Еще раз о криминологическом понятии преступности и преступления (Л.В. Кондратюк, В.С. Овчинский, "Журнал российского права", N 9, сентябрь 2004 г.)

Еще раз о криминологическом понятии преступности и преступления

Феномен преступности, ставший вследствие объективных (благодаря своему бурному росту в конце ХХ-начале XXI в. в большинстве стран мира) и субъективных (из-за популяризации в СМИ и кино-, телепродукции) факторов одной из первостепенных проблем, волнующих человечество, требует постоянного научного осмысления базовых понятий: самой преступности как общего и преступления как единичного.

Если ограничиться анализом только отечественной постсоветской криминологической науки, то можно убедиться в том, что единства взглядов на понятие "преступность" здесь не просматривается. Можно условно выделить следующие подходы:

1. Фундаментальный или уголовно-правовой (И.И. Карпец, В.Н. Кудрявцев, Н.Ф. Кузнецова, В.В. Лунеев, А.И. Алексеев, С.М. Иншаков, Г.Ф. Хохряков, В.Е. Эминов и др.), согласно которому преступность - это уголовно-правовое и исторически изменчивое негативное явление, слагающееся из всей совокупности преступлений (представляющее собой систему преступлений), совершенных в соответствующем государстве (регионе) за тот или иной период времени*(1).

Мы условно назвали этот подход "фундаментальным", так как он в прямом смысле слова является фундаментом, на котором следует делать кладку из кирпичей познания. Но важно определить качество этих кирпичей - сущностное криминологическое определение преступления, что мы и постараемся сделать ниже.

2. Девиантологический или релятивно-конвенциональный (Я.И. Гилинский). Под преступностью здесь понимается относительно распространенное (массовое), статистически устойчивое социальное явление, разновидность (одна из форм) девиантности, определяемая законодателем в уголовном законе. При этом предполагается, что в реальной действительности нет объекта, который был бы "преступностью" (или "преступлением") по своим внутренним, имманентным свойствам. Преступление и преступность, согласно этому подходу, понятия релятивные (относительные), конвенциональные ("договорные"), - они суть социальные конструкты, лишь отчасти отражающие некоторые социальные реалии*(2).

По сути данный подход весьма близок выводам П. Сорокина, который еще в 1913 году писал: "Сравнивая конкретные акты, называемые преступными различными кодексами, оказывается, нельзя указать ни одного акта, который бы всеми кодексами считался таковым. Даже такие преступления, как убийство, и то не всегда и везде считаются за преступление"*(3).

Релятивно-конвенциональный подход действительно незаменим для познания преступности, особенно в период глобализации. Трудно не согласиться с мнением известного британского социолога З. Баумана, что именно в этот период разграбление ресурсов целых стран называется "развитием свободной торговли", лишение целых семей или сообществ средств к существованию - "сокращением" или просто "рационализацией". Причем, как подчеркивает З. Бауман, ни то, ни другое никогда не фигурировало в списке преступных и наказуемых деяний*(4).

Между тем в гипертрофированном виде такой подход означает, что злу как таковому отказывается в праве на объективное существование, а, следовательно, и добру.

Парадоксальным образом релятивно-конвенциональный подход в сочетании с идеологической предвзятостью может быть инструментом оправдания бесчинств власти, которые, естественно, этой преступной властью не могут быть криминализированы, но являются преступлениями по общечеловеческому духовному счету.

Любая власть вообще остается непогрешимой, поскольку общечеловеческая этико-правовая система координат, которая могла бы служить измерением злодеяний власти, по соображениям релятивизма отсутствует.

3. Естественно-неконвенциональный (Д.А. Шестаков). Вопреки "конвенциональному" подходу, в данном случае полагается, что преступление существует как таковое - независимо от "договоренности о запрете", достигнутой властями предержащими, от закрепления запрета в законе. Согласно этому подходу, круг преступлений очерчен мировыми религиями. Подлинному преступлению противостоит мнимое, то есть предусмотренное законом, но не опасное для человека деяние. Преступность же, следуя такой логике, - есть свойство общества порождать множество опасных для человека деяний (преступное множество)*(5).

Данный подход во многом похож на видение преступности одним из родоначальников криминологии Р. Гарофало, который сформулировал в конце XIX века определение "естественного преступления", то есть акта, который всегда и везде считался и был преступным*(6).

Парадоксально, но факт: естественно-неконвенциональный подход - это прямое логическое продолжение подхода релятивно-конвенционального. Иными словами, оба подхода представляют из себя некое единое целое. Ведь обозначить в законе преступными возможно лишь деяния, которые по сути своей естественным образом "выпадают" из установленных на данный период властью и обществом норм.

4. Личностный (А.И. Долгова). В соответствии с ним преступность - это социальное явление, заключающееся в решении частью населения своих проблем с виновным нарушением уголовного запрета. При этом в проявление преступности включаются и преступления, и преступники, а также объединяющие последних преступные формирования*(7).

И здесь есть все основания поддержать такой подход, так как преступность без преступников как явление выглядит странно. Иными словами, преступность не может выступать механической суммой преступных деяний без лиц, их совершивших, без сложной системы взаимоотношений этих лиц с обществом, без внутриличностных конфликтов самих этих людей.

5. Безличностный (О.В. Старков). В отличие от фундаментального и личностного рассматриваемый подход состоит в том, что преступность не состоит из преступлений и преступников, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых находятся между собой эти преступления и преступники, в реальной жизни будто бы не связанные. По мнению автора этого подхода, носителем, субъектом преступности является не совокупность, сумма конкретных преступников, не личность преступника вообще, а общество как социальный организм. Поэтому преступность, по мнению О.В. Старкова, - безличностна и, как и любое общесоциальное явление, подчиняется социологическим закономерностям*(8).

Вне понятия преступности О.В. Старков рассматривает преступное поведение, которое, по его мнению, личностно. Его носители - масса отклоняющихся лиц с окружающей их микросредой, в которую входят криминогенные ситуации различных типов, направляющие их к преступлению*(9).

Противоречивость и парадоксальность такого определения преступности очевидна. Если следовать логике автора, то мы должны наполнить содержание социологии и иных общественных наук такими химерами, как миграция без мигрантов, алкоголизм без алкоголиков, проституция без проституток, наркотизм без наркоманов, безработица без безработных и т.п. Такой подход выхолащивает содержание явлений, сущностью которых является ролевая позиция субъектов поведения.

Следует отметить еще две весьма противоречивые позиции в логике разделения О.В. Старковым преступности и преступного поведения. Автор считает, что преступное поведение - это причиняющая или угрожающая (!?) нанесением вреда, отклоняющаяся, распространенная личностно-микросредовая деятельность, направляемая к преступлению (!?) криминогенной мотивацией и ситуацией и им завершающаяся или нет (!?) в зависимости от успеха профилактики*(10).

Таким образом, автор, помимо собственно преступной деятельности, включает в преступное поведение и деятельность непреступную (угрожающую нанесением вреда и направляемую к преступлению). Такая научная конструкция способна включить в круг преступного поведения необъятное число лиц, не занимающихся преступной деятельностью.

Естественно, что так понимаемое О.В. Старковым "преступное поведение" не может быть тождественно преступности, которое в его определении очерчено уголовно-правовыми рамками.

Кроме того, разделение понятий "преступности" и "преступного поведения" нужно О.В. Старкову и еще по одной причине. По его мнению, при коммунизме или в постиндустриальном обществе, в отдаленном будущем преступность можно ликвидировать как таковую, лишив социальных корней. "Отомрут" и преступность, и преступление, поскольку не будет необходимости в уголовном законе. Но отдельные эксцессы будут подчиняться закономерностям причинного механизма преступного поведения*(11).

Мы не будем дискутировать с О.В. Старковым по поводу сравнения коммунистического и постиндустриального обществ или по поводу перспективы отмены уголовного закона. Обратим внимание только на то, что в основе таких футуристических взглядов на преступность лежит гиперсоциологический детерминизм, вследствие которого в преступлении проявляется (и прежде всего) не криминальная сущность поведения субъекта, автора этого самого поведения, а криминальная сущность общества. Такой отказ от сущностных оснований деструктивности, лежащих в духовных аномалиях человеческих личностей и проявляющихся в конкретном поведении конкретных лиц, в некотором смысле вполне последователен, если исходит из гиперсоциологических мировоззренческих позиций, согласно которым и сам человек лишь "совокупность общественных отношений" (согласно знаменитому тезису К. Маркса).

Суть данной позиции состоит в ее базовом положении: она преступление и преступность (так же как и человека) относит лишь к социальным явлениям, тогда как на самом деле и человек, и его поведение относятся не только к миру социально-материальному, но и духовному. Именно принадлежность духовному миру определяет сущность человека, а его поведение (в том числе и криминальное) выражает эту сущность. Только как существо духовное человек может быть виновен, поскольку только духовность обеспечивает осознанность свободного выбора и его нравственную оценку. В нравственном модусе поведенческого выбора заключена сущностная характеристика преступления.

Дополняющая социальную детерминированность, сфера человеческой духовности - это сфера, которая остается сферой свободы и, в силу амбивалентности человека, сферой выбора между добром и злом. Парадоксально, но это так - с человеческой свободой связана возможность выбора зла, то есть деструктивного поведения, возможность обеднения полноты бытия, следовательно, и возможность преступности.

Мы понимаем, что само понятие "духовность" в научном плане не является однозначным. Это понятие, рожденное в недрах теологического мироощущения, возведенное философами - от Платона и Аристотеля до Канта и Гегеля - в категорию высшего смысла познания, в современной науке имеет множество определений. Не претендуя на оригинальность, в качестве операционального понятия мы считаем возможным определить понятие "духовность" как особое "измерение" человеческого бытия (отдельной личности и социума), не сводимое к природным и социальным началам, но находящееся с ними в сложном системном взаимодействии. Ближайшим выражением духовности служат, в частности, "законы" совести и нравственности.

Именно это "третье измерение" придает биологическому и социальному в человеке самостоятельный, нигде более не встречаемый, нравственный смысл.

Те "срезы" познаваемого духовно-социального бытия, которые мы справедливо именуем экономикой, политикой и т.д., являются лишь плоскостями, на которые мы проектируем это "живое" Бытие. Реальная жизнь, ускользая, остается "где-то еще", за пределами системы координат, в которой мы хотели бы достигнуть истины. Это относится и к криминологической "плоскости", когда мы рассматриваем "жизнь" деструктивного поведения в качестве элемента социодуховного бытия.

Исходя из гносеологического критерия, криминальное поведение мы должны рассматривать в многомерной системе координат. Перечислим лишь некоторые из них: технологическая, экономическая, демографическая, социальная, политическая, духовно-этическая координаты. Если представить, что каждая из координатных осей (или шкал) имеет всего лишь два измерения: "+" (положительное) и "-" (отрицательное), то и тогда наш предмет - криминальное поведение - оказывается под влиянием 64-х различных (2 в 6-й степени) ситуаций.

Однако наука и исторический опыт показали, что не все рассматриваемые срезы единого человеческого бытия (экономика, политика и т.д.) независимы, но, напротив, коррелируют друг с другом (положительно или отрицательно). Если обратиться к криминологическому "срезу" бытия, то благоприятное криминологическое состояние общества, как правило, положительно коррелирует с уровнем так называемого социального капитала, то есть с прочностью семьи, демографической гармонии, религиозных традиций, нравственным состоянием общества и т.п. - то есть с качествами общества, в котором личностные (индивидуалистические) и коллективные начала уравновешены.

Как отмечал Р. Дарендорф, общества возрастающего индивидуализма характеризуются большим объемом индивидуальной свободы, но при этом происходит разрушение или активное перестроение социальных связей. Напротив, традиционные общества дают мало возможностей выбора, но много институционально диктуемых связей, когда личные предпочтения мало что дают, например, при свободе места жительства, работы, религии, обязательств и т.п.*(12)

Активизация преступности - проявление процесса возрастающего индивидуализма. Теряется доверие к институтам власти (в том числе к таким, как правительство, полиция, армия), утверждаются правовой и бытовой цинизм, нелегитимные способы решения жизненных проблем на какое-то время оказываются более эффективными, чем дозволенные правовые. Именно такую картину нам рисует Ф. Фукуяма в своем анализе современной деструктивности*(13).

Добро и зло характеризуют мир с позиции "ультимативных ценностей", по отношению к которым ценность натуральных вещей имеет лишь символический и преходящий характер. В Древнем Египте бык (Апис) считался священным животным, а его убийство - преступлением, но в это же время в других странах быки приносились в жертву богам. В обоих случаях служение высшей ценности и было "объективированным" добром.

В обоих случаях с быками, несмотря на внешнее различие ситуаций, нравственные оценки сакрального отношения совпадают. Именно сакральное отношение к высшей ценности здесь и есть "объективная истина", тогда как "реальность" здесь лишь "подручный материал", служащий процедуре выражения этой сакральности. В первом случае она выражается в сохранении животного, во втором - в принесении его в жертву.

Рассматриваемая "диалектика свободы" хотя и реализуется в "историческом времени" конкретных обществ, однако имеет транссоциальную природу человеческой духовности, точно так же как и структура внутренних оснований деструктивного поведения, составляющих деструктивный полюс этически значимого поведения каждого человека. Эти основания можно свести к трем векторам деструктивной активности: агрессии, экспансии, обману - трем духовно, социально и генетически обусловленным "страстям", к которым сводится всякое криминальное поведение, каким бы сложным оно ни было. Указанными основаниями деструктивного поведения "покрываются" посягательства на любой из общественных и индивидуальных интересов, будь то жизнь и здоровье, материальные и духовные блага, истина, а также общественные и государственные интересы, которые, в сущности, сводятся к этим же благам, получающим особый (надличностный) статус. Можно задать вопрос, а куда следует отнести преступную неосторожность и преступную безответственность? На наш взгляд, это - варианты обмана, вернее - самообмана.

Указанные основания деструктивного поведения определяют энергетически-смысловую составляющую деструктивной (в том числе криминальной) мотивации и присущи каждому человеку, потенциально способному, при определенных обстоятельствах, на их применение, или, напротив, способному к их подавлению - качеству, приобретенному в ходе социодуховного созревания. Только онтологической обусловленностью основ деструктивного поведения, своеобразием их проявления и созревания в ходе социализации можно объяснить возрастные и особенно половые (гендерные) различия преступности, объяснить "тайну", выявить полноту элементов и свойств преступления и преступности и т.д.

С учетом изложенных выше замечаний, "содержательное" криминологическое определение преступления можно изложить в следующем виде: преступление есть виновное деяние, посягающее на интересы личности, общества или государства и выражающееся в общественно опасном, то есть превышающем определенный пороговый уровень, проявлении виновным агрессии, экспансии, обмана (раздельно или в их сочетании), запрещенном законом под страхом наказания.

Представленное определение, отображающее сущностные характеристики деструктивного поведения (виновное проявление агрессии, экспансии, обмана), с позиции уголовного права является избыточным, однако в качестве криминологического определение может быть полезным, поскольку выходит за рамки инструментального, служащего лишь для идентификации деяния, подведения его под "рубрику" закона. Криминологическое определение характеризует преступление не только как социально-правовое, но и как духовное явление.

Древнее "уголовное право" было движущей силой эволюции духовности, сакральной силой, конституирующей личность, выводящей ее из тени общины. По мере усложнения общественных форм бытия и необходимости их защиты от потенциала деструктивности и понятие преступления, и феноменология преступности становятся богаче и порой чудовищно "богаче", имея в виду произвол власти. Однако феноменологическим ядром преступления было и остается виновное и опасное проявление насилия, экспансии и обмана. И за каждым совершенным "реальным" преступлением это ядро "просвечивает".

Власть, национализировав, присвоив уголовную юстицию в качестве социального капитала, пожелала, чтобы к преступлению относилось все, что она называет "преступлением". Под это стали подгоняться и соответствующие "теории".

Определение преступления, сформулированное нами выше, учитывающее обязательное духовно-этическое содержание (и, одновременно, оценку) запрещаемого поведения, ограничивает произвол власти именно в содержательной трактовке уголовных запретов: криминализации могут подлежать лишь объективные проявления агрессии, экспансии и обмана, посягающие на жизнь, блага, систему. Власть при отделении преступного от непреступного должна опираться не на произвольные усмотрения, но на содержание поведения субъектов, содержание, измеренное и оцененное по всеобщей для человечества, имеющей этическую природу шкале "добра и зла".

Исходя из криминологического определения преступления как единичного, можно определить и преступность как общее - это уголовно наказуемое множественное проявление присущей человеку и его поведению деструктивности (в форме агрессии, экспансии, обмана и их сочетаний), параметры которого характеризуют степень динамического равновесия общественных институтов и личностной креативности в системе "личность - социум". Это определение преступности подчеркивает имманентный характер преступности человеческой природе и ее связь с состоянием общества. В данном определении мы можем видеть интегрированные черты и фундаментального, и конвенционального, и неконвенционального, и личностного подходов. В нем нет только безличностного небытия.

В практических целях преступность должна рассматриваться в определенных исторических пределах конкретного общества, имеющего пространственные (географические) и временные границы, и должна быть выражаема такими качественными свойствами и количественными параметрами, которые бы позволяли контролировать ее изменение, в том числе и в качестве результата воздействия на ее причины и условия, связанные с характеристиками самого общества, его институтов и граждан.

Л.В. Кондратюк,

ведущий научный сотрудник ВНИИ МВД России,

заслуженный юрист РФ,

кандидат юридических наук, доцент

В.С. Овчинский,

советник Председателя Конституционного Суда РФ,

доктор юридических наук

"Журнал российского права", N 9, сентябрь 2004 г.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) См.: Карпец И.И. Преступность: иллюзии и реальность. М., 1992; Криминология. Изд. 2-е / Под ред. Н.Ф. Кузнецовой и В.В. Лунеева. М., 2004; Криминология. Изд. 2-е / Под ред. В.Н. Кудрявцева и В.Е. Эминова. М., 2004; Хохряков Г.Ф. Криминология. М., 1999; Алексеев А.И. Криминология. Изд. 3-е. М., 2002; Иншаков С.М. Криминология. М., 2000; и др.

*(2) См.: Гилинский Я.И. Криминология. СПб., 2002; Он же. Девиантология. СПб., 2004.

*(3) Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. СПб., 1999. С. 95.

*(4) См.: Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества. М., 2004. С. 173.

*(5) См.: Преступность среди социальных подсистем / Под ред. Д.А. Шестакова. СПб., 2003.

*(6) См.: Гарофало Р. La criminologie. P., 1890.

*(7) См.: Долгова А.И. Преступность, ее организованность и криминальное общество. М., 2003; Криминология / Под ред. А.И. Долговой. М., 1999.

*(8) См.: Старков О.В. Криминопенология. М., 2004; Старков О.В., Башкатов Л.Д. Криминотеология. СПб., 2004.

*(9) См.: Там же.

*(10) См.: Старков О.В., Башкатов Л.Д. Указ. соч. С. 109.

*(11) См.: Там же. С. 107.

*(12) См.: Dahrendorf Ralf. Life Chauces: Approaches to Social and Political Theory. Chicago: University of Chicago, 1979.

*(13) См.: Фукуяма Ф. Великий разрыв. "Изд. АКТ", 2003.