правда в гражданском процессе // Журнал гражданского и уголовного права. 1888. N 1. С. 5.

*(21) См.: Hellwig. Lehrbuch des deutschen Civilprozessrecht. Bd. II. § 71.

*(22) См.: Левин С.М. Германский процессуалист Конрад Геллвиг // Вестник гражданского права. 1914. N 1. С. 20, 22.

*(23) См.: Малышев К.И. Указ. соч. С. 124.

*(24) См.: Там же. С. 125.

*(25) См.: Австрийский устав гражданского судопроизводства. СПб., 1896.

*(26) См.: Красовский А.А. К реформе нашего гражданского процесса // Вестник гражданского права. 1914. N 1. С. 66.

*(27) Васьковский Е.В. Указ. соч. С. 677.

*(28) Высочайший указ Сенату "О распубликовании новых уставов от 20 ноября 1864 года" (см.: Васьковский Е.В. Указ. соч. С. 15).