Влияние традиций и обычаев на преступность в Республике Дагестан (У.Т. Сайгитов, "Журнал российского права", N 3, март 2004 г.)

Влияние традиций и обычаев на преступность в Республике Дагестан

На фоне некоторого ослабления государственного контроля за происходящими в обществе процессами, постепенной замены административно-командной системы рыночными механизмами, не успевшими приобрести противовесов и ограничений, в обществе возникло и все более усиливается ощущение некоего вакуума духовности, который во многом теперь заполняется за счет экспансии, как правило, худших вариантов западной культуры, укрепления позиций доморощенной криминальной субкультуры. Вместе с тем определенные сдвиги общественного правосознания происходят под традиционно-национальным воздействием, в рамках "реабилитационной активности" отдельных этносов как реакции на советское прошлое, принимающей нередко демонстративный характер. Особенно остро эти процессы проходят в республиках Северного Кавказа, где становление государственности произошло сравнительно недавно и, соответственно, еще живы стародавние традиции и обычаи.

Реабилитация традиций и обычаев в рассматриваемом регионе обусловлена не только завершением так называемой эры терпимости, наряду с этим отмечается рост их регулятивной составляющей. В частности, в Республике Дагестан уважение к традициям как живой связи времен, духовно и культурно сформированной метаисторической субстанции, обусловливающей устойчивость социальных институтов, обеспечило мирное сосуществование народов Дагестана, соседствующих порой с территориями открытого межнационального и гражданского противостояния. Именно во многом благодаря традициям и обычаям дагестанские этносы избежали серьезных социальных взрывов в условиях объективно складывающихся и спорадически сменяющихся дестабилизирующих факторов самого различного происхождения.

1. Удалось преодолеть нарастающие, особенно в первой половине 90-х годов ХХ века, тенденции этнического сепаратизма представителей отдельных национальностей, которые реально угрожали распаду республики.

2. Удалось избежать массовых столкновений между этническими группировками в многонациональных районах и городах республики с неизбежными в таких случаях кровавым насилием и этническими чистками.

3. Удалось избежать приграничных конфликтов с соседями (Азербайджаном и Грузией), связанных с разнообразными территориальными претензиями и фактами дискриминации в новых суверенных кавказских государствах этнических дагестанцев.

4. В Дагестане за весь период новейших политических трансформаций не возникло сколько-нибудь значимого сепаратистского движения за национальную независимость республики от России.

5. При всей значимости исламского фактора (в этом отношении ни один регион России и Кавказа не идет ни в какое сравнение с Дагестаном) удалось избежать какого-либо влияния исламистов на принятие политических решений.

Вместе с тем, в зависимости от конкретных социально-экономических, политических, правовых и культурно-духовных условий, изменения в правосознании масс, произошедшие под традиционно-национальным воздействием реабилитируемой соционормативной культуры, не всегда выступают в качестве положительного консолидирующего момента, получают однозначно позитивное выражение. Данное обстоятельство было подмечено еще советскими учеными. Так, Н.М. Кострова в 1985 году на конференции, посвященной региональным особенностям преступности, отмечала: "...пережитки прошлого проявляют завидную живучесть, трансформируясь, приспосабливаясь к новым условиям, смыкаясь с другими отрицательными тенденциями, действующими в современном обществе" (выделено мною. - У.С.)*(1).

Фрагментарное подтверждение криминогенного значения традиционализма мы видим и в современных исследованиях российской преступности. Так, одни авторы видят в росте влияния идеологии традиционализма фактор терроризма*(2); другие, подвергая криминологической оценке организованную преступность северокавказского происхождения, отмечают, что в данном регионе она имеет самое широкое распространение и оттуда экспортируется в другие регионы*(3); третьи указывают на то, что организованная преступность на Северном Кавказе потенциально, исторически, морально, идеологически имеет более сильные, чем в других регионах России, предпосылки, чтобы стать современной организованной преступностью*(4).

Другими словами, криминогенное значение традиционно-национального возрождения обратило на себя внимание, однако не получило определения в науке и рождает порой, мягко говоря, кривотолки относительно подлинной природы криминогенности.

Так, отдельные ученые в своих суждениях видят природу криминогенности в особенностях культуры и духовного сознания целых народов, а потому позволяют группировать этносы на плохих и хороших, мусульман и христиан, лиц кавказской национальности и славян, наконец, "черных" и "белых". Так, Ю.М. Антонян, имея в виду кавказские народы, пришел к выводу, что "они заражены вредными идеями", "испытывают ненависть к другим группам, превосходство которых они ощущают на бессознательном уровне"*(5).

Проблемы этнизации преступного поведения необходимо все же видеть не в самом народе как таковом (и здесь мы не бежим от истины, пеняя на опасность такого рода суждений). Как нам представляется, речь скорее должна идти об осмыслении механизмов преступного поведения отдельных его представителей в русле понимания глубоко скрытых культурно-нормативных смысла и значения (в нашем случае о дагестанской ментальности, а также об опосредованно-криминогенном значении обычаев и традиций рассматриваемой общности (этнических и религиозных). И, как справедливо отмечает Р.Г. Абдулатипов, талант, способности, добродетель, равно как пороки и злодеяния, - признаки не этнические, а личностные*(6).

Касаясь вопроса о криминогенных тенденциях возрождающегося традиционализма, мы выделяем два аспекта, первый из которых состоит в том, что обычаи и традиции, веками цементирующие уклад жизни дагестанцев, обеспечивающие устойчивость социальных институтов, в новых условиях находят приложение в рамках криминальной деятельности.

Таков, к примеру, обычай куначества. Традиционно отношение горца к гостю-кунаку основывалось на двух принципах: во-первых, оно распространялось на любого человека, в том числе преступившего закон и даже изгнанного из своего общества как кровника; во-вторых, ради безопасности гостя хозяин обязан был жертвовать всем, даже собственной жизнью. В случае убийства кунака в доме, где он укрывался, хозяин отвечал за пролитую кровь как перед родственниками погибшего, так и перед своим джамаатом. Следует заметить, что данный обычай имел огромное регулятивное значение, определяя положение путника, кровника и его родственников (их хождение было массовым в те времена). Данный обычай, таким образом, сформировал у горцев стереотип поведения, который нередко побуждает их к пособничеству и даже соисполнительству в преступлении. В частности, о криминогенном значении этого обычая говорят отдельные авторы, отмечая "наличие путей для отхода" среди признаков этнической организованной преступности. Из судебно-следственной практики Республики Дагестан можно было бы привести массу примеров, когда обычай куначества препятствовал расследованию либо розыску преступников, в том числе и со стороны сотрудников правоохранительных органов.

Кровная месть - еще один дагестанский обычай. Этот обычай был одной из важнейших традиционных форм социального контроля обще- и частнопревентивного значения и, таким образом, формой восстановления этнически понимаемой социальной справедливости. Во времена царской власти в Дагестане на почве кровной мести или по другим причинам, коренящимся в пережитках родового быта, погибало в среднем 600 человек в год*(7). Однако важно, на наш взгляд, другое: сердцевину обычая кровной мести составляет все же не установка на возмездие, а напротив, - комплекс прав и обязанностей примирения кровников. Как отмечает В.О. Бобровников, "на практике в большинстве случаев кровная месть сдерживалась так называемой системой композиий - натуральных и денежных штрафов согласно нормам обычного права"*(8). По мнению Г.У. Солдатовой, это означает, что традиционные механизмы регулирования конфликтных ситуаций, предполагающих четкую альтернативу насилию - мирный договор, издавна являлись неотъемлемой частью менталитета северокавказских этносов*(9). Таким образом, данный обычай, как и многие другие, оправданно рассматривать вовсе не как результат особой деструктивности духа и характера дагестанского этноса, а как следствие исторически врожденной "...воинской организации социальной жизни в изолированных районах"*(10), являющейся одновременно "формой защиты независимости и способом сохранения достоинства семьи и рода"*(11).

Сегодня количество убийств и ранений в Дагестане, совершенных на почве кровной мести, превысило дореволюционный уровень и составило 10-15 процентов от общего числа зарегистрированных в Республике Дагестан преступлений*(12). В отдельных дагестанских селениях до сих пор даже существует разный порядок погребения для мужчин, защитивших честь рода в форме кровной мести, и тех, кто воздержался от этого. Продолжая выполнять регулятивную роль функции социального контроля, обычай кровной мести перестал быть если не социально одобряемой, то во всяком случае законной формой восстановления социальной справедливости, что позволяет нам определить данный обычай как криминогенный.

Таким образом, факторы, казалось бы, веками цементировавшие Дагестан, умножавшие могущество его духа, позволявшие ему сохранить свою самобытность в грозных испытаниях в противоборстве с окружающим миром, в условиях сегодняшней действительности рождают преступность.

Второй аспект криминогенности традиционно-национального возрождения состоит в том, что в Дагестане сегодня можно говорить не столько о возрождении традиционного адата, сколько об изобретении новой постсоветской адатной традиции.

Дело в том, что этнос - это "животворящий организм"*(13) и, следовательно, национальная экзистенция как в форме национальной жизни, так и в форме национальной деятельности, - постоянно изменяющаяся, динамичная, движущаяся реальность. При этом процесс реабилитации национальной экзистенции, как показала практика, - движение многовекторное. Следует отметить также, что национальное возрождение не является механическим повторением пройденного в новых условиях, реконструкцией архаических форм, канонов и норм нравственности. Возрождение происходит в русле критического подхода к наследию с целью поиска и закрепления модернизированного национального качества. Характерно, что, как всякая жизнедеятельность, существование народов подчинено прежде всего принципам целесообразности. В этих условиях любая модернизация и обновление не обязательно соответствуют нормам общечеловеческой морали, особенно если национальное возрождение происходит в условиях катастрофического обнищания населения, межэтнических конфликтов, ограниченных возможностей для занятия бизнесом, невозможности достичь успеха законными способами и множества других факторов. В этой ситуации становятся объяснимыми процессы криминализации менталитета этноса, что наиболее остро проявилось в Чечне.

Нечто подобное в своеобразном преломлении отмечается и в Дагестане. В частности, отдельные этнические традиции не просто получают криминальное применение, но и превращаются в криминальные традиции. Трансформацию такого рода мы прослеживаем на примере все того же обычая кровной мести. Так, если первоначально ее объектом на Кавказе являлись те, на ком "лежит кровь рода", то позднее кровомщение стало ответной мерой на оскорбление женщины, захват земли, тяжкое оскорбление словом или действием. Теперь кровомщение распространяется и на лиц, свидетельствующих против преступников, в частности, на участников организованных преступных групп, сотрудничающих с правоохранительными органами или отказавших в предоставлении помощи преступной группировке, выплачивании "дани" и т.п.

Наконец, особняком стоят криминогенные детерминанты, которые непосредственно не проистекают из возрождающейся идеологии традиционализма и состоят в том, что на официальном государственном уровне ничего не делается для сглаживания негативных сторон рассматриваемых процессов. Национальная политика не базируется на глубоко осмысленной концептуальной основе, не обладает необходимой гибкостью, ей недостает дифференцированного подхода, предметного учета исторического многообразия вековых традиций, самобытности культур и духовности, уклада жизни кавказских народов, отношений между ними, неповторимого характера их обычаев. Как следствие, налицо безмерная политизированность российского права, утрата им в результате рациональной институционализации этнической, религиозной и моральной определенности, обезличивание правовых систем в национальном, религиозном, нравственном отношениях, что, по мнению Т.Б. Рамазанова, определяет неизбежность генерирования и аккумулирования некоего потенциала отчуждения этноса от нивелирующего, не учитывающего особенностей населяющих данную территорию народов и подходящего с общей "меркой" законодательства*(14).

Непосредственно мы наблюдаем это, оценивая адекватность уголовного законодательства обычаям народов Дагестана. Так, в правоохранительной практике довольно часто имеют место факты, когда отдельные представители дагестанского этноса, осужденные за преступления против личности, освободившись после 15-20, а то и более лет лишения свободы, оказывались убитыми своими кровниками. Нередко месть кровников проникает и сквозь затворы уголовно-исполнительной системы. Таким образом, мы вправе говорить о том, что главная цель уголовного законодательства Российской Федерации - восстановление справедливости - не достигается. Понятие справедливого наказания в соционормативной культуре дагестанцев существенно отличается от аналогичного понимания в обществе с чисто европейской культурой. Порой простое извинение здесь имеет большее значение, чем многолетняя изоляция от общества. Таким образом, исследование криминогенности традиционно-национального возрождения оказывается неизбежно связанным с отсутствием глубоко продуманной национальной политики. И здесь нельзя не учитывать, что нестыковка норм этнической среды, сформировавшейся на фоне системного воспроизводства традиций и обычаев, с нормативностью российского общества, с которым дагестанцы втянулись в систему европейской цивилизации, сама по себе может рождать преступность.

Подводя итог, хочется заметить, что процессы традиционно-национального возрождения несут в себе значительную криминогенную опасность, а потому изучение стародавних форм социального контроля, анализ эффективности нарождающейся практики разрешения конфликтов на базе традиций и обычаев является перспективным направлением в криминологии с целью поиска оптимальных моделей их институализации.

Статья подготовлена при поддержке Фонда Минобразования Российской Федерации (шифр гранта РД о2-3.15-10).

У.Т. Сайгитов,

доцент Дагестанского госуниверситета,

кандидат юридических наук (Махачкала)

"Журнал российского права", N 3, март 2004 г.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) Кострова Н.М. Взаимосвязь гражданско-правовых и уголовно-правовых средств с пережитками местных обычаев // Региональные особенности преступности и проблемы эффективности борьбы с нею: Тезисы докладов и сообщений / Отв. ред. З.А. Астемиров. Махачкала, 1985.

*(2) См.: Паин Э.А. Социальная природа экстремизма и терроризма // Общественные науки и современность. 2002. N 4. С.115.

*(3) См.: Лунеев В.В. География организованной преступности и коррупции в России (1997-1999 гг.) // Государство и право. 2000. N 11. С.27.

*(4) См.: Попов В.И. Экономико-правовой, политический и национальный факторы организованной преступности на Северном Кавказе // Проблемы борьбы с организованной преступностью в Северо-Кавказском регионе: Сб. науч. трудов. М., 2000. С.7.

*(5) См.: Московский комсомолец. 1999. 23 сент.

*(6) См.: Абдулатипов Р.Г. Управление этнополитическими процессами: вопросы теории и практики. М., 2001. С.105.

*(7) См.: Хашаев Х.М. Общественный строй Дагестана в ХIХ веке. М., 1961. С.124.

*(8) Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие: Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана. М., 2002. С.57.

*(9) См.: Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М.: Смысл, 1998. С.228.

*(10) Boehm H. Blood Revenge. The Antropology of Feuding in Monteneguo and Other Tribal Socialies. University press of Kanzas. 1984. P.25.

*(11) Солдатова Г.У. Указ. соч. С.227.

*(12) См.: Годовой отчет МВД РД на 1 января 2001 г. // Текущий архив МВД РД (Махачкала, 2000).

*(13) См.: Абдулатипов Р.Г. Указ. соч. С.66.

*(14) См.: Единое правовое пространство и проблемы борьбы с преступностью // Дагестан в правовом пространстве России: Материалы республиканской научно-практической конференции. Махачкала, 2002. С.176.