Защитник - близкий родственник (Д.Ф. Тартаковский, "Адвокат", N 10, октябрь 2005 г.)

Защитник - близкий родственник

Статья 45 Конституции Российской Федерации провозглашает, что каждый человек вправе защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом. В уголовном процессе в соответствии с п. 1 ст. 16 УПК РФ свое право на защиту подозреваемый и обвиняемый могут осуществлять лично, либо с помощью защитника и (или) законного представителя. Личным опытом участия в реализации этого права делится доктор технических наук профессор Д.Ф. Тартаковский (Санкт-Петербург).

Общее понятие "защитник" определено в п. 1 ст. 49 УПК РФ. "Защитник - лицо, осуществляющее в установленном настоящем Кодексе порядке, защиту прав и интересов подозреваемых и обвиняемых, и оказывающее им юридическую помощь при производстве по уголовному делу".

В повседневной жизни человек, не искушенный в терминологических тонкостях юриспруденции, привык считать понятие "защитник" синонимом понятия "адвокат", бессознательно сужая таким образом круг лиц, которые по закону могут осуществлять защиту гражданина. Закон же по этому поводу гласит (п. 2 ст. 49 УПК РФ):

В качестве защитников допускаются адвокаты (т.е. лица, являющиеся членами коллегий адвокатов). По определению или постановлению суда в качестве защитников могут быть допущены наряду с адвокатом, один из близких родственников обвиняемого или иное лицо, о допуске которого ходатайствует обвиняемый. Под "иным лицом", здесь подразумевают лиц, имеющих юридическое образование, но не состоящих в адвокатских сообществах. В то же время законодатель говорит, что у близких родственников имеется возможность на законном основании осуществлять защиту обвиняемого вместе (вместе, а не взамен) с профессиональным адвокатом. Представляется, что сегодня, когда в обществе независимость и беспристрастность российской правоохранительной системы подвергается обоснованным сомнениям, эта норма закона могла бы реально использоваться и способствовать эффективности защиты. При этом, в отличие от требований, предъявляемых к адвокатам, закон не требует от близкого родственника ни юридического образования, ни каких-либо профессиональных знаний и опыта. Правда, в отличие от адвоката, близкий родственник может быть допущен в качестве защитника только на стадии судебного разбирательства, и для реализации этой возможности, кроме ходатайства обвиняемого, необходимо получить еще согласие суда или судьи. Здесь возникает сразу несколько вопросов. "Может быть допущен", следовательно, может быть и не допущен? Или наоборот, получить согласие суда не составляет труда? Какие доводы может привести обвиняемый в своем ходатайстве о допуске близкого родственника? По каким мотивам судья может ему отказать? В юридической литературе практика допуска близких родственников совершенно не освещена. А ведь независимо от того, является ли защитник адвокатом или нет, он обязан оказывать обвиняемому юридическую помощь. Сможет ли это сделать близкий родственник?

Попытка внести некоторую ясность в вопрос о допуске защитников, не являющихся адвокатами, была предпринята Конституционным Судом Российской Федерации. В постановлении от 28 января 1997 г. по вопросу допуска защитников, не являющихся членами коллегий адвокатов, Конституционный Суд Российской Федерации записал, что "условия, профессиональные критерии и организационно-правовые формы, обеспечивающие оказание квалифицированной юридической помощи такими лицами в уголовном процессе, определяются законодательством". Но в отношении близких родственников законодательство пока безмолвствует. При этом, как писал в своем особом мнении к упомянутому постановлению судья Конституционного Суда Э.М. Аметистов, "Устанавливая разные условия для допуска к защите (адвокатов и иных лиц), законодатель, очевидно, исходит из того, что различный уровень формальной квалификации защитников еще не свидетельствует о различии их способностей, необходимых для осуществления защиты. Различие в уровнях квалификации может компенсироваться другими качествами этих лиц". Однако Уголовный кодекс и комментарии к нему не содержат указаний даже на минимально необходимые и достаточные качества и способности близкого родственника-защитника. Ведь не исключено, что вся защитительная деятельность родственника будет профанацией, сводясь попросту к обыкновенным свиданиям с обвиняемым без ограничения их количества и продолжительности. Как понять судье, какими побуждениями руководствуются обвиняемый и его родственник, на что они рассчитывают, ходатайствуя о допуске родственника к защите? А может быть, и не нужно никаких оснований: желаю иметь родственника защитником, заявляет обвиняемый, и все тут!

Теперь встанем на позицию обвиняемого в преступлении и его родственника. Отбросим утилитарный вариант - желание получить возможность свиданий без ограничений (хотя и эту возможность следует полностью использовать, учитывая бесчеловечные условия содержания обвиняемых в следственных изоляторах), и будем полагать, что обвиняемый, имеющий адвоката, ходатайствует еще и о допущении близкого родственника, действительно надеясь на реальную помощь в осуществлении защиты. Какова может быть реакция на это адвоката? Разумеется, что наилучшим вариантом будет, если адвокат против этого не возражает. А если возражает? Ведь отказаться от ранее принятой на себя защиты обвиняемого адвокат не вправе. Что же сможет дать участие близкого родственника в процессе? Ведь очевидно что, в общем случае, не имея должного юридического образования, близкий родственник не способен оказать обвиняемому квалифицированную правовую помощь в полном объеме. Это дело юриста-профессионала. Тогда чего же может ожидать от родственника обвиняемый? Поможет ли родственник адвокату или наоборот? В юридической литературе мы не смогли обнаружить даже отдельных примеров из практики участия близкого родственника в защите обвиняемого. В то же время автор на личном опыте убедился, что при некоторой предварительной правовой подготовке близкий родственник-защитник способен на многое. Утверждаю, что при перегруженности рядовых адвокатов одновременно несколькими делами, а еще более - при наличии адвоката "по назначению", близкий родственник прежде всего поспособствует адвокату в выявлении обстоятельств, оправдывающих обвиняемого или смягчающих его ответственность. Как отмечает кандидат юридических наук Л.Ю. Грудцына (Российской адвокатуре 140 лет. Адвокат. - 2004. - N 11), "вполне объясним с логической точки зрения тот факт, что качество юридической помощи, оказываемой по соглашению, и бесплатной помощи будет существенно различаться". Поскольку родственник лично заинтересован в исходе дела, то можно ожидать, что, получив доступ к материалам уголовного дела и изучив их с пристрастием, он скорее обнаружит в них противоречия в доказательствах, имеющуюся недоброкачественность доказательной базы, подлоги и фальсификации доказательств, процессуальные нарушения и другие нередкие сегодня "ошибки" следствия. Как пишет Д. Серебряков в книге "Особенности национального следствия" - "Адвокат - это здорово, но только теоретически. Без Вашего непосредственного участия в защите собственных прав никакой адвокат толком сделать ничего не сможет" (М.: ОЛМА-Пресс. - 1999. - Ч. 1). Возможно, автор этого высказывания и сгущает краски, но в подтверждение сказанного приведу несколько примеров из личного опыта защиты сына, который был задержан по подозрению в совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 146 УК РСФСР и заключен под стражу в следственный изолятор. Фабула дела проста. Согласно первоначально предъявленному моему сыну обвинению, он: "...соучаствуя в организованной группе, согласно отведенной ему роли, находился на трассе в районе поселка Т., и после появления автомашины КАМАЗ на трассе сообщил об этом по радиотелефону соучастникам в поселок Ш., где, получив его информацию, неустановленные лица остановили, напали, завладели этой автомашиной с грузом на сумму: рублей". Вину свою сын не признал, пояснив, что, работая в охранной фирме, был направлен в Т. своим начальником в порядке служебного задания, и не дождавшись появления там автомашины (она из-за поломки в пути опоздала на 12 часов), уехал домой.

По свойствам характера и опыту работы мне было важно иметь свое собственное мнение о виновности сына. Поэтому желание лично ознакомиться с материалами дела возникло почти сразу. Адвокат сына против моего участия в защите не возражала, правда, относилась к этому скептически, не очень надеясь на то, что удастся получить положительное определение судьи.

За время, пока тянулось предварительное расследование, я прочитал множество юридической литературы, проштудировал Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы, посетил десяток судебных заседаний в городском суде - хотелось получить предметное представление о работе адвокатов. Должен сказать, деятельность адвокатов в этих заседаниях меня не впечатлила. В прениях сторон преобладали выступления, построенные больше на эмоциональном воздействии на судей, чем на твердо установленных оправдывающих или смягчающих вину подсудимых доказательствах.

Расследование закончилось, заместитель прокурора города утвердил обвинительное заключение, и материалы дела поступили в один из районных судов Санкт-Петербурга. В тот же день в моем распоряжении оказалась одна из прошитых и пронумерованных копий обвинительного заключения, изучение которой только укрепило мое желание разобраться в обвинениях против сына самому. Нужно было ходатайствовать о допуске к защите.

Итак, первый вопрос - легко ли реализовать обвиняемому свое право на допуск к защите близкого родственника?

В канцелярии суда я выяснил, какому судье "отписано" дело. Наш адвокат знала о судье только то, что он из молодых и с норовом, и вряд ли даст мне разрешение на защиту. Она оказалась права.

Выяснив время приема судьи, я с ходатайством от сына приехал в суд. В полутемном коридоре у дверей в зал заседаний толпилось человек двадцать. Игнорируя очередь, в зал с деловым и озабоченным видом все время проходили посторонние люди. Кто-то из очереди пытался возмущаться, большинство же молчали, боясь рассердить судью. Говорили, что судья не в духе. Наконец подошла и моя очередь. Вхожу.

В зале за одним из столов какой-то мужчина читает дело. Судья сидит за широким судейским столом, установленным на высоком, почти на метр выше уровня пола, помосте. Чтобы разговаривать с ним, нужно подойти к небольшому столику у самого основания помоста так, что посетитель вынужден смотреть на судью снизу вверх, задрав голову. Почему-то вспомнилась давняя беседа с одним из секретарей в райкоме КПСС. Только там секретарь райкома вежливо усаживал посетителя в низкое, мягкое кожаное кресло, утонув в котором он в каком-то унизительном полулежачем положении смотрел на сидящего на возвышении секретаря как на господа Бога. Здесь же "бог" и не подумал предложить посетителю сесть.

Опираясь на палку (я инвалид), стою перед судьей. Тот, склонившись над бумагами, делает вид, что очень занят и меня не замечает. Наконец, поднимает голову, и сверху выжидающе смотрит на меня.

- Что вы хотите?

Протягиваю ему ходатайство сына. Судья читает, молчит, потом возвращает мне бумагу.

- Незачем это. Что вы там будете делать, какой из вас защитник.

И тут, забыв главную заповедь, которую мне внушала адвокат - не рассердить судью - я как-то неожиданно для себя говорю:

- Ваша честь, я пожилой человек, может быть, Вы предложите мне сесть, и я дам пояснения?

Вот это сразу вывело его из себя.

- Смотри, он еще замечания делает, - возмутился судья, обращаясь к сидящему в зале человеку.

- Лучше бы вы занимались воспитанием своего сына, - это уже мне, - тогда не пришлось бы стоять перед судьей!

- Но Ваша честь, ведь закон разрешает мне быть защитником сына, позвольте, я Вам поясню, почему я намерен это делать.

- Не нужны мне ваши объяснения. Все, вопрос исчерпан, выйдите!

- Ваша честь, - прошу я, - выслушайте меня. Но судью уже понесло:

- Не надо умничать! Я вам все сказал. Выйдите вон!

Пришлось уйти. Унижаться дальше не хотелось, да и бесполезно. Но не хотелось и сдаваться.

Через неделю я снова стоял в очереди, теперь уже к председателю суда, женщине. Когда подошла моя очередь, время приема близилось к концу. Не успел я начать разговор, как в кабинет бесцеремонно ввалился какой-то мужчина с папками в руках и сходу, не обращая на меня внимания, начал что-то обсуждать с председателем суда. И снова мне изменила выдержка: я возмутился.

- Сейчас мы закончим, и я Вас выслушаю - примирительно сказала мне председатель суда.

Наконец мужчина со своими папками ушел. Представившись, я прошу у председателя суда посодействовать мне в допущении к защите сына, поскольку судья меня допускать не желает.

- А у Вас что, имеется юридическое образование? - спрашивает она. - Не имеется? Но тогда как же Вы будете защищать сына, Вы же даже не знаете, что такое допустимость доказательств!

- Тем не менее, - отвечаю я, - закон ведь допускает к защите близкого родственника, я хотел бы эту возможность реализовать.

- Ну, хорошо, я переговорю с судьей, а Вы зайдите к нему через неделю-две.

Прошло две недели. Я снова у судьи. Теперь в кабинете. Чувствую, что я ему неприятен и контакта снова не получится. Так и вышло. Не дожидаясь, что я скажу, он сразу заявил.

- Я свое решение вам уже объявил и нам не о чем больше разговаривать, выйдите отсюда!

- Может быть, Вы все-таки выслушаете меня, Ваша Честь? Я ведь к Вам не чай пить в гости пришел.

В ответ еще грубее: - Выйдите вон из кабинета!

На очередное хамство нужно было как-то отреагировать. В канцелярии выпросил лист бумаги и написал жалобу председателю суда. Барышни не хотят принять и зарегистрировать. Почему?

- Так ведь председатель уже две недели в отпуске.

Оказывается, она ушла в отпуск на следующий день после того как я был у нее на приеме. Говорила ли она с судьей о моей просьбе?

Вечером позвонил адвокату.

- Я же сказала, что разрешения судья не даст. Не раздражайте Вы их.

В разговоре выяснилось, что мужчина, вломившийся в кабинет председателя суда, которому я попытался помешать общаться с ней, боясь, что меня снова не выслушают, ссылаясь на окончание времени приема, - это помощник районного прокурора. Ну вот, еще у одного вершителя судеб я отметился! И все-таки, пока не назначена дата начала судебного заседания, я решил использовать еще один шанс - просить помощи в Управлении юстиции города.

В Управлении юстиции меня направили в отдел, курирующий районные суды. Инспектор - пожилая женщина, по-видимому, из бывших судейских. Смотрит приветливо. Рассказав ей об отказе и о поведении судьи, объясняю, что обращаюсь в Управление не с жалобой, а с просьбой о помощи.

- Это в каком суде? - спрашивает она. - Вам повезло, этот суд курирую я. Знаю я вашего судью - молодой еще, его часто заносит. Никаких препятствий, чтобы допустить Вас к защите сына я не вижу, и обязательно переговорю с ним.

Пожалуй, все, что можно было предпринять, я сделал. Оставалось ждать. Со времени поступления дела в суд прошло уже два месяца. Однако прошло еще шесть месяцев, когда я наконец получил по почте постановление судьи, в котором было написано: "Заявление обвиняемого: удовлетворить и допустить к участию в деле в качестве защитника отца обвиняемого". Вот он, субъективизм, - судья сходу заявляет, что мне нечего делать в процессе и выгоняет вон, председатель суда моего участия не исключает, а инспектор Управления юстиции не видит никаких препятствий! Потом судья меняет гнев на милость и принимает решение о допуске к защите. Какой диапазон мнений! Конфликт интересов налицо. Хорошо, что мне удалось переупрямить судью. Однако представляется, что во избежание конфликтных ситуаций, допуская участие близкого родственника-защитника в уголовном процессе, законодатель должен был определить условия такого допуска.

Теперь второй вопрос. Может ли быть результативной совместная работа близкого родственника и адвоката? Снова возвращаюсь к своему опыту.

В канцелярии суда мне впервые в жизни пришлось читать уголовное дело. Уголовное дело моего сына. Я понимал, что очень важно избежать пристрастных, субъективных оценок. Только факты! Сказался опыт научного редактирования - уже при беглом просмотре бросались в глаза явные нестыковки и противоречия. Вот протокол обыска, составленный при задержании сына. Написано, что у задержанного ничего не изымалось. Через месяц - расписка адвоката в получении от следователя изъятых при задержании вещей. Вот запись в протоколе, что о задержании устно сообщено матери задержанного. Это неправда! Дальше - больше! Изучив тома дела, перечитав их несколько раз от корки до корки, я обнаружил, что обвинение, предъявленное сыну, не подтверждается имеющимися в деле материалами.

Следствие утверждало, что сын находился на трассе в ожидании автомашины в районе поселка Т. и после появления там автомашины сообщил об этом по радиотелефону соучастникам в поселок Ш. Я уже знал, что привлечение в качестве обвиняемого возможно лишь при наличии достаточных доказательств. Стал искать ответ на вопрос - располагало ли следствие достаточными доказательствами того, что именно сын передал какое-то сообщение? Таких доказательств в деле не было, как и доказательств того, что некое сообщение вообще поступило из пункта Т. Не было и доказательств наличия у сына радиотелефона. Тем не менее в обвинительном заключении фигурировал номер телефона компании "Лентелеком", по которому сын якобы звонил из Т. Обратившись в компанию "Лентелеком", я получил официальную справку, что связь между пунктами Ш. и Т. по телефону этой компании в то время была невозможна, поскольку пункт Т. находился далеко вне зоны приема радиотелефонов компании.

Таким образом выяснилось, что обвинение, предъявленное моему сыну, представляло собой лишь домыслы следователя, не подкрепленные никакими, а не то что достаточными доказательствами. Но оставались показания обвиняемых о том, что звонок с предупреждением о приближении автомашины все-таки был. Я сопоставил данные о времени поступления звонка, времени захвата автомашины КАМАЗ, расстоянии от Т. до Ш. и о скорости КАМАЗа на трассе. По согласующимся показаниям водителя КАМАЗа и обвиняемых время захвата автомашины - около 7 часов 45 минут утра. Время поступления звонка в деле указано: около 6 часов утра. Таким образом время между предупреждением о появлении КАМАЗа, сделанным якобы из Т., и прибытием машины в Ш. составляет 1 час 45 минут. Потерпевший водитель показывал, что КАМАЗ шел со скоростью 90 км/ч. При такой скорости за 1 час 45 минут машина пройдет расстояние порядка 140-150 км. Но ведь это означает, что предупреждение о появлении КАМАЗа сделано не из пункта Т., находившегося всего в 40 км от Ш. Конечно, следователю полагалось бы знать, у кого на трассе есть реальная возможность известить о прохождении автомашины с расстояния 150 км. Тем более, что в показаниях одного из обвиняемых промелькнуло, что преступники искали связи на постах ГАИ. Однако эта версия следователем почему-то не рассматривалась.

Через полгода сыну было предъявлено еще одно сфабрикованное обвинение - в том, что "получив информацию о времени прибытия автомашины с грузом в Санкт-Петербург от обвиняемого К., которую, в свою очередь, тому передал из Москвы обвиняемый А., сын передал ее В. (предполагаемому организатору преступления - Д.Т.)." Это обвинение было предъявлено 22 февраля. Опуская более мелкие несоответствия, укажу на главное. Из материалов дела видно, что показания К. о том, что он передал информацию сыну, впервые прозвучали только 28 февраля, т.е. на 6 дней позже, чем основанное на них обвинение было предъявлено моему сыну. Получается, что следователь дословно "предугадала" в тексте обвинения показания К., данные им только через 6 дней при допросе. И всех этих несуразностей не заметили адвокаты, присутствовавшие при предъявлении сыну обвинений! Не выявили они их и после, при ознакомлении с материалами дела.

К сожалению, и на суде в прениях сторон адвокат не сочла нужным использовать эти факты. Мои же обоснования судом и прокурором были демонстративно проигнорированы. Думаю, что свою роль сыграло их предвзятое отношение ко мне как к человеку, взявшемуся защищать "своего сынка". И вот результат: сын приговорен к 8 годам лишения свободы с конфискацией имущества.

Согласиться с приговором было невозможно. Поэтому, параллельно с кассационными жалобами адвокатов я, воспользовавшись статусом защитника, самостоятельно направил в коллегию по уголовным делам городского суда кассационную жалобу. Приведя доказательства того, что сын не совершал вмененных ему действий, я детальнейшим образом описал факты нарушения следствием и судом множества статей Уголовно-процессуального кодекса, в том числе и нарушений, являющихся согласно закону безусловным основанием к отмене приговора. Об одном из таких нарушений - нарушении тайны совещательной комнаты, я уже писал в статье "О скорости письма и правосудности приговора" (Адвокат. - 2001. - N 2). Напомню: чтобы доказать очевидную невозможность за 30 минут написать в совещательной комнате текст приговора, оглашение которого продолжалось четыре часа, мне пришлось обратиться в Институт метрологии чтобы официально определить возможную скорость письма. Беспрецедентным, даже по мнению незаинтересованных работников правоохранительных органов, было и другое нарушение закона - тоже в ходе судебного заседания.

Судебное заседание началось со скандала. При оглашении судьей обвинительного заключения один из адвокатов обратил внимание, что многие ссылки на листы дела в обвинительном заключении, читаемом судьей, не совпадают с нумерацией соответствующих материалов в записях, сделанных обвиняемыми и адвокатами при ознакомлении их с делом. Поскольку для ознакомления все материалы предъявлялись обвиняемым и адвокатам прошитыми и пронумерованными, то, полагая, что причина такого несовпадения должна быть выяснена судом, адвокаты обратили на это внимание судьи. На что получили грубую отповедь: "Я не знаю, что вы там написали; у меня все правильно" и судебное слушание продолжилось. Возражать судье двенадцать адвокатов не осмелились. Промолчал и участвовавший в судебном заседании помощник районного прокурора.

Действительно, в утвержденных прокурором экземплярах обвинительного заключения, полученных обвиняемыми и их адвокатами, было "все правильно"- ссылки на тома и листы дела исправлены от руки так, чтобы они совпадали с нумерацией соответствующих документов в томах дела, находящихся в суде. Однако у меня имелся утвержденный прокурором экземпляр обвинительного заключения, не подвергшийся "корректировке", т.е. не содержащий исправлений. В этом экземпляре, который я впоследствии представил кассационной инстанции, ссылки на тома и листы дела полностью совпадали с теми, которые имелись в записях обвиняемых и адвокатов, сделанных при ознакомлении с материалами дела. Было очевидно, что в промежутке от момента утверждения обвинительного заключения прокурором до рассылки его обвиняемым тома дела подвергались расшивке, а их содержимое - "корректировке", повлекшей изменение нумерации листов дела, что и потребовало внесения рукописных исправлений.

Сравнение первоначального и "скорректированного" обвинительных заключений показывало, что расхождение в нумерации соответствующих документов составляло от единиц до десятков страниц, а некоторые материалы перекочевали из одного тома в другой. Не исключено, что целью манипуляций с делом являлось незаконное дополнение или изъятие материалов дела в нужном следствию и суду направлении. Так, в дело, поступившее в суд в июне месяце, были вшиты материалы, датированные октябрем того же года! В томах дела, находящихся в суде, адвокат сына не обнаружила двух своих ходатайств. Незаконные манипуляции с делом включали и подмену листов обвинительного заключения. Находящийся в "откорректированном" обвинительном заключении подмененный лист содержал дополнительный текст, в том числе ссылку на прослушивание телефонных переговоров (при отсутствии в деле санкции на это действие).

Анализ прохождения материалов дела по цепочке следователь - прокурор - суд - позволял сделать вывод, что расшивка и перекомпоновка томов дела произведены следователем в период нахождения дела в суде. В самом деле: сегодня вечером прокурор утвердил обвинительное заключение, а назавтра оно поступило в суд. Предположить, что манипуляции с делом выполнены в короткий период нахождения его в прокуратуре, было невозможно. Но ведь невозможно расшить и перекомпоновать дело, находящееся в суде, без согласия судьи. Отсюда был очевиден сговор следователей с судьей.

Именно эти факты грубейших нарушений закона прежде всего повлияли на решение кассационной инстанции. Приговор был отменен и дело направлено на дополнительное расследование. Коллегия по уголовным делам вынесла частное определение в адрес следствия. Следователь, проводившая расследование, была отстранена от дела.

При дополнительном расследовании новый следователь полностью исключила из обвинения сына действия, в которых тот обвинялся ранее. Однако в очередном обвинительном заключении появились новые якобы совершенные сыном деяния. Эти обвинения тоже были абсурдны, но их тоже пришлось опровергать фактами. Вторично дело слушалось в другом районном суде города. Теперь суд приговорил сына к пяти годам лишения свободы условно с испытательным сроком.

Как расценить этот результат нашей совместной работы с адвокатом? Думаю, все же положительно. Об оправдательном приговоре сыну нечего было и мечтать. Как пояснил мне потом наедине один из ответственных работников прокуратуры, надеяться на это было невозможно хотя бы потому, что к этому моменту сына продержали в следственном изоляторе 1143 дня. В день ареста ему было двадцать три года, в день освобождения из-под стражи в зале суда - почти двадцать семь...

Д.Ф. Тартаковский,

доктор технических наук,

профессор (Санкт-Петербург)

"Адвокат", N 10, октябрь 2005 г.