Определение Конституционного Суда РФ от 28 февраля 2019 г. N 397-О "Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Г. на нарушение его конституционных прав пунктами 1 и 2 статьи 52 Семейного кодекса Российской Федерации"

Конституционный Суд Российской Федерации в составе Председателя В.Д. Зорькина, судей А.И. Бойцова, Г.А. Гаджиева, Ю.М. Данилова, Л.М. Жарковой, С.М. Казанцева, С.Д. Князева, А.Н. Кокотова, Л.О. Красавчиковой, С.П. Маврина, Н.В. Мельникова, Ю.Д. Рудкина, О.С. Хохряковой, В.Г. Ярославцева,

рассмотрев вопрос о возможности принятия жалобы гражданина Г. к рассмотрению в заседании Конституционного Суда Российской Федерации,

установил:

1. Гражданин Г. оспаривает конституционность положений статьи 52 Семейного кодекса Российской Федерации, согласно которым запись родителей в книге записей рождений, произведенная в соответствии с пунктами 1 и 2 статьи 51 данного Кодекса, может быть оспорена только в судебном порядке по требованию лица, записанного в качестве отца или матери ребенка, либо лица, фактически являющегося отцом или матерью ребенка, а также самого ребенка по достижении им совершеннолетия, опекуна (попечителя) ребенка, опекуна родителя, признанного судом недееспособным (пункт 1), требование лица, записанного отцом ребенка на основании пункта 2 статьи 51 данного Кодекса, об оспаривании отцовства не может быть удовлетворено, если в момент записи этому лицу было известно, что оно фактически не является отцом ребенка (пункт 2).

Как следует из представленных материалов, в деле с участием заявителя суд, в частности, указал по требованию матери ребенка, родившегося в 2006 году, на необходимость внесения изменений в актовую запись о рождении ребенка, а именно: исключения внесенных в 2016 году сведений о Г. как отце и указания в качестве отца гражданина М., отцовство которого установлено в судебном порядке и который признал указанные требования; Г. отказано в удовлетворении требования об определении порядка общения с ребенком. Суд апелляционной инстанции указал на несостоятельность доводов Г. о злоупотреблении правом со стороны матери ребенка.

По мнению заявителя, оспариваемые нормы противоречат статьям 19 (часть 3) и 38 (часть 2) Конституции Российской Федерации, поскольку не препятствуют оспариванию отцовства по требованию матери ребенка, хотя в момент записи ей было известно, что лицо, записанное отцом ребенка, фактически отцом ребенка не является, и отдают родству приоритет перед отношениями, сложившимися между ребенком и лицом, записанным в качестве его отца. Г. также указывает, что интересы ребенка в этой ситуации не защищены от недобросовестного поведения матери и что лицу, которое, зная о том, что оно не является отцом ребенка, было записано в качестве него и готово исполнять соответствующие обязанности, не гарантируется неизменность добровольно принятых прав и обязанностей.

2. Конституционный Суд Российской Федерации, изучив представленные материалы, не находит оснований для принятия данной жалобы к рассмотрению.

Пункт 1 статьи 52 Семейного кодекса Российской Федерации, закрепляющий право указанных в нем лиц оспаривать в судебном порядке запись родителей в книге записей рождений, направлен - с учетом права ребенка знать, насколько это возможно, своих родителей (пункт 1 статьи 7 Конвенции ООН о правах ребенка 1989 года) и того, что права и обязанности родителей и детей основываются на происхождении детей, удостоверенном в установленном законом порядке (статья 47 того же Кодекса), - на обеспечение баланса прав и законных интересов детей, их биологических родителей и лиц, записанных в книге записей рождений родителями, но фактически таковыми не являющихся (Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 25 октября 2018 года N 2593-О).

Пункт 2 статьи 52 Семейного кодекса Российской Федерации имеет целью реализацию принципа обеспечения приоритетной защиты прав и интересов несовершеннолетних (пункт 3 статьи 1 данного Кодекса) (Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 29 мая 2012 года N 912-О).

Указанные положения статьи 52 Семейного кодекса Российской Федерации, допускающие оспаривание записи об отце ребенка в книге записи рождений при установлении отцовства в отношении биологического родителя по требованию матери ребенка и не регулирующие порядок общения с ребенком, определяемый иными положениями семейного законодательства, сами по себе не могут расцениваться как нарушающие в обозначенном в жалобе аспекте конституционные права заявителя.

Установление же и исследование фактических обстоятельств конкретного дела, с учетом которых в нем были применены нормы права, не относятся к компетенции Конституционного Суда Российской Федерации, как она определена в статье 125 Конституции Российской Федерации и статье 3 Федерального конституционного закона "О Конституционном Суде Российской Федерации".

Исходя из изложенного и руководствуясь пунктом 2 статьи 43, частью первой статьи 79, статьями 96 и 97 Федерального конституционного закона "О Конституционном Суде Российской Федерации", Конституционный Суд Российской Федерации

определил:

1. Отказать в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Г., поскольку она не отвечает требованиям Федерального конституционного закона "О Конституционном Суде Российской Федерации", в соответствии с которыми жалоба в Конституционный Суд Российской Федерации признается допустимой.

2. Определение Конституционного Суда Российской Федерации по данной жалобе окончательно и обжалованию не подлежит.

Председатель Конституционного Суда Российской Федерации

В.Д. Зорькин

Мнение судьи
Конституционного Суда Российской Федерации Г.А. Гаджиева

1. Согласно обращению и приложенным к нему судебным актам, в 2006 году у гражданки Ю. родился ребенок от гражданина М., с которым она долгое время состояла в близких отношениях. В 2012 году по заявлению гражданки Ю. в запись акта о рождении ребенка были внесены изменения в части указания иного отчества. В 2016 году по совместному заявлению гражданки Ю. и гражданина Г. (заявителя) в отношении данного ребенка установлено отцовство, на основании чего в графе "отец" записи акта о рождении указан заявитель. В том же 2016 году, чуть позднее, гражданка Ю. и заявитель вступили в законный брак. Однако уже в конце 2016 года гражданка Ю. и гражданин М. получили заключение, согласно которому биологическим отцом ребенка являлся последний.

Исходя из приведенных обстоятельств, суд общей юрисдикции удовлетворил исковые требования гражданки Ю. к заявителю, предписав исключить сведения о нем из записи акта о рождении ребенка и указать в качестве отца гражданина М. Тем же решением отказано в удовлетворении встречного иска заявителя к гражданке Ю. об определении порядка общения его с несовершеннолетним ребенком. Оставляя это решение без изменения, суды вышестоящих инстанций руководствовались пунктом 1 статьи 52 Семейного кодекса РФ, устанавливающим круг лиц, которые вправе оспаривать отцовство, и отказались применить пункт 2 статьи 52, ограничивающий в этом праве лица, записанного в качестве отца ребенка, но заведомо не являющегося таковым.

Заявитель обжалует названные законоположения, как допускающие оспаривание отцовства матерью ребенка, которая ранее выразила свое согласие на запись лица в качестве отца, зная, что оно фактически им не является. Заявитель также указывает, что данные нормы не предполагают обязательного учета судом психоэмоциональных связей, возникших между таким лицом и ребенком за период их совместного проживания. По мнению заявителя, тем самым интересам биологического отца и матери ребенка отдается безусловный приоритет, тогда как интересы самого ребенка и лица, записанного в качестве его отца, неоправданно игнорируются.

Определение об отказе в принятии жалобы к рассмотрению исходит из того, что оспариваемые положения учитывают право ребенка знать своих родителей, направлены на обеспечение баланса прав и законных интересов всех участников семейных правоотношений и имеют в виду приоритетную защиту прав и интересов несовершеннолетних. Изложенное толкование опирается на Конвенцию ООН о правах ребенка 1989 года, а также ранее принятые Конституционным Судом РФ определения от 29 мая 2012 года N 912-О и от 25 октября 2018 года N 2593-О. Полагаю, что поставленный заявителем вопрос не нашел своего разрешения, поскольку обстоятельства настоящего дела не являются аналогичными обстоятельствам ранее изученных КС РФ дел и поскольку, напротив, не учитывается релевантная практика Европейского Суда по правам человека по данному вопросу.

2. Конституционный Суд РФ, ранее рассматривая отдельные вопросы, связанные с раскрытием тайны усыновления в случае смерти усыновителя (Постановление от 16 июня 2015 года N 15-П), указанием лиц в качестве родителей ребенка лишь с согласия суррогатной матери (Определение от 15 мая 2012 года N 880-О), признавал необходимость наилучшего обеспечения интересов ребенка. Однако надлежащий баланс интересов не всегда может быть заранее установлен законодателем в обобщенной форме ввиду многообразия и специфичности жизненных ситуаций, складывающихся в сфере установления и оспаривания отцовства (материнства).

В упомянутом выше деле 2012 года заявитель В.А. Давыдов оспаривал в Конституционном Суде РФ пункт 2 статьи 52 Семейного кодекса РФ как препятствующий оспариванию им своего отцовства и вынуждающий его уплачивать алименты в пользу ребенка в отсутствие всяких семейных связей с ним. Иными словами, данная норма оспаривалась в аспекте, прямо противоположном тому, в каком она оспаривается в настоящей жалобе, т.е. спорный вопрос не был предметом изучения. В другом упомянутом деле 2018 года пункт 1 статьи 52 Семейного кодекса РФ оспаривался заявителем Д.Н. Горбуновым в том же самом аспекте, что и в настоящей жалобе, однако, принимая определение, КС РФ учитывал вывод судов общей юрисдикции о том, что "ребенок истицы, проживающий со своим биологическим отцом, воспринимает последнего как своего отца". С учетом этого не было найдено нарушения прав заявителя в конкретном деле по смыслу статьи 96 Закона о Конституционном Суде РФ.

В настоящем же случае подобные фактические обстоятельства не являлись предметом установления и оценки судов общей юрисдикции и - по буквальному смыслу положений статьи 52 Семейного кодекса РФ - не должны были являться. Между тем заявитель в жалобе указывал на то, что фактически проживал с ребенком с 2008 года (с момента исполнения ребенку 2 лет) и с этого времени заявитель и ребенок воспринимали друг друга в качестве членов одной семьи, испытывали друг к другу привязанность.

3. Европейский Суд по правам человека последовательно исходит из того, что биологические и социальные реалии обычно должны превалировать над правовыми презумпциями и стремлением достичь правовой определенности семейных отношений (постановления от 27 ноября 2004 года по делу "Кроон (Kroon) и другие против Нидерландов", от 12 января 2006 года по делу "Мицци (Mizzi) против Мальты" и др.), и признает нарушенными права мужчины, гарантированные статьями 6 и 8 во взаимосвязи со статьей 14 Европейской конвенции, если он лишен права оспаривать свое отцовство в судебном порядке или такое оспаривание неоправданно затруднено.

Вместе с тем в Постановлении от 16 июля 2015 года по делу "Назаренко (N azarenko) против Российской Федерации" ЕСПЧ указал, что "обеспокоен негибкостью законодательства Российской Федерации, касающегося порядка общения с ребенком. Оно содержит исчерпывающий перечень лиц, которые имеют право на контакт с ребенком, не предусматривая каких-либо исключений и не учитывая разнообразие семейных обстоятельств, которые могут быть приняты во внимание для обеспечения наилучших интересов ребенка" (параграф 65). В частности, "человек, который в течение какого-то времени растил ребенка как своего собственного, не может быть полностью исключен из жизни ребенка после того, как было обнаружено, что он не является его биологическим отцом, если только этого не требуют интересы ребенка" (параграф 67).

Фактические обстоятельства приведенного дела аналогичны обстоятельствам дела заявителя за исключением некоторых обстоятельств: во-первых, гражданин Назаренко не был осведомлен изначально об отсутствии кровного родства с воспитываемым ребенком; во-вторых, суды учли, что воспитание матерью отвечало бы интересам этого ребенка; в-третьих, отсутствовали сведения о том, что новый сожитель матери ребенка указан в качестве его отца. Что касается первых двух отличий, то они, скорее, свидетельствуют в пользу применимости позиции ЕСПЧ и нарушения прав настоящего заявителя; что же касается третьего обстоятельства, то оно не может иметь решающего значения, если не учитываются конкретные обстоятельства дела (см. mutatis mutandis Постановление ЕСПЧ от 8 декабря 2016 года по делу "Л.Д. и П.К. (L.D. and P.K.) против Болгарии").

Законодатель в целях исправления этой ситуации мог бы установить некоторый предельный срок, по истечении которого отцовство уже не может быть оспорено по инициативе матери (согласно жалобе заявителя, он участвовал в воспитании ребенка около 8 лет), или предусмотреть возрастную планку, по достижении которой несовершеннолетним ребенком его мнение относительно предмета спора подлежит обязательному учету (согласно судебным актам, в данном деле ребенку исполнилось 10 лет). Безусловно, эти или другие меры находятся в пределах поля усмотрения законодателя, который мог бы в качестве ориентира обратиться, например, к Постановлению ЕСПЧ от 10 октября 2006 года по делу "Паулик (Paulik) против Словакии", где рассмотрена ситуация, прямо противоположная той, что имела место в настоящем деле (параграф 58).

4. Можно предположить, что признание неконституционности оспариваемой нормы в той части, в какой об этом просит заявитель, не было бы эффективным способом судебной защиты. Даже если принять, что мать ребенка не вправе по истечении значительного времени оспаривать факт отцовства ввиду предшествующего согласия на его установление, такое право все равно остается у биологического отца, который ее волеизъявлением не может быть связан. Так, согласно судебным решениям, гражданин М. полностью поддерживал требования матери ребенка.

Можно предположить также, что ограничение прав заявителя проистекает не столько из самого факта удовлетворения иска об оспаривании его отцовства, сколько из отказа суда определить порядок общения его с ребенком. Вместе с тем, поскольку заявитель более не считался родственником данного ребенка, как отметил Европейский Суд по правам человека в указанном выше постановлении по делу Назаренко, "в силу действующего внутригосударственного законодательства заявление в суд об установлении порядка общения было заведомо обречено на неудачу" (параграф 64). Следовательно, учитывая, что статья 55 Семейного кодекса РФ "Право ребенка на общение с родителями и другими родственниками" не фигурировала в судебных актах, есть основания сомневаться в том, что жалоба заявителя в Конституционный Суд РФ в этой части была бы допустимой. Строго формальный подход к предмету проверки, занятый в настоящем определении, таким образом, ограничил заявителя в возможности судебной защиты, которая, учитывая деликатный характер спорных отношений, не может быть отложена на неопределенно долгий срок.

С учетом этого законодатель мог бы обратить пристальное внимание на сравнительные правовые материалы, изложенные ЕСПЧ в постановлении по делу Назаренко (параграфы 44-46) и свидетельствующие о том, что в ряде правопорядков наряду с родственниками на общение с ребенком могут претендовать иные лица, фактически проживавшие с ним длительное время и участвовавшие в его воспитании, иным образом сформировавшие устойчивую эмоциональную связь с ним.