Как правосудию стать правосудным? (Г.К. Костров, "Журнал российского права", N 10, октябрь 2004 г.)

Как правосудию стать правосудным?

Гуманистическая направленность российского права задана действующей Конституцией страны, которая провозглашает приоритет человека, его прав и свобод по отношению ко всем иным социальным ценностям, обязывает государство признавать, соблюдать и защищать права и свободы человека и гражданина (ст. 2). Верховенство прав и свобод личности в правовой системе государства емко и точно выражено в ст. 18 Конституции: они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием.

Судебная власть, основной функцией которой является правосудие, несет, таким образом, конституционную ответственность за соблюдение прав личности в стране, причем именно судебная власть является последним рубежом защиты этих прав от любых форм как частного, так и публично-властного произвола. В контексте ст. 18 Конституции слова "обеспечиваются правосудием" могут означать лишь одно: правосудие защищает права и свободы человека и гражданина в том их понимании, в каком они изложены в Конституции. На отклонения законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления от этого основополагающего принципа должна следовать адекватная реакция правосудия, ибо первейшая функциональная задача подлинной конституции - защитить общество, его граждан от злоупотреблений публичной власти.

Не вызывает сомнений, что российская Конституция в плане возможностей реализации в полном объеме провозглашенных ею прав личности "сшита на вырост", однако критические замечания по этому поводу встречаются нечасто. Предполагается, что напряженность, существующая между нормативной моделью, которая представлена в Конституции, и реальным состоянием государственности и гражданского общества, будет постепенно, как считает Л.С. Мамут, сниматься в процессе реализации Конституции и развития конституционализма*(1). Профессором А.М. Экимовым отмечена общая закономерность: по мере усиления государство становится все более заинтересованным в защите интересов личности, а личность, чем она свободнее, тем больше заинтересована в обеспечении интересов государства. Государство в демократическом обществе становится гарантом свободы личности*(2).

Дело, как говорится, за малым - Конституция должна действовать, правотворчество и правоприменение - ей соответствовать. Но как этого добиться?

С точки зрения конституционного права, Россия - такое же правовое государство, как и, к примеру, ФРГ. Однако характерная для правового государства связанность последнего правом, в котором аккумулированы права индивидуума, в ФРГ вполне предметна, а решающая роль в защите прав личности принадлежит, безусловно, судебным органам*(3). Для российской же судебной системы пока вполне актуально то, что сказал А. Гамильтон в конце ХVIII века применительно к американской: "Судебная система, вне всякого сравнения, самая слабая из трех ветвей власти", поэтому "все возможные заботы должны быть осуществлены, чтобы сделать ее способной защищать себя"; без независимости судов "все попытки сохранения индивидуальных прав и свобод не будут иметь никакого результата"*(4).

Истоки "естественной слабости судебной власти" (А. Гамильтон) видятся в издавна сложившемся приниженном положении российских судов, которым обычно отводилась роль послушного исполнителя политики государства в правовой сфере. Законы при этом понимались как властные веления, адресованные людям, а государство они практически ни к чему не обязывали. В "социалистическом правовом государстве", как мы помним, уважение к праву, к закону должно было стать личным убеждением каждого советского человека, ибо "все во имя человека, во имя его блага". Советские судьи тоже были вынуждены правильно понимать место суда в механизме социалистического государства и действовать строго в соответствии с командами, исходящими "сверху", - оттуда, где хорошо знают, в чем состоит "благо человека".

Нет, следовательно, никакого парадокса в том, что наиболее сложные задачи, стоящие перед государственным правосудием, связываются с деятельностью государства, его властных структур. По стародавней вненациональной традиции, власти понимают свою облеченную в юридические формы политическую волю как единственно мыслимое право, безотносительно к тому, насколько она сообразуется c правами личности. Между тем очевидно, что реальная ценность права в его связи с государством, провозглашенным Конституцией в качестве демократического, правового и социального, возможна лишь в той мере, в какой для государства высшей ценностью является человек. Российскому государству свою приверженность общесоциальным интересам и интересам каждой отдельной личности*(5) все еще предстоит доказывать.

Вряд ли нужно повторять нелестные оценки, которые даются российскому законодательству как известными учеными, так и юристами-практиками. В нормативном материале много путаницы, разночтений, несогласованности, архаизмов и прочих проявлений некачественной правотворческой работы, допускающих возможность произвольных действий должностных лиц и властных структур. Позитивное право - инструмент отнюдь не всегда пригодный для вынесения подлинно правосудного, в соответствии со справедливостью и истиной, решения.

Право - едва ли не самая сложная социальная категория. Не углубляясь в теорию вопроса, судьи обычно исходят из традиционно даваемых легальному (позитивному) праву определений. Иные из этих дефиниций, похоже, освобождают правоприменителя от всяких сомнений в конституционной правоте и неизменной благонамеренности законодателя, как и прочих правотворческих структур, ибо, как отмечает В.П. Мозолин, "право - это система принимаемых государством и органами местного самоуправления законов и других нормативных актов, основанных на принципах справедливости, удовлетворении интересов народа, проживающего в Российской Федерации или на ее отдельных территориях, обеспечения жизнедеятельности демократического общества и безопасности государства...". Для полной ясности автор здесь же добавляет: "Закон - это зеркало права"*(6) (исключая, очевидно, всякую возможность кривизны такого зеркала).

Предложенный подход к правопониманию удобен и прост, но, согласившись с ним, судья должен забыть, что он - носитель государственной власти, что "суд вправе применить закон в целях осуществления правосудия (то есть в поисках права), только оценив закон на предмет его соответствия Конституции РФ, общим принципам права, международным договорам"*(7).

Право в юридическом смысле слова - это и есть позитивное право, иначе говоря, закон. Видимо, поэтому понятие "неправовой закон", употребляемое опытнейшими судьями и известными учеными-правоведами*(8), оценивается некоторыми авторами критически. По мнению О.В. Мартышина, "проще различать не право и закон, а - хорошее и плохое право, справедливый и несправедливый закон, нормы, служащие благу общества и своекорыстным интересам отдельных групп или лиц"*(9).

Но смысл различения закона и права, думается, именно в том, что характеристика закона в качестве правового либо неправового дается непосредственно с позиции его соответствия действующей Конституции - не только в ее формально-юридическом, но и в естественно-правовом измерении. Такой подход к оценке закона конституционно обоснован, и именно он приводит к выводу о том, что закон отнюдь не всегда является воплощением права. Наиболее наглядное подтверждение этому - не столь уж редкие примеры "дисквалификации" действующих законов Конституционным Судом РФ. Практически каждый такой пример, заметим, фиксирует факт более или менее длительного действия "латентно неправового" закона.

Подчеркивая остроту проблем связей и противоречий права и государства, отмечая, что государство не только "творит право", но и является его основным нарушителем, профессор О.Э. Лейст, тем не менее, называет "неправовым законом" лишь те положения законодательства, которые "не могут воплотиться в право из-за того, что еще не определены условия их реализации, процессуальные формы применения, содержания правоотношений"*(10).

Принятие подобных "неправовых законов" вошло в российскую нормотворческую практику еще до принятия действующей Конституции. Немало озадачены, помнится, были судьи, обнаружив в п. 3 ст. 30 Закона РСФСР "О собственности в РСФСР" норму, устанавливающую право собственника требовать с государства возмещения ущерба, причиненного преступлением, с последующим взысканием этих средств государством с причинителя вреда. Государственная, прежде "общенародная", собственность подвергалась в ту пору при попустительстве государственных структур нещадной грабительской приватизации, экономическая преступность росла, взыскивать ущерб было, по сути, не с кого, и признание государством своей ответственности в обозначенной законом форме за состояние правопорядка в обществе было в тех условиях заведомо мнимым: невозможно представить, чтобы этого не понимали сами законотворцы. Нежизнеспособность этой нормы была вскоре признана государством, норма растворилась в меняющемся законодательстве, но проблема неисполнимых законов не снята до сих пор и стала перманентной. Председатель Высшего Арбитражного Суда РФ В.Ф. Яковлев еще в 1997 году констатировал возможность полного разрушения государственного бюджета одними лишь судебными решениями*(11).

В юридической науке правовую норму (в отличие от неправовой) стали понимать ныне как "общественное отношение, защищенное судебной властью" (Н.П. Колдаева)*(12). Отмечается, что права человека вместе с государством и гражданским обществом проходят длительные исторические стадии "вызревания". Качеством правового государства и основанного на праве гражданского общества называется право человека как гарантированная законом и обеспеченная судебной защитой способность реализовать свои притязания в различных сферах жизнедеятельности (Е.А. Лукашева)*(13). В.Е. Гулиев называет пять ступеней "вызревания" права, из них четвертая - право законодательное закрепление (юридическое право) в виде нормы, принципа или цели, а завершающая - судебно-защищенное (гарантированное) право*(14).

Несколько ранее, согласно концепции иерархии прав по степени их значимости, справедливо подвергнутой в литературе критике, объявлялись "социалистическим изобретением", неизвестным "цивилизованным странам", социально-экономические права. Они, в отличие от личных прав, лишены якобы юридических возможностей защиты судом. Правильно, однако, отмечает Н.И. Матузов, что многие социально-экономические права, высокая значимость которых для людей несомненна, были раньше гарантированы в большей мере, чем сейчас, когда складываются "несоциалистические отношения"*(15). Упоминание же "цивилизованных стран" при рассмотрении данной проблемы уместно, скорее, в том отношении, что связанность верховной власти принятыми ею же законами - один из существенных показателей цивилизованности государства.

Средства массовой информации до сих пор периодически сообщают об акциях протеста чернобыльцев, которые не могут получить обещанную им законом жилую площадь. Люди ценой собственного здоровья выполняли сложнейшее государственное задание, утратили возможность приобрести жилье за счет личного труда. Решения же судов по их делам в течение многих лет обычно сводились всего лишь к констатации "субъективного права" истца занимать место в очереди себе подобных с учетом времени подачи заявления, что, по сути, было равноценно отказу в иске.

Ошибочность подобных решений была отмечена в Обзоре судебной практики Верховного Суда РФ за IV квартал 2002 г. в связи с делом одного из участников ликвидации аварии на ЧАЭС. Определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РФ представлено тезисом: "Разрешение требования о предоставлении жилого помещения не ставится в зависимость от наличия или отсутствия других лиц, состоящих на учете по улучшению жилищных условий" и подкреплено ссылкой на ст. 18 Конституции РФ*(16).

Первое же рассмотренное по существу Европейским Судом по правам человека дело по жалобе против России показало, что судебно-защищенное (а значит, гарантированное?) право вовсе не обязательно оказывается реализуемым. Анатолию Бурдову пришлось обращаться в Страсбург, поскольку добиться исполнения вынесенных в его пользу именем Российской Федерации судебных решений о возмещении вреда, причиненного здоровью при исполнении чрезвычайных работ по ликвидации последствий чернобыльской катастрофы, он не мог в течение нескольких лет. В этом случае российскому государству понадобилось авторитетное напоминание очевидной юридической истины: неисполнение судебного решения, принятого любым судом, "несовместимо с принципом верховенства права, который государства-участники европейской Конвенции обязались соблюдать, подписав Конвенцию". Европейский Суд, более того, расценил истребование начисленных решениями суда выплат как защиту заявителем своего права собственности, отметив при этом, что государственным властям не разрешается ссылаться на отсутствие средств в качестве оправдания за невыплату долга по судебному решению*(17).

Решений по поводу неправомерного отказа российскими судами в удовлетворении исков к казне в Страсбурге пока не выносилось. Однако четкая формулировка постановления Конституционного Суда РФ полностью согласуется с правом европейской Конвенции: "Гражданин и государство в Российской Федерации связаны взаимными правами, ответственностью и обязанностями" (постановление от 20 декабря 1995 г. N 17-П). Субъективные права - достояние гражданина, и основанные на них требования к государству суд обязан удовлетворять - иное означает безответственность государства, выведение его из-под действия права.

Существование необязательных для государства законов ("голое право", по терминологии древних римлян) - нонсенс, подрывающий всякую веру в право и правосудие, лишающий их легитимности. И если правосудие не в состоянии справиться с задачей реального обеспечения юридических прав, "дарованных" гражданам законодателем (судебная защита таких "прав" тоже иллюзорна), то откровенно популистский характер былого нормотворчества выявляется теперь в основном безотносительно к властной составляющей правосудия.

В год вступления России в Совет Европы эксперты этой организации в итоговом докладе от 6 марта 1996 г. отмечали, что массовое сознание в России отдает приоритет исполнительной власти как единственно реальной; люди далеко не всегда стремятся к тому, чтобы обрести защиту у судьи, зачастую находящегося где-то далеко, а более склонны обратиться к соответствующему чиновнику*(18). Наблюдение верное: эксперты, тем более в описываемый период, могли бы выявить и факты обращений граждан за защитой нарушенных прав к "преступным авторитетам". За прошедшее с той поры время положение, конечно, изменилось, но не настолько, чтобы россияне полностью уверовали в преимущества судебного порядка разрешения правовых конфликтов с исполнительной властью. Обращение к чиновнику поныне многим представляется кратчайшим и более надежным путем решения проблемы - и вовсе не по причине территориальной близости учреждения. Суд ведь в лучшем случае "всего лишь" подтверждает законность требований заявителя, тогда как чиновник волен удовлетворить без всяких проволочек его прошение - как обоснованное, так и не вполне.

Впечатляет приведенная первым заместителем Председателя Верховного Суда РФ В.И. Радченко статистика по искам граждан к госструктурам либо отдельным чиновникам, чьи ненормативные акты ущемляют их права и интересы.

В пользу граждан в 1998 году решалось 86 процентов дел, в 2000 году - 77 процентов, а в 2002 году - лишь 66 процентов*(19). Понятно, что эти цифры фиксируют отнюдь не отрадные перемены в отношении российских бюрократов к правам своих сограждан. И действительно: они были приведены как один из доводов в пользу скорейшего становления в стране административной юстиции - неотъемлемой части системы защиты личности от государственного произвола. Административная юстиция, по почти столетней давности свидетельству профессора В.А. Рязановского, была одним из краеугольных камней правового государства ХIХ века*(20). Российское государство, конституированное в качестве правового в конце ХХ столетия, решает эту проблему с большим трудом в двадцать первом.

Свою содержательную монографию о российской судебной власти Председатель Верховного Суда РФ В.М. Лебедев завершает выражением надежды на скорейшее превращение этой ветви государственной власти в силу, основанную на праве, в силу, лишенную малодушия и вынужденной угодливости*(21). Автор верно выделяет давно знакомую сторону (и степень) "естественной слабости судебной власти", которая пока не позволяет вершить подлинное правосудие в делах, относящихся к сфере "человек против власти": суждение по праву несовместимо ни с малодушием, ни с угодливостью судьи, будь она вынужденной или подобострастной. Трудно опровергнуть Р. Иеринга, утверждавшего, что каждый, кто защищает свое право, тот в узких пределах его защищает право вообще. Но если обращение в суд за защитой от чиновничьего произвола наталкивается на сопротивление судьи, над которым довлеют далекие от правосудия интересы, борьба человека за свое право и за "право вообще" может завершиться в пользу неправедного судьи, и право потерпит очередное поражение.

Самостоятельность и независимость судов нужны не самим судьям, а людям, которые не перестали верить государству, рассчитывают на справедливое разрешение возникающих в их осложнившейся жизни конфликтных ситуаций и видят в правосудии последнюю надежду на внимательное, беспристрастное и компетентное рассмотрение их дел. Обманывать эти надежды судебная власть не может и не должна.

Судейская работа в демократическом обществе в том и состоит, чтобы обеспечивать верховенство права. Но без господства права над государственной властью этот основополагающий принцип правового государства и правового общества утрачивает всякий смысл. Никакое государство - не нами замечено - по своей доброй воле себя не ограничит. Лимитировать власть можно только противопоставлением ей другой власти - власти личности, представленной, в первую очередь, правами человека и гражданина. Когда судьи добросовестно и высокопрофессионально выполняют свои должностные обязанности, обеспечивая, как это предписано Конституцией, права и свободы человека и гражданина, когда судебные акты соответствуют праву в подлинном его смысле и не обязательно - ожиданиям властных структур, это и есть утверждение судебной власти, торжество правосудия.

Как справедливо подчеркивает профессор С.С. Алексеев, "законодательные решения практически всех стран становятся вполне работающими юридическими реальностями лишь после того, как они "пропущены" через судебную деятельность и обогащены прецедентами"*(22). Отсюда следует, очевидно, что законы, не соответствующие Конституции РФ, международным нормам о правах человека, не могут становиться юридическими реальностями. Суды не должны их "пропускать".

Постановлением от 31 октября 1995 г. N 8 Пленум Верховного Суда РФ акцентировал внимание судов на особом значении при осуществлении правосудия закрепленного в Конституции положения о высшей юридической силе и прямом действии Конституции, признании прав и свобод человека и гражданина непосредственно действующими. В соответствии с этим суд не должен подчиняться закону, противоречащему Конституции (иначе говоря, закону неправовому), - иное означало бы игнорирование прямого действия Конституции.

В судебной деятельности, однако, принципиальные отличия новой Конституции от прежних советских восприняты до сих пор далеко не в полной мере. Парадоксальным образом вполне работающими юридическими реальностями не становятся даже сами конституционные нормы. Так, до принятия закона об альтернативной гражданской службе жалобы военнообязанных на отказ призывных комиссий признать право на альтернативную гражданскую службу обычно отклонялись судами - со ссылкой на отсутствие соответствующего федерального закона.

Мало освоена судами и такая приоритетная часть российской правовой системы, как общепризнанные принципы и нормы международного права, международные договоры. Правда, после ратификации в 1998 году европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод и приобретения каждым находящимся под юрисдикцией России права обращаться в Европейский Суд по правам человека (ЕСПЧ) ситуация начала медленно, но существенным образом меняться. Данное российским государством согласие на осуществление внешнего контроля за соблюдением его властными структурами прав и свобод человека серьезно усилило позиции судебной власти в России. Этот контроль, как уже видно, свободен от малодушия, угодливости и прочих судейских слабостей, и, похоже, решения ЕСПЧ по делам "против Российской Федерации" становятся для нашего государства моментом истины, с чем нельзя не считаться.

Поскольку правовая защита внутри страны замыкается у нас, как правило, на судебной системе, то оценке с позиций права Конвенции чаще всего будет подвергаться именно судебная деятельность. Европейские реалии, следовательно, не оставляют российским судам иного выхода, как руководствоваться в своей практике не только внутренним правом, но и правом Конвенции, включая прецеденты ЕСПЧ в части толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней. Из сопоставления положений ч. 4 ст. 15, ч. 1 ст. 17 и ст. 18 Конституции РФ следует, что Россией воспринята рецепционная модель интеграции Конвенции во внутренние правовые порядки, ее нормы имеют прямое действие и не требуют закрепления через государственное законодательство*(23).

Европейский Суд по правам человека в своих решениях неоднократно подчеркивал субсидиарный характер механизма защиты, установленный Конвенцией, признание первоначальной компетенции и обязанности государства эффективно защищать своими внутренними правовыми средствами основные права и свободы человека, предусмотренные Конвенцией. Но коль скоро Суд устанавливает в итоге рассмотрения конкретного дела факт нарушения этих прав и свобод, он, не отменяя соответствующих решений судебных или иных властей, выражает несогласие с ними, как бы дезавуируя их.

Характерна формулировка, использованная ЕСПЧ, признавшим нарушенным разумный срок рассмотрения двух уголовных дел судами ФРГ ("Экле против Федеративной Республики Германии", Решение от 15 июля 1982 г.): "Поскольку Конвенция интегрирована в право Федеративной Республики Германии, ничто не препятствовало судам страны, если бы они посчитали это уместным, вынести решение о нарушении Конвенции, а именно ст. 6 п. 1"*(24). Очевидно, что, поскольку Конвенция интегрирована теперь и в право Российской Федерации, нашим судам необходимо учитывать эту позицию ЕСПЧ в случаях, когда нормы национального права, подлежащие применению, противоречат Конвенции.

Постановлением от 10 октября 2003 г. N 5 Пленум Верховного Суда РФ дал судам общей юрисдикции разъяснения по вопросам применения общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации, уделив при этом особое внимание вопросам применения Конвенции о защите прав человека и основных свобод и юрисдикции Европейского Суда по правам человека. "Суды в пределах своей компетенции должны действовать таким образом, чтобы обеспечить выполнение обязательств государства, вытекающих из участия Российской Федерации в Конвенции о защите прав человека и основных свобод", - такая задача, поставленная Пленумом, определяет, по существу, уровень обеспечения правосудием прав и свобод человека, определенный ст. 18 Конституции РФ.

До недавнего времени отношение российской правовой доктрины к общему прецедентному праву ("праву судей") было несколько снисходительным, как к определенно отставшей в развитии, "не вполне зрелой" правовой системе. Ныне исследователи отмечают факт обоюдополезного сближения юридических семей на основе заимствования правовых ценностей*(25), а нормативно-судебная правовая система оказалась востребованной и эффективной в механизме права европейской Конвенции. Деятельность ЕСПЧ показывает пример того, как лаконичные нормы Конвенции "оживают" в решениях Суда, позволяя добиваться точного соотнесения обжалуемых действий государства с гуманистическими принципами, воплощенными в нормах как самой Конвенции, так и, что следует отдельно отметить, в общепризнанных международных нормах.

Судебные решения, по образному выражению С.С. Алексеева, и являются по самой своей сути "живым правом"*(26). Такая характеристика акта органа судебной власти тем актуальнее, что российское государство и по истечении десятилетия с момента вступления Конституции в силу гораздо определеннее проявляет себя не как правовое, а как корпоративное, действует не столько в интересах общества и личности, сколько в интересах либерально-демократической бюрократии, крупного капитала. Президент России в прошлогоднем Послании Федеральному Собранию РФ вынужден был отметить такие, в частности, черты деятельности двух политических ветвей власти, как непрекращающийся обман граждан невыполнимыми обещаниями, беззастенчивое лоббирование интересов крупных компаний*(27). Рассчитывать на исключительно правовые подходы в нормотворческой деятельности государства пока не приходится. Но если позитивное право несет на себе печать безнравственной политики либо в законодательстве отсутствует норма, соответствующая обстоятельствам рассматриваемой судом жизненной ситуации, правосудие предполагает поиск права и утверждение его в качестве подлежащего применению.

Где "отыскивать" это право, каковы могут быть его источники, чем определяются пределы дискреционных полномочий судов и т. д. - по таким вопросам в правовой теории высказывается немало суждений, в основе которых - современное (не легистское) правопонимание и принцип верховенства права, в равной мере обязательный для всех ветвей государственной власти. В их ряду первоочередного внимания заслуживает, на наш взгляд, идея судебного прецедента как формы проявления судебной власти в ситуации, когда существующие нормативно-правовые акты не могут быть положены в основу правового решения. Такое значение, по существу, уже имеют решения Конституционного Суда РФ. Общие нормы-правила содержатся в постановлениях Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ, и нижестоящие суды, безотносительно к официальному признанию их в качестве источников права, фактически издавна руководствуются ими при разрешении конкретных дел. Помимо авторитета правовых позиций высших судов определенную роль играет при этом, очевидно, и гипотетический вывод судьи о возможных последствиях пересмотра выносимого им решения.

Непризнание за указанными актами прецедентного значения выглядит тем более алогично при той значимости, какую имеют для российских судов прецеденты Европейского Суда по правам человека.

В новых Арбитражном и Гражданском процессуальных кодексах появились нормы, которые В.М. Жуйков не без оснований оценил (применительно к ст. 389 ГПК РФ) как сделанный законодателем "закамуфлированный шаг к признанию судебного прецедента источником российского права"*(28). В соответствии со ст. 304 АПК РФ судебные акты арбитражных судов, вступившие в законную силу, подлежат изменению или отмене, если при рассмотрении дела в порядке надзора Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ установит, что оспариваемый судебный акт нарушает единообразие в толковании и применении арбитражными судами норм права (п. 1). Согласно ст. 389 ГПК РФ, Председатель Верховного Суда РФ или его заместитель имеют право внести в Президиум Верховного Суда РФ мотивированное представление о пересмотре судебных постановлений в порядке надзора в целях обеспечения единства судебной практики и законности.

При некотором различии приведенных формулировок, президиумам высших судов России предоставляется таким образом одинаковая возможность обеспечивать единство судебной практики. Но единообразие (единство) судебной практики должно, очевидно, устанавливаться при этом обязательно на уровне права в его понимании вышестоящим судом. К сожалению, при отсутствии в стране единства судебной системы нельзя исключить того, что это понимание будет различным.

По мнению В.В. Сорокина, правовая система переходного периода как совокупное целое подчиняет себе все явления и процессы правовой действительности и создает из них недостающие ей элементы. Самый высокий уровень самоорганизации правовой системы присущ процессу правореализации, в котором юридическая практика сама "подсказывает" выход из затруднительных юридических ситуаций*(29).

Понятие юридической практики, однако, слишком широко и неопределенно для того, чтобы относить к праву выход из юридической ситуации, который она "подсказала" тому или иному правоприменителю, будь то чиновник или судья. Одна и та же ситуация может быть по-разному истолкована и оценена разными людьми, а в этом уже таится опасность произвола. Иное дело, если решение опирается на общие конституционные положения и выносится компетентными судебными учреждениями. Только в таком случае есть гарантия того, что недостающие элементы правовой системы восполняются именно правовыми положениями. Вместе с тем, как справедливо отмечает С.С. Алексеев, без подобной конструктивной деятельности органы правосудия вообще не способны выполнить свою высокую миссию в правовой системе демократического общества*(30).

Нельзя не учитывать, что самостоятельность и независимость судей, их статус носителей государственной власти - сами по себе категории относительные в том смысле, что они основываются на праве, а возможности права имеют свои пределы. По точному определению венгерского юриста и политолога А. Шайо, "правовое регулирование ограничивает проявление власти лишь до степени ее выносимости:"*(31). Политическая, государственная власть постоянно стремится к своему упрочению, и создаваемое ею же, но, тем не менее, связывающее ее право власть терпит лишь под воздействием вынуждающих к этому обстоятельств. Без судебной деятельности, настаивающей на верховенстве права, власти предержащие, пожалуй, в любом государстве предпочли бы обойтись.

Миссия органов правосудия в современной России тем более ответственна и сложна. Правовым российское государство провозглашено в отсутствие развитого гражданского общества, тогда как именно под контролем гражданского общества происходит обычно формирование институтов правового государства. Государственный аппарат у нас и поныне активно использует авторитарные методы властвования, которые не сообразуются со стоящими перед государством в постсоциалистический переходный период задачами, прежде всего, с задачей всемерно способствовать утверждению класса свободных собственников - основы правового гражданского общества. Государственные и правовые институты, соответственно этой ситуации, не ориентированы на выражение государственной воли общества, более того - нет надежных гарантий упрочения и даже сохранения правовых качеств самим государством.

Вопрос о правовой ответственности государства (в частности, законодателя за законотворчество), уже поставленный в теории, вполне актуален: содержание иных законов рождает сомнение даже в том, знакомы ли народные избранники с Конституцией страны. Не меньшие претензии у россиян и к власти исполнительной. Но граждане наши, в массе своей, не усвоили еще ту простую истину, что правовое государство - это не благостная данность и даже не достоверное предрешение, а прежде всего, адресованный гражданам призыв к правовой инициативе, к участию в устроении общественной жизни на началах законности и справедливости. Участие же это предполагает определенный минимум правовой культуры общества, готовность каждого индивида достойным цивилизованного общества способом добиваться реализации своих прав и законных интересов.

Правосудие некоторые авторы называют единственным полноценным гарантом прав человека и гражданина. Скорее всего, при этом имеется в виду та роль, которую призваны играть суды в публично-властном механизме становящегося правового государства. Требуемых полноценных гарантий, однако, судебная система обеспечить пока, как видно, не в состоянии в силу ряда причин, включая и относящиеся непосредственно к правотворческой деятельности двух традиционных ветвей государственной власти. Судебная власть, обязанная, как ни сильно это будет сказано, воспитывать и законотворцев, и правоприменителей в духе верховенства права, делает в этом направлении только первые робкие шаги.

Судебная деятельность, по определению гласная, таковой в широком общественно значимом понимании этого слова, к сожалению, пока себя не зарекомендовала. Люди о существовании и функционировании третьей власти осведомлены слабо и порой судебной процедуры просто опасаются, особенно в случаях конфликтов с разного рода начальством. Материалы средств массовой информации о работе судов далеко не всегда соответствуют уровню высокой гражданской ответственности и элементарной компетентности. Проблемами правового воспитания никто серьезно не занимается.

При таком положении вещей одной из важнейших забот органов правосудия видится налаживание их взаимодействия со СМИ как важнейшим институтом гражданского общества, правовые интересы которого призваны обеспечивать суды. Судебная работа должна быть видна не только участвующим в деле, но и гораздо более широкому кругу лиц. Судьи, что немаловажно, будут в таких условиях более предметно ощущать ответственность за законность и справедливость своих решений перед обществом.

В соотношении с другими ветвями государственной власти роль судебной власти состоит, очевидно, в том, чтобы нейтрализовать имманентно присущие, к сожалению, всякой политической власти негативные черты, удерживать деятельность публичной власти в правовом русле, а это и будет означать, что государство все в большей мере становится гарантом свободы личности.

Возросший авторитет судебной власти в обществе станет важнейшим фактором активизации борьбы за право.

Г.К. Костров,

профессор кафедры административного

и финансового права Дагестанского госуниверситета,

кандидат юридических наук,

заслуженный юрист РФ

"Журнал российского права", N 10, октябрь 2004 г.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) Цит. по: Конституционная правовая реформа в Российской Федерации: Сборник статей. М., 2000. С. 33.

*(2) См.: Проблемы правовой ответственности государства, его органов и служащих. "Круглый стол" журнала "Государство и право"// Государство и право. 2000. N 3. С. 29.

*(3) См.: Сущинская С.И. Понятие и сущность правового государства и соответствие Федеративной Республики Германии критериям правового государства с точки зрения ее конституционных характеристик // Конституционное и муниципальное право. 2001. N 1. С. 42-48. Примечательно, что в стране, пережившей, как и Россия, тоталитаризм, Основной закон содержит норму (ч. 4 ст. 20), согласно которой все немцы имеют право на сопротивление любому, кто предпримет попытку устранить конституционный строй ФРГ, если иные средства не могут быть использованы.

*(4) Цит. по: Скалиа А. Предисловие. В кн.: Харрелл М., Андерсон Б. Равное правосудие на основе закона: Верховный суд в жизни Америки. М., 1995. С. 9.

*(5) Интересы личности могут быть эгоистическими и даже антиобщественными. Из этой посылки иногда делается вывод о сомнительности установки на приоритет прав человека и гражданина перед правами общества и государства. Между тем названный приоритет определен конституционной нормой о человеке, его правах и свободах как высшей ценности. Защита прав личности, а также прав общества и государства от произвола отдельных индивидов не забыта Конституцией РФ (ч. 3 ст. 55) и законодательством. Иное дело, что государство недостаточно заботится о реализации соответствующих правовых норм. Приоритет же интересов общества неминуемо означал бы приоритет государства как легитимного выразителя общесоциальных интересов, а это путь к тоталитаризму. Конечно, напрашивается идея гармонического сочетания указанных интересов, но - именно ради человека как высшей социальной ценности.

*(6) Мозолин В.П. Система российского права (Тезисы доклада на Всероссийской конференции 14 ноября 2001 г. в МГЮА) // Право и политика. 2002. N 2. С. 5.

*(7) Гаджиев Г.А. Конституционный принцип самостоятельности судебной власти в Российской Федерации (на основе решений Конституционного Суда РФ 2000-2002 годов) // Журнал российского права. 2003. N 1. С. 10.

*(8) См.: Жуйков В.М. Судебная защита прав граждан и юридических лиц. М., 1997. С. 95-96; Жилин Г.А. Цели гражданского судопроизводства и их реализация в суде первой инстанции. М., 2000. С. 26-27.

*(9) Мартышин О.В. "О либертарно-юридической теории права и государства" // Государство и право. 2002. N 10. С. 6.

*(10) Лейст О.Э. Актуальные проблемы общей теории права (тезисы докладов) // История государства и права. 2001. N 5. С. 34.

*(11) См.: Яковлев В.Ф. Гражданский кодекс и государство // Вестник ВАС РФ. 1997. N 6. С. 136.

*(12) См.: Проблемы правовой ответственности государства, его органов и служащих. "Круглый стол" журнала "Государство и право" // Государство и право. 2000. N 3. С. 31.

*(13) См.: Гражданское общество, правовое государство и право ("Круглый стол" журналов "Государство и право" и "Вопросы философии") // Государство и право. 2002. N 1. С. 24.

*(14) См.: Там же. С. 14.

*(15) См.: Теория государства и права / Под ред. Н.И. Матузова, А.В. Малько. М.: Юристъ, 1997. С. 257.

*(16) См.: БВС РФ. 2003. N 7. С. 19.

*(17) См.: А. Бурдов против России // Российская юстиция. 2002. N 7. С. 75-78; Игнатенко А. Бурдов против Российской Федерации или Федерация против Бурдова? // ЭЖ-ЮРИСТ. 2002. N 38. С. 5.

*(18) См.: Михайловская И. Судебная реформа в России: проблемы трансформации юстиции советского типа // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 1997. N 2. С. 25.

*(19) См.: Ямшанов Б. Когда создадут Административный суд // РГ. 2003. 1 апр.

*(20) См.: Рязановский В.А. Единство процесса. М., 1996. С. 18.

*(21) См.: Лебедев В.М. Становление и развитие судебной власти в Российской Федерации. М., 2000. С. 294.

*(22) Алексеев С.С. Право: азбука - теория - философия: Опыт комплексного исследования. М., 1999. С. 214.

*(23) См.: Баглай М.В. Конституционное право Российской Федерации. М., 1997. С. 162-163.

*(24) Европейский Суд по правам человека. Избранные решения. Т. 1. М.: Норма, 2000. С. 387.

*(25) Французский ученый Ж.-Л. Бержель, отмечая внутреннюю общность принципов и институтов, скрывающуюся за их внешней разнородностью, считает возможным "вычленить на глубинном уровне материала своего рода "общее право" цивилизованных стран, которое и способствует возникновению унификационных феноменов" (Бержель Ж.-Л. Общая теория права: Система права. М.: NOTA BENE, 2000. С. 251).

*(26) См.: Алексеев С.С. Указ. соч. С. 117.

*(27) См.: РГ. 2003. 17 мая.

*(28) Жуйков В. Гражданский процессуальный кодекс РФ: разрешение коллизий // Российская юстиция. 2003. N 5. С. 29.

*(29) См.: Сорокин В.В. Концепция эволюционного развития правовой системы в переходный период: Автореф. дисс. ... докт. юрид. наук. Екатеринбург, 2003. С. 32-33.

*(30) См.: Алексеев С.С. Конституция: надежды и действительность // Известия Уральского госуниверситета. Екатеринбург, 1998. N 8. С. 65-66.

*(31) Шайо А. Самоограничение власти. Краткий курс конституционализма. М., 1999. С. 205.