Конституционные идеи Данте Алигьери (П.Д. Баренбойм, "Законодательство и экономика", N 6, июнь 2005 г.)

Конституционные идеи Данте Алигьери

"Для всех людей, которых верховная природа призвала любить истину, видимо, наиболее важно, чтобы они позаботились о потомках и чтобы потомство получало от них нечто в дар, подобно тому, как и они сами получали нечто в дар от трудов древних своих предков. Ведь, тот, кто, располагая наставлениями в области права, не проявляет старания, чтобы принести какую-нибудь пользу государству, без сомнения, окажется далек от исполнения своего долга, ибо он не "древо, которое во благовремении плодотворит течение водное", а скорее гибельный водоворот, всегда бурлящий и никогда не возвращающий поглощенное. Итак, поразмыслив об этом не раз наедине с собою, дабы не заслужить когда-либо обвинения в сокрытии таланта, я возымел желание не столько копить сокровища, сколько принести полезный плод обществу, открыв ему истины, не исследованные другими... А так как среди прочих сокровенных и полезных истин понятие о светской Монархии является полезнейшим и оно особенно скрыто, не будучи доступно всем, поскольку не имеет оно непосредственного отношения к житейской выгоде, я ставлю своей задачей извлечь его из тайников, как для того, чтобы без устали трудиться на пользу мира, так и для того, чтобы первому стяжать пальму победы в столь великом состязании, к вящей своей славе. Спору нет, я приступаю к делу трудному и превышающему мои возможности, доверяясь не столько собственным своим силам, сколько свету того Подателя щедрот, "который всем подает в изобилии, никого не упрекая".

Приведенная цитата принадлежит великому Данте Алигьери. Документальные свидетельства о нем и его родителях весьма обрывочны, но биографы чаще всего предполагают, что отец Данте был юристом.*(1) В цитате, открывающей книгу "Монархия", Данте относит себя к тем, кто получил "наставления в области права", то есть к юристам. Это автобиографическое указание самого Данте на полученное им образование, вероятно, должно восприниматься как решающее его биографами.

Известно, что Данте начал писать "Монархию" в 1312 г. на 48 году жизни. К этому времени ему довелось уже неоднократно исполнять функции серьезного должностного лица Флорентийской республики. В период изгнания из Флоренции он периодически исполнял правительственные поручения в тех городах-республиках Италии, где временно проживал. Данте заболел и умер в 56 лет, когда исполнял обязанность посла Равенны для мирных переговоров в Венеции.

Конечно, он мог знакомиться с правом в период своей государственной деятельности как политик. Любой политик знает основы права, но "наставления в области права"- это все-таки из сферы учебного процесса.

Во Флоренции не было своего университета до 1321 г. - года смерти Данте. Но зато существовала школа права, где преподавал один из его родственников. Боккаччо утверждал, что Данте учился праву в Болонском университете, а некоторые исследователи предполагают, что он учился и в Парижском университете.

Школа правоведения Болонского университета в те времена была самой передовой в Италии и во всей Европе. Профессора этой школы осуществили рецепцию норм римского права, приспособив их к современным им экономическим отношениям, чем весьма способствовали развитию рыночного хозяйства и торговли. Двум профессорам Болонского университета возведен мавзолей. Другой мавзолей-часовня возведен в Равенне для захоронения Данте Алигьери - предположительно бывшего студента Болонской правовой школы.

Существование в Европе высших учебных заведений за много веков до появления в России первого университета является историческим свидетельством нашей отсталости во многих гуманитарных науках, которая в области права еще, как мне кажется, далеко не преодолена.

Одним из свидетельств этого является политически конъюнктурная и очень неуклюжая попытка дать правовой анализ проекта указа Петра Первого о создании Академии наук в Санкт-Петербурге и "приурочить" к 1724 г. создание первого университета в России. При этом предлагается некая "русская национальная идея", что был создан первый в мире гибрид академии наук и университета, поскольку при Академии наук была открыта и гимназия.

На самом деле слово "университет" поначалу использовалось исключительно для обозначения корпорации преподавателей и студентов (Universitas magistrorum et scholarium). Затем слово universitas уступило место названию stadium, к которому стали присоединять определение generale (правда, долгое время оно применялось только к Парижскому, Болонскому и Оксфордскому университетам), чтобы подчеркнуть универсальный характер обучения: преподавались не только гуманитарные, но и точные науки. Первое время и преподаватели, и студенты университетов были лицами духовного звания. Позднее, во времена Данте произошли глубокие перемены: преподавание приобрело светский характер. Полноценный университет включал в себя четыре факультета (свободных искусств, гражданского и канонического права, медицинский и богословский) во главе с деканами*(2).

Таким требованиям соответствовал только первый в России Московский университет, учрежденный в 1755 году и недавно отметивший свое 250-летие. В отношении вымышленного университетского первенства Санкт-Петербурга заметим, что в подробнейшей хронике "История Санкт-Петербурга. 1703-1782 год" (сочинение П.Н. Петрова, изданное в 1885 г.) нет ни малейшего упоминания о функционировании Санкт-Петербургского университета.

Любопытно, что среди наиболее выдающихся выпускников старейшего в России юридического факультета Московского университета представители разных видов искусств явно доминируют над собственно юристами (Фет, Собинов, Немирович-Данченко, Грибоедов).

Не таков Данте. Он стал не только великим поэтом, но и великим юристом. Весь трактат "Монархия" проникнут правовым подходом и юридической логикой.

Повторим за известным исследователем И.Н. Голенищевым-Кутузовым цитату из "Божественной комедии" о конституционном строе Флоренции:

"Тончайшие уставы мастеря,

Ты в октябре примеришь их, бывало,

И сносишь к середине ноября.

За краткий срок ты столько раз меняла

Законы, деньги, весь уклад и чин

И собственное тело обновляла".

Следует отметить, что и через семь веков эта цитата остается актуальной, например, для оценки конституционных и законодательных процессов в сегодняшней России.

В наше не слишком красноречивое время поражает интенсивность мысли, характерная для итальянского Ренессанса и его величайшего предтечи. Данте сам подчеркивает, что ранее проблемы, поднятые им в трактате "Монархия", не были исследованы. Действительно, нам неизвестно о более ранних конституционных и международно-правовых трактатах, которые рассматривали бы правильное государственное устройство в масштабе всех известных в мире государств и народов.

Данте исследует необходимость светской, отделенной от церкви монархии, так как знание об этом "является полезнейшим и особенно скрыто". Автор сразу говорит, что готов оспорить все главные сомнения в необходимости светской монархии, правящей миром. При этом он выдвигает как основополагающий принцип тезис о том, что "род человеческий, будучи в состоянии покоя и ничем не возмутимого мира, обладает наибольшей свободой и легкостью совершать свойственное ему дело, почти божественное".

Далее он пишет: "Всеобщий мир есть наилучшее из того, что создано для нашего блаженства... Все наши дела сообразуются со всей последней целью - всеобщий мир, полагаемый в качестве всех последующих рассуждений".

Данте ставит задачу найти "правильное государственное устройство", которое обеспечивает покой и мир. Он пишет также "об универсальной цели гражданственности человеческого рода" и о том, что государство является единством непохожих людей (перефраз знаменитого изречения Аристотеля, любовно и уважительно называемого им в трактате Философом с большой буквы). Сейчас на многих станциях московского метро можно видеть плакаты с разными видами цветов и фразой Аристотеля: "Город - единство непохожих".

Творчество Данте (не только поэтическое, но и конституционно-правовое) обозначило начало Ренессанса и всего современного периода истории. Неслучайно Московское правительство в XXI в., как и Данте в XIV в. обращается к аристотелевской идее "единства непохожих". Как и тогда, мы живем в атмосфере нетерпимости, религиозного и национального противостояния, больших и малых войн, террора и бессмысленного кровопролития.

Если Томас Мор изобразил свою Утопию как остров, где в стороне от общемировой дикости и невежества можно построить маленькое идеальное государство, то Данте сразу отбросил мысль, что можно построить счастливую и мирную жизнь на отдельно взятой территории, если не будет гармонического правопорядка между всеми без исключения государствами.

На фреске не слишком известного флорентийского художника Доменико Микелино, написанной во второй половине XV в., во весь рост изображен Данте со своей "Божественной комедией" в руках, смотрящий в сторону Флоренции и показывающий рукой на изображение ада и чистилища. Фреска называется "Данте и райский город". Поскольку рай на ней не изображен (видны только его врата), то слова о "райском городе" следует отнести к самой Флоренции. Так художник примирил в своем произведении величайшего поэта Италии, некогда изгнанного из Флорентийской республики, с современной ему Республикой под руководством Лоренцо Медичи Великолепного, период правления которого называют "золотым веком" города-коммуны.

"Свет любви Данте, божественный, как все, что связано с этим человеком, навсегда остался над Флоренцией, подобно прекрасной немеркнущей заре. Благодаря этому, может быть, Флоренция стала местом веры и радости. Она заставляет верить каждого, что ее Дантова заря обещает и для него новый день... Флоренция внушила ему любовь к миру и к иным мгновениям короткой жизни, ради которых можно забыть даже о пути к блаженству... Есть общее в том, как воспринимается Флоренция, с впечатлением от чтения "Божественной комедии". В обеих та же стройность - стройность великолепного дерева, - та же отчетливость и завершенность, та же гениальная легкость в великом..."

Таково восприятие процитированного Павла Муратова, таково восприятие Доменико Микелино, таково, наверное, было восприятие и самого Данте. Не следует забывать, что Данте был политическим изгнанником, отвергавшим некоторые базисные конституционные идеи Флорентийской республики, в первую очередь, недопущение к власти родовой аристократии, правление через представительные органы, подчеркнутую независимость от иностранного влияния.

В "Божественной комедии" Данте грустит о прежних временах "когда государство верно держало всему счет и во всем знало меру". П.П. Муратов пишет по этому поводу следующее: "Данте обращался мыслями к прошлому, потому что оно воплощало для него мечту о добром правлении. Но вот пришло время, когда его век сам сделался прошлым - прекрасным и сияющим, как утренняя звезда. Для нас неважно, что "черные" гвельфы дурно управляли Флоренцией и что много достойнейших граждан было изгнано ими вместе с Данте и вместе с ним обречено на "горький хлеб и крутые лестницы" чужих домов. История не помнит такого зла, век политической страсти недолог"*(3).

Однако конституционный анализ не совпадает с искусствоведческим, поэтому мы должны уделить внимание конституционным взглядам Данте, который был не только поэтом, но и крупным политическим деятелем, занимавшим до изгнания ведущие позиции в управлении города. Когда однажды ему хотели поручить ведение важных дипломатических переговоров за рубежом, он довольно самонадеянно заявил, что в его отсутствие город останется без управления. Этот эпизод описан Джиноззо Манетти в его опубликованной в XV веке сравнительной биографии Данте, Петрарки и Бокаччио*(4). Создатель современного итальянского языка и великий поэт Данте Алигьери был прямым потомком римских поселенцев времен Суллы, человеком беззаветной храбрости, сражавшимся в первых рядах флорентийской кавалерии, книжником, читавшим на улицах среди карнавалов, песен и танцев. Но главное для нас, что он был убежденным сторонником конституционной утопии монархического толка, которую пытался претворить в жизнь, поддерживая вторжение иностранного монарха Генриха VII в Италию. Данте написал книгу "Монархия", которая пропагандировала идею всемирной монархии, с юрисдикцией, ограниченной только океаном. Управлять миром должен был император-философ (почти как у Платона), который являлся бы также верховным судьей империи. Данте особенно останавливается на обосновании того, что высшая исполнительная власть должна быть слита с судебной, так как только в этом случае можно привести в исполнение судебное решение по спору между местными правителями, вытекающего из противоречия местных законов*(5). Одновременно монарх является "слугой для всех", так как работает в интересах всего человечества. Таким образом, Данте был убежденным и активным противником складывающейся флорентийской демократии, которая была основана на идее республиканского патриотизма и доктрине разделения властей и сдержек и противовесов: отделении судебных функций, создании множественности органов государственного управления совпадающей компетенции и категорическим неприятием юридически оформленного единоличного правления. Императора Генриха VII Данте приветствовал как "титана, нового Моисея, второго Гектора" в то самое время, когда флорентийцы были активной частью сил, противодействующих вторжению этого иностранного монарха в Италию.

Флоренция во времена Данте была разделена на партии "черных" и "белых". Свое имя партия "белых" получила в честь жены одного из лидеров города по имени Бьянка. Сам Данте принадлежал к "белым", к которым были более привержены аристократы и сторонники императора. В рядах "черных" было больше буржуа и сторонников папы, который противодействовал распространению власти императора на Италию. Поражение "белых" привело к изгнанию Данте и разрушению его дома. Крах Данте в качестве политика и монархического конституционного утописта открыл дорогу к осуществлению республиканской конституционной утопии города-коммуны Флоренции в последующем XV веке. Кстати говоря, по свидетельству Маккиавелли запрет на возвращение Данте во Флоренцию был персонально оговорен в законе в отличие от большинства других изгнанников. Интересно, также, что превозносимый им император Генрих захватив всю северную Италию и Рим, в течение 50 дней простоял лагерем рядом с Флоренцией в ожидании просьбы о мире и ключей от города, но так и не решился на штурм.

Великая республика смогла встать на ноги и достигнуть в XV в. своего (и общемирового для того времени) пика развития благодаря тому, что она имела великих друзей-врагов, каковым и был Данте. Флорентийские республиканцы отстаивали свои конституционные идеалы любой ценой, а Данте до конца жизни не отказался от своих монархических пристрастий. Он так и не вернулся в родной город - через многие столетия после его смерти приготовленная для захоронения гробница в соборе Санта Кроче по-прежнему пуста. Уже сложилась традиция - мэр Флоренции ежегодно приезжает к мэру Равенны просить вернуть прах Данте на родину.

Счастье и трагедия жизни Данте в том, что, участвуя в политической борьбе, он руководствовался не сиюминутными и зачастую корыстными политическими интересами (как подавляющее большинство политиков последних семи веков), а принципиальным юридическим подходом. Он был убежден, что его любимая город-республика Флоренция не выживет, если не будет поддерживать власть императора Священной Римской Империи, объединившей тогда Европу в некое квазиконфедеративное правовое единство. За отстаивание этого принципа Данте был изгнан и дважды заочно приговорен к смертной казни (сожжению на костре).

"Жизнь Данте была несчастливой, горькой, исполнена опасностей и потрясений; его знание правильного строя вещей и воля к осуществлению последнего столкнулись с господствующими силами времени и вынуждены были уступить, но никоим образом не были сломлены изнутри", - пишет немецкий исследователь Э.Ауэрбах*(6). Далее он продолжает, что Данте был реакционным средневековым политиком, который не уловил роль и значение городов-коммун, представлявшим в Италии того и последующего времени наиболее прогрессивную форму развития экономики и государственности. Ауэрбах пишет:

"Он был несчастлив, так как и не должен был быть успешным и счастливым: не потому, что не видел направления развития городов-государств и вообще не умел использовать шансы в политической игре, за что его мог бы упрекнуть современный историк (задним числом комбинирующий многое, что тогда было не под силу увидеть никому), а потому, что развитие городов-государств ему казалось не главным или даже заслуживающим осуждения, а также потому, что по своему образу мыслей он был выше любых расчетов...

Для него "история" и "прогресс" не имели никакой самостоятельной ценности; он искал признаки, которые могли бы придать смысл происходящим событиям, но находил лишь хаос, противозаконные притязания отдельных людей, а потому смуту и бедствия. В его глазах мерилом истории служила не сама история, а совершенный божественный миропорядок - статичный и трансцендентный принцип, который, однако, вовсе не становится от этого абстрактным и мертвым"*(7).

Примерно через столетие после смерти Данте конституционно-правовой строй города-республики Флоренция позволил ей почти на полвека построить государственную утопию, благодаря которой расцвели большинство гениев Ренессанса. Обособленность от соседей и неподчинение императорам и папам были в какой-то мере факторами успеха Флоренции. Однако после смерти Лоренцо Медичи Великолепного в 1492 г. Флоренция постепенно была смята превосходящими внешними силами.

Обособленность как фактор экономического и государственного прогресса рано или поздно, но всегда неизбежно сталкивается с проблемой отсутствия правопорядка и гармонии в межгосударственных отношениях.

Мы наблюдаем в современной Европе процессы распада государств (СССР, Югославия) и одновременно тяготение к межгосударственным квази-конфедеративным отношениям. Мы видим борьбу по вопросам принятия Европейской Конституции, которая, например во Франции приняла довольно острый и принципиальный характер. Поразительно, что Данте уже в те годы предвидел и отстаивал идеалы европейского единства. Причем готов был за это пойти на изгнание и подвергнуть опасности свою жизнь.

Данте пишет, что так же как одно государство является единством непохожих, так и сообщество государств является единством непохожих и имеет в своей организации ту же цель: мир и покой. А далее: "Считать, что существует цель того или иного государства, но не существует единой цели для всех них,- глупо... Весь человеческий род упорядочивается во что-то единое, следовательно, должно быть что-то одно упорядочивающее или правящее, и это одно должно называться монархом или императором".

Данте пытается вести правовой анализ в тех сферах, в которых до него, также как в "Раю", "Аду" и "Чистилище", никто еще не бывал. Он пишет: "Самые королевства должны быть упорядочены в соответствии с одним правителем или правлением, т.е. с монархом или монархией. Шире говоря, человечество есть и некое целое, состоящее из частей, и некая часть относительно целого. В самом деле, оно есть некое целое по отношению к отдельным королевствам и народам, как это показано было выше; оно есть и некая часть по отношению ко всей вселенной". Эта "космическая конституционность" не была известна до Данте, не известна она и сейчас.

Мир и покой на Земле, по Данте, обеспечиваются из единого центра, регулирующего множественность государств и народов. Обязанности этого центра распространяются как на само человечество, так и за его пределы. Заметим, до рождения Коперника, Бруно и Галилея оставалось еще почти два века...

Задолго до осознания человечеством необходимости регулирования координированных действий всех стран, например для предотвращения распространения ядерного оружия, экологических бедствий (Киотский протокол и т.д.), отражения возможных космических угроз, задолго до всего этого Данте с интуицией гения возводит в ранг основного правового критерия необходимость объединения всех государств мира в "единство непохожих" с единым регулирующим центром.

Он пишет: "Род человеческий наиболее уподобляется Богу, когда он наиболее един... Но род человеческий тогда наиболее един, когда весь он объединяется в одном, а это может быть не иначе, как тогда, когда он всецело подчинен единому правителю, что очевидно само собою. Следовательно, род человеческий, подчиненный единому правителю в наибольшей степени уподобляется Богу, а потому в наибольшей степени отвечает божественному намерению, - чтобы все было хорошо и превосходно."

Конечно, конституционная интуиция Данте имеет пределы. Человечество он сводит к известному ему европейско-средиземноморскому миру, а возможную форму объединения государств и народов к аналогу Римской Империи.

Мысли о разделении властей также не знакомы Данте, когда он в этом новом вселенском миропорядке решает вопросы судебной власти. Он пишет:

"Всюду, где может возникнуть раздор, там должен быть и суд, иначе несовершенное существовало бы без того, что придает ему совершенство, а это невозможно, коль скоро Бог и природа всегда даруют необходимое. Между любыми двумя правителями, из которых один вовсе не подчинен другому, может вспыхнуть раздор, и они или их подчиненные могут быть виновными, что само собой очевидно. Следовательно, их должен рассудить суд. И так как один не ведает другого, так как один другому не подчиняется (ведь равный не подвластен равному), должен быть кто-то третий, с более широкими полномочиями, главенствующий над обоими в пределах своего права. И он или будет монархом, или нет. Если да, мы имеем то, что требовалось доказать; если же нет, у него, в свою очередь, будет равный ему вне пределов его правоспособности, а тогда вновь будет необходим кто-то третий. И так получалось бы до бесконечности, чего быть не может; следовательно, нужно дойти до первого и высшего судьи, чье суждение прекращает все раздоры либо косвенно, либо непосредственно, и это будет монарх или император. Следовательно, монархия необходима миру".

Мысли Данте о сути предлагаемой им мировой монархии не имеют ничего общего с господствовавшей в его времена концепцией правителя-монарха и его подданных-слуг. Он довольно неожиданно обосновывает свою идею совершенно противоположным подходом. Данте пишет:

"Человеческий род оказывается в наилучшем состоянии, когда он совершенно свободен. Это станет очевидным, если уяснить начало свободы. Для этого следует знать, что первое начало нашей свободы есть свобода решения, которая у многих на устах, но у немногих в голове...

Убедившись в этом, можно также понять, что эта свобода, или это начало нашей свободы, есть, как я уже сказал, величайший дар, заложенный Богом в человеческую природу, ибо посредством него мы здесь обретаем блаженство как люди, и посредством него же мы там обретаем блаженство как боги. Если это так, кто не признает, что человечество находится в наилучшем состоянии, имея возможность пользоваться этим началом в наивысшей степени? Но живущий под властью монарха наиболее свободен. Для понимания этого нужно знать, что свободен тот, кто существует ради себя самого, а не ради другого, с чем согласен и Философ в книгах "Метафизики". Ведь существующее ради другого обязательно определяется там, ради чего оно существует, так, путь определяется с необходимостью его концом. Человеческий род под властью единого монарха существует ради себя, а не ради другого; ведь только тогда выправляются извращенные государственные системы, т.е. демократии, олигархии и тирании, порабощающие род человеческий, как явствует при последовательном разборе их всех, и только тогда занимаются должным государственным устройством короли, аристократы, именуемые оптиматами, и ревнители свободы народа. Ведь так как монарх наиболее расположен к людям, в соответствии со сказанным ранее, он хочет, чтобы все люди стали хорошими, что невозможно при извращенном государственном строе. Оттого-то Философ и говорит в своей "Политике": "В извращенном государственном строе хороший человек есть плохой гражданин, а в правильном строе понятия хорошего человека и хорошего гражданина совпадают". И такого рода правильные государственные устройства имеют целью свободу, т.е. имеют целью, чтобы люди существовали ради самих себя. Ведь не граждане существуют ради консулов и не народ ради царя, а наоборот, консулы ради граждан и царь ради народа. Ведь так же, как государственный строй не устанавливается ради законов, а законы устанавливаются ради государственного строя, так и живущие сообразно законам не столько сообразуются с законодателем, сколько этот последний сообразуется с ними, как полагает и Философ в книгах, которые он оставил о трактуемой здесь материи. Отсюда явствует также, что хотя консул или король, если говорить о них, имея ввиду движение к цели, являются господами над прочими, то с точки зрения самой цели они являются слугами, в особенности же монарх, которого, без сомнения, надлежит считать слугою всех".

Важно, что фигура монарха у Данте ассоциируется с человеком, "наиболее способным к управлению". Поскольку нигде в трактате Данте мы не найдем ни слова о переходе власти мирового монарха по наследству, вполне можно предположить, что он говорит о выборной монархии, что максимально сближает его идеи уже не со старой Римской Империей, а скорее, с ООН и Европейским Союзом.

Трактат "Монархия" демонстрирует, что мысли Данте Алигьери были обращены в будущее и по-настоящему могут быть поняты только в наше время.

По мнению крупнейшего немецкого специалиста по Ренессансу Конрада Бурдаха, Данте стал творцом Возрождения, его историческим началом. При этом Данте воспринимает, описывает и предвидит на уровне, который и до, и после него никогда не был превзойден (исключая разве что крупнейших библейских пророков). Поэтому его произведения силой, страстностью, а главное - глубиной мысли относятся к тому же ряду, что и творчество виднейших библейских святых. К. Будрах пишет: "Поэт хочет указать человечеству путь к внутреннему преображению и к достижению блаженства... Блаженство, доступ к которому хочет указать Данте, есть... идеальное состояние мира в свободе и справедливости, восхваляемое и ожидаемое Данте в его работе De monarchia... Он хочет силой своих слов очистить, возвысить, омолодить, обновить христианскую религию своего времени, его этику, его церковь, его государство, его искусство, его науку в возрождении подлинной человечности"*(8).

Без понимания "Монархии" и ее идей нельзя осмыслить в полной мере и остальное творчество Данте Алигьери, как нельзя понять и поворотный пункт его судьбы - изгнание, а главное - невозвращение в родную Флоренцию. Об этом блестяще написала Анна Ахматова:

                                      Он и после смерти не вернулся

                                      В старую Флоренцию свою.

                                      Этот, уходя, не оглянулся,

                                      Этому я эту песнь пою.

                                      Факел, ночь, последнее объятье,

                                      За порогом дикий вопль судьбы.

                                      Он из ада ей послал проклятье

                                      И в раю не мог ее забыть, -

                                      Но босой, в рубахе покаянной,

                                      Со свечой зажженной не прошел

                                      По своей Флоренции желанной,

                                      Вероломной, низкой, долгожданной...

Знаменитый русский исследователь и переводчик Данте Борис Зайцев написал очень верные строки:

"Так ли, иначе, над всей сумятицей, муравейником человеческим веками стоит облик непререкаемый. Выше его только Евангелие и Библия. Пусть в грозности средневековой иногда жуток он, но дух величия, надмирности, спускавшейся и в мир, остающейся, однако, выше мира, это некий маяк. Жизнь наша идет, все мы проходим и уходим, он же непоколебим"*(9).

И тот же Б. Зайцев дает удивительный пример недопонимания Данте. Здесь необходима пространная цитата: "Говоря по правде, этого трактата о монархии никогда я не читал и не собираюсь читать - дело, конечно, в "Божественной комедии" и ранних лирических стихах ("Vita nuova" - стихи и проза, поклонение Беатриче)... "De Monarchia" в свое время имела большой смысл. Италия вся разодрана была на мелкие государства - республики, тирании, все равно. Вечные войны. И внутренние (гражданские - одна половина населения выгоняла другую), и внешние, "государства" эти дрались между собою непрерывно. Жизнь, разумеется, ни на что не похожая. Отсюда стремление у очень многих - если не у большинства: пусть Некто, Властелин, кто угодно, только объединил бы все это, успокоил, кончились бы войны. Данте, позже Петрарка мечтали об этом - вот где корни "De Monarchia". Ждать пришлось долго. Только Гарибальди, революционер и воин, через шесть веков добился Виктора Эммануила, Кавура и объединения Италии. Вот тогда-то и появились по всем почти городам Италии памятники Данте: великий поэт и символ Единой Италии"*(10).

Если бы Б. Зайцев прочитал "Монархию," то, скорее всего, понял бы глубже и судьбу Данте, и его творчество, а также то, что идеи Данте актуальны не только для XIX (время объединения Италии), но и для нашего XXI и последующих веков. Ведь он призывал к такому порядку европейского и мирового устройства, который действительно обеспечил бы мир, а значит, повсеместную гармонию жизни. До этой цели, поставленной Данте, человечеству еще очень далеко.

Через много столетий на здании, где будет размещаться руководство организации, значительно более серьезной и сильной, чем нынешняя ООН, скорее всего, будут высечены слова из трактата "Монархия", например:

"Род человеческий наиболее уподобляется Богу, когда он наиболее един".

П.Д. Баренбойм,

вице-президент Союза Юристов России, кандидат юридических наук

"Законодательство и экономика", N 6, июнь 2005 г.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) Голенищев-Кутузов И.Н. "Жизнь Данте". - М., 1968. - С. 422.

*(2) Пьер Антонетти. Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте. - М., 2004. - С. 229, 230.

*(3) Муратов П.П. Образы Италии. - М., 1999. - С. 101.

*(4) ManettiG. Lives of the Illustriоus Florentine Poets Dante, Petrarch and Boccaccio // Images of Quattrocento Florence. New Haven. - London, 2000.- Р.95.

*(5) Black А. Political Thonght in Europe 1250-1450. - Cambridge, 1993. - Р. 97, 98.

*(6) Ауэрбах Э. Данте - поэт земного мира. - М., 2004. - С. 91.

*(7) Ауэрбах Э. Там же. - С. 69.

*(8) Бурдах Конрад. Реформация. Ренессанс. Гуманизм. - М., 2004. - С. 58, 59.

*(9) Хождения во Флоренцию. Флоренция и флорентийцы в русской культуре. - М.: Рудомино, 2003. - С. 206.

*(10) Там же. - С. 205