Законодательные дефиниции не всегда полезны (М. Краснов, "Российская юстиция", N 2, февраль 2003 г.)

Законодательные дефиниции не всегда полезны

Позиция В. Ковалева, высказанная в статье "Что же такое "фашизм"?" (Российская юстиция. 2002. N 10. С.52-54) основана на следующем высказанном им тезисе: "...большинство граждан предъявляют государству обоснованные требования оградить общество от угроз политического экстремизма. Однако зачастую ярлык экстремиста и как наиболее одиозной его разновидности - фашиста "навешивается" безосновательно" (там же. С.52). Это действительно проблема, от которой нельзя отмахнуться. Как только речь идет о борьбе идей, сразу же возникает опасность размывания грани, которая отделяет проявления экстремизма от проявлений плюрализма. А в эту сферу мы будем попадать все чаще, ибо одна из главных нынешних угроз цивилизации - это терроризм, питающийся или прикрывающийся экстремистскими идеями и целыми идеологиями. Так вот, при некоторых условиях пострадать в борьбе с экстремизмом могут как раз те, кто активно выступает против распространения экстремистских течений и движений.

Исходя из этой, совершенно правильной посылки, В. Ковалев, выражая весьма распространенную точку зрения, призывает к поиску и законодательному закреплению определения фашизма. Признаюсь, несколько лет назад я и сам полагал, что для создания "юридического оружия" борьбы с проявлениями фашизма необходимо очень четко определить его признаки. Эта позиция нашла отражение в Указе Президента Российской Федерации от 23 марта 1995 г. N 310 "О мерах по обеспечению согласованных действий органов государственной власти в борьбе с проявлениями фашизма и иных форм политического экстремизма в Российской Федерации", в подготовке которого мне довелось принимать участие. Там содержалось и поручение Российской академии наук дать научно обоснованные признаки фашизма (это поручение звучало так: "5. Предложить Российской академии наук в двухнедельный срок представить в Государственно-правовое управление Президента Российской Федерации научное разъяснение понятия "фашизм" и связанных с ним понятий и терминов для подготовки предложений по внесению изменений и дополнений в действующее законодательство" // Собрание законодательства Российской Федерации. 1995. N 13. Ст.1127).

Однако впоследствии размышления о том, какой может быть система противодействия экстремизму, анализ практики и аргументации многих должностных лиц привели меня к выводу, что стремление законодательно определить какой-либо "изм" в целях правовой борьбы с ним не только бессмысленно, но и вредно. Попробую объяснить свое мнение.

Прежде всего, любое определение уязвимо для критики. В. Ковалев и сам косвенно свидетельствует о том же. Он справедливо усматривает недостатки в определении фашизма, данном РАН в 1995 году по поручению Президента РФ. Но ведь точно так же можно подвергнуть критике и определение, предложенное В. Ковалевым. В нем содержатся два признака: а) тотальный приоритет государства над обществом и личностью и б) возведение войны в ранг необходимого условия существования общества и государства. Причем, по мнению автора, для отнесения организации к фашистским необходимо наличие одновременно двух этих признаков. Если принять такую формулу, то в России "классических фашистов" мы не найдем. Как пишет В. Ковалев, "провозглашать себя фашистом и быть фашистом - не одно и то же". Так что, ребята, дорастите "до чести" быть фашистами, а потом уж называйте себя таковыми.

Но, допустим, законодатель воспринял предложенное определение. Окажется ли в руках судей эффективный инструмент, позволяющий обеспечить государственную реакцию в отношении фашистской организации? К сожалению, нет.

Если бы судьи жили где-нибудь на высокой горе в хрустальном замке и составляли некую касту мудрецов и праведников, можно было бы рассчитывать на то, что их приговоры и решения - кристаллы чистой нравственности и справедливости. Но в реальности судья - это человек, социализированный в данном обществе, впитывающий ценности, присущие данному обществу. И даже если какие-то судьи выбиваются из общего строя жизни, в целом судебная практика адекватна существующему уровню общественного сознания и требовать иного от нее наивно. Так вот, при отсутствии ценностной определенности в обществе, при том, что постсоветская Россия до сих пор не обрела своей идентичности, при грандиозной запутанности и расколотости общественного сознания эта практика скорее всего будет способствовать легализации экстремистских организаций, что гораздо хуже, чем даже отсутствие государственного реагирования.

Отказавшись от коммунистического тоталитаризма, мы официально так и не вынесли ему оценку - ни историческую, ни главным образом правовую. Это породило и продолжает порождать сумятицу в общественном сознании, не позволяет опереться на четкую мировоззренческую, ценностную основу, без которой немыслима дифференциация экстремистских проявлений в плюралистическом обществе. В конце концов если одна разновидность тоталитаризма для нас, пусть не хороша, но и не так уж плоха (обилие коммунистической топонимики и иных атрибутов большевистской эпохи, т.е. отражающих интересы лишь одной партии, что, кстати, противоречит ст.13 Конституции РФ; перманентно возобновляющиеся дискуссии о восстановлении снесенных памятников большевистским деятелям и нежелание устанавливать памятники героям антикоммунистического сопротивления; заявления официальных лиц - все это проявления отсутствия понимания того, что есть тоталитаризм в любом его проявлении), то это мало чем отличается от политики двойных стандартов, которая в других случаях справедливо отвергается. Будь у судей правовая основа в виде законодательного признания любой разновидности тоталитаризма изначально преступной, дела, связанные с политическим экстремизмом, были бы ненамного сложнее дел, скажем, о хулиганстве или превышении должностных полномочий. Ведь здесь судьи не мучаются проблемой, а что такое "грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу" или "совершение должностным лицом действий, явно выходящих за пределы его полномочий".

Когда патриотизм, т.е. естественное гражданское чувство любви к Отечеству, для многих сегодня не вмещает ничего другого, кроме ненависти к врагам государства (а в такие "враги" может быть зачислена любая страна или любой народ), вправе ли государство оставлять судей один на один с такой сложнейшей дилеммой, которую до сих пор не удалось разрешить в общенациональном масштабе? В таких условиях редкий судья рискнет счесть идеи какой-либо организации исповеданием "тотального приоритета государства", а не, наоборот, стремлением к величию России. Или призыв, например, "омыть сапоги в Индийском океане" проявлением милитаризма, а не мечтой о братстве народов...

Проявления опасной раздвоенности общественного сознания видны и в статье В. Ковалева. Так, приводя признаки фашизма, он обильно ссылается на коммунистические источники. И дело не в том, что цитируемые мнения пестрят до боли знакомыми понятиями, вроде "империалистические элементы финансового капитала", "особая форма буржуазной диктатуры", "форма реакции" и др. Дело в том, что автор не видит ущербности оценок одного тоталитарного учения сторонниками другого.

Между прочим, в статье есть ошибка, на которую не стоило бы обращать внимание, не будь она иллюстрацией сказанного. В. Ковалев пишет, что термин "красно-коричневые" основан "на традиционных цветах германских нацистов". Ничего подобного. "Коричневыми" принято называть нацистов по цвету рубашек штурмовиков. А вот "красно-коричневые" - это публицистический термин, родившийся уже у нас в конце 80-х - начале 90-х годов, и означавший смыкание двух ветвей тоталитаризма.

Итак, если мы по-прежнему будем считать один тоталитаризм относительно неопасным, поскольку он "нашенский", а другой - отвратительным, борьба с экстремизмом в целом обречена на провал. Любой тоталитаризм - это трагедия для страны. Авторы нашей демократической Конституции, к сожалению, "постеснялись" назвать вещи своими именами, установив в ст.13 какие угодно запреты для общественной деятельности, кроме главного - тоталитарного характера учений и движений. Эти запреты перекочевали затем в федеральные законы (об общественных объединениях, о противодействии экстремистской деятельности, Уголовный кодекс и др.) и в отсутствие общей правовой оценки тоталитаризма во всех его модификациях не дают ожидаемого эффекта. А вот Польша, например, пошла иным путем, прямо закрепив в своей Конституции 1997 года (кстати, тоже в ст.13), что "запрещается существование политических партий и иных организаций, обращающихся в своих программах к тоталитарным методам и практике деятельности нацизма, фашизма и коммунизма, а также тех, программа или деятельность которых предполагает или допускает расовую и национальную ненависть, применение насилия с целью захвата власти или влияния на политику государства либо предусматривает сокрытие в тайне структур или членства" (Конституции государств Европы. В 3 т. Т. 2. М.: Норма, 2001. С.688).

* * *

То, о чем я попытался сказать, относится далеко не только к проблеме законодательного определения одного из одиозных тоталитарных учений и движений. Вопрос сегодня нужно ставить гораздо более широко и более радикально. Любая цивилизация, а вслед за ней любая государственность зиждется на определенной аксиоматике. Так вот, все ли современные цивилизационные аксиомы способны уберечь, защитить добро и эффективно бороться со злом, которому удается бить добро его же оружием? Не должны ли мы пересмотреть даже некоторые привычные правовые принципы, учитывая, что мир далеко уже не тот, каким он был в XVIII или XIX веках?

Но это уже предмет совершенно иного разговора.

М. Краснов,

доктор юридических наук, профессор

"Российская юстиция", N 2, февраль 2003 г.