Трудно собирать выбитые зубы сломанными руками. Милицейский фольклор (К.В. Бубон, "Адвокат", N 1, январь 2005 г.)

Трудно собирать выбитые зубы сломанными руками.
Милицейский фольклор

Адвокат коллегии "Форум" (г. Хабаровск) К.В. Бубон начал свою статью, присланную в редакцию, небольшим вступлением, которое по стилю не совсем соответствует изложенным в статье сугубо профессиональным суждениям и выводам. Но и отбросить это вступление нельзя. Вот оно:

"Диктатура закона - дама величавая... Стоит она, подбоченясь, посреди бескрайних просторов демократической империи и ухмыляется хитро. Поведет рукавом - и валятся в пыль столпы бизнеса из непрерывно обновляемых олигархов. А уж если ноженькой топнет - так и потянутся в синь далекую извлеченные из дальних тупиков неуютные "столыпинские" вагончики.

Ах, о чем это я? Текучий мир, похоже, влечет всех нас по известной исстари тропинке. Вон и грабли уже разбросаны... Знакомые...

Мне кажется, уже сейчас я должен начать невыносимо любить действующую власть. Вдруг завтра окажется поздно? Вдруг завтра уже власть решит "любить" меня самого? Или это всего лишь голос моей генетической памяти?"

Об относимости и допустимости доказательств и диктатуре закона
в уголовном процессе

Свойства нашего правосудия таковы, что для исследования его сущностных характеристик знания законодательства недостаточно. Возможно, оно требуется даже не в первую очередь. Для того чтобы понять эту структуру до конца, следует быть скорее социологом, специалистом по группам корпоративных интересов.

И еще - ни одна диктатура не может обойтись без нарушения законности. Коль скоро это словосочетание уже прозвучало и было введено в политический оборот, давайте обратимся к исследованию методов и приемов деятельности силовых структур, которые ассоциативно близки этому понятию.

На первое место по степени эффективности и, соответственно, практической значимости, я хотел бы поставить следующий метод "отмывания" доказательств, широко применяемый при расследовании уголовных дел экономической направленности. Полагаю, не стоит делать особую оговорку о том, каковы реальные социальные (но не всегда правовые) механизмы, нередко стоящие за производством по делам такого рода.

Метод, который я предлагаю под номером один, основан на "очистке" в интересах обвинения подложных или умышленно видоизмененных бухгалтерских документов путем производства судебно-бухгалтерской экспертизы. На первый взгляд, это звучит нелепо, ведь экспертиза, напротив, призвана способствовать объективному установлению определенных обстоятельств при помощи применения специальных познаний.

Однако, имея достаточно проницательный взгляд на вещи (или просто неплохо зная практику), нетрудно заметить следующую логическую подмену. Предметом судебно-бухгалтерской экспертизы является документально зафиксированная хозяйственная операция или совокупность операций. Для исследования хозяйственной деятельности следователь обязан предоставить эксперту в порядке ст. 199 УПК РФ бухгалтерские документы.

При этом эксперт-бухгалтер не обязан проверять подлинность и допустимость представленной ему документации и является в этом смысле обыкновенной "приставкой к калькулятору". Надеюсь, представители экспертных учреждений на меня не обидятся - это выражение из их лексикона.

Таким образом, рождается заключение судебно-бухгалтерской экспертизы, являющееся доказательством в полном соответствии с законом. Поставить под сомнение такое заключение экспертизы крайне сложно - ведь эксперт обладает специальными познаниями и дает подписку об ответственности за заведомо ложное заключение.

В подобной ситуации высока вероятность, что суд будет всецело полагаться на выводы эксперта-бухгалтера. Логика судьи будет следующей: "Раз эксперт допустил документы к производству своих исследований, значит, они являются законными". Логика эксперта, в свою очередь, будет такова: "Подлинность и допустимость переданных мне документов - не мое дело, поскольку я не являюсь специалистом в области технической или интеллектуальной фальсификации. Мое дело - сложить что надо и вычесть откуда следует".

На мой взгляд, прав в данном случае эксперт-бухгалтер. Он не обязан проверять подлинность бухгалтерской документации, не имея на то специальных познаний, это обязанность следствия. В случае же, когда следователь по той или иной причине упорно желает видеть у конкретного лица, например, недостачу по подотчету, он не станет чрезмерно глубоко "копать" в сторону такой проверки. И будет по-своему прав, поскольку проведение почерковедческих экспертиз, технической экспертизы документа, химической экспертизы чернил, которыми дописывался или правился бухгалтерский документ, не является обязательным в соответствии со ст. 196 УПК РФ.

Таким образом, в производство эксперта-бухгалтера попадают документы не в полном объеме, заполненные чернилами разного цвета и в разное время, имеющие следы подчистки и дописки ("незаконные", "грязные" источники доказательств). Более того - иногда даже имеются копии этих же документов в том виде, в котором они существовали до перечисленных манипуляций. В принципе речь идет не о фальсификации документов органами расследования. В процессе помимо следователя участвует достаточно других заинтересованных процессуальных фигур.

Тем не менее заключение бухгалтерской экспертизы показывает, скажем, недостачу. И не хватает только одного - уверенности, что добросовестный суд не станет верить заключению добросовестного специалиста-бухгалтера, как правоверный иудей - Торе. Не стоит забывать, что юрист зачастую просто привыкает доверять мнению специалистов-экспертов и психологически не готов ставить их выводы под сомнение.

Как видим, судебно-бухгалтерская экспертиза может играть роль одной из тех "прачечных", где на входе имеются факты весьма сомнительного свойства, а на выходе уже блистает полученное в строгом соответствии с законом доказательство. И уловить подмену не всегда столь просто, как показано в приведенном примере.

На самом деле вопрос следует ставить несколько шире - проведение "непрофильной" или неполной экспертизы нередко может являться ширмой, прикрывающей те или иные обстоятельства.

Не менее заметной по шкале общественного интереса и важнейшей по правовой значимости является проблема представления в качестве доказательства признательных показаний, полученных путем насилия.

Приступая к этой непростой теме, считаю нужным остановиться на некоторых психологических особенностях современной милицейской пытки. Данный метод получения сведений в уголовном судопроизводстве РФ является уголовно наказуемым, однако повсеместно практикуется.

Соответственно, получение тех или иных показаний посредством морального или физического принуждения основано не на особой интенсивности или болезненности воздействия (такое случается, по счастью, относительно нечасто, ибо доказуемо), а на несколько иных психологических механизмах. Главный фактор, толкающий подозреваемого (обвиняемого) на признательные показания - это его надежда на возможность в последующем изменить показания, сиюминутно избавив себя от страданий за счет различных "сделок" с "воздействующими" на него сотрудниками.

Кстати, на бытовом уровне довольно распространено мнение, что в суде можно отказаться от ранее данных показаний. Нередко оно поддерживается как сотрудниками милиции (что понятно), так и отдельными средствами массовой информации. Не будем забывать, что значительная часть населения в правовом отношении совершенно безграмотна, и именно эта часть дает основную массу правонарушений и преступлений (в большинстве, к счастью - небольшой и средней тяжести).

Отдельная тема - использование оперативными работниками силовых ведомств наркотической абстиненции задержанных. Если подозреваемый написал двадцать-двадцать пять "явок с повинной", то можно с уверенностью говорить, что он на момент задержания страдал сильнейшими "ломками" и "явки" были куплены у него за соответствующее облегчение страданий.

Обычно речь идет о преступлениях небольшой и средней тяжести (чаще всего - кражах). Нередко впоследствии такой подозреваемый не может не только самостоятельно показать места, где он якобы совершил преступления, но и не помнит, что писал в своих заявлениях о явке с повинной и сколько их было. Что поделаешь, "органам" настоятельно требуется повышать процент раскрываемости:

Допустим, признание получено одним из названных способов. Если читатель предполагает, что обвинение, выстроенное подобным образом, рассыплется в прах в суде, он сильно недооценивает могущество давно укоренившейся на наших скудных почвах диктатуры закона.

Дальнейшая незатейливая психологическая игра построена на том, что незадачливый обвиняемый часто "придерживает" показания на более поздний срок и нередко дожидается суда, пребывая в уверенности, что занимает хорошую позицию для своей защиты. Еще бы - ведь он уверен (или его убедили), что в суде следует отказываться от признательных показаний.

Обвинению в данном случае достаточно, чтобы лицо признало вину хотя бы один раз и желательно - в присутствии "своего" (нередко рекомендованного следователем) адвоката, что не меняет ситуации. Робкие попытки обвиняемого дать показания еще раз ближе к концу следствия отметаются отеческим увещеванием: "В суд! Все - в суд. Говорить будешь в суде". И точка. Отказать могут даже в письменном ходатайстве с формулировкой "проведение дополнительного допроса обвиняемого нецелесообразно".

Фактически защищать себя обвиняемый начинает только уже в суде, но - поздно. Он оказывается в клишированной ситуации, справляться с которой отечественная Фемида научилась так давно, что я, например, не готов сказать, когда именно.

Заявление подсудимого о получении у него показаний путем морального или физического насилия в суде обычно парируется стандартным образом. Обвинение (и суд) ссылаются на то, что у подсудимого была возможность заявить о применении противоправных методов ведения следствия в ходе предварительного расследования, обратиться с жалобой в прокуратуру. Поскольку им этого сделано не было, нет оснований ставить под сомнение первоначальные признательные показания.

Практика показывает, что иногда для подсудимых ситуация практически не меняется даже в том случае, если в отношении сотрудников милиции возбуждено уголовное дело по факту превышения власти. Лично мне известен случай, когда почти одновременно были осуждены сотрудники милиции по факту избиения подозреваемых и избитые ими лица, которые за это время успели стать подсудимыми. В приговоре в качестве доказательств активно использовались показания, данные этими лицами в качестве подозреваемых, именно те, получение которых привели милиционеров на скамью подсудимых (просто других доказательств было катастрофически мало, и они были получены не намного более легально).

Мотивация органов государственного обвинения в данном случае более или менее ясна. Гораздо сложнее для понимания непосвященными выглядит мотивация судьи, но она не является предметом нашего анализа. Возьму на себя смелость утверждать, что судейская мотивация мало отличается от прокурорской и сводится главным образом к борьбе за внешние позитивные показатели борьбы с преступностью. Означенная "борьба" ведется государственной системой в ее совокупности, невзирая не только на ведомственные различия, но и на различия в ветвях власти.

Предлагаю обратить внимание на то, что извилистый отрезок движения уголовного дела на участке "предварительное расследование-суд" в реалиях Российской Федерации нередко выполняет роль своеобразного "перегонного куба". На входе имеются ранние признательные показания подсудимого, имеющие сомнительный "цвет и запах". На выходе - доказательство, которое кажется почти кристально чистым.

Широко обсуждаться в обществе данное явление, кстати говоря, стало в связи с известными делами "оборотней в погонах". Лично мне врезалось в память замечание известного адвоката Г.М.Резника, высказанное в одной из телепередач. Он подметил, что при рассмотрении уголовных дел, по которым граждане были осуждены за "хранение" подброшенного ими сотрудниками милиции оружия, подсудимые наверняка заявляли суду об имевших место фальсификациях. Тем не менее жертвами банды коррумпированных сотрудников милиции они стали не на большой дороге, а в зале суда, где были осуждены.

Впрочем, мне бы не хотелось, чтобы понятие "легализация доказательств" приобретало в моей работе сугубо негативный оттенок. Следует помнить, что на стадии предварительного расследования регулярно возникают ситуации, когда перед следствием стоит задача не поиска источников доказательств, а введения уже имеющихся сведений в рамки уголовного судопроизводства. При этом желательно минимизировать потери доказательственной информации.

Далеко не всегда под понятием "нарушение порядка получения доказательств" подразумевается их фальсификация или нарушение прав человека. Часто имеется в виду недостаточная квалифицированность или недобросовестность конкретного исполнителя. Приведу пример.

Так, в ходе расследования уголовного дела по факту убийства было установлено, что участковый инспектор, проходя мимо места происшествия, обнаружил нож с характерными пятнами, похожими на кровь. Данный предмет, потенциальное вещественное доказательство, он положил в карман и некоторое время хранил при себе. Никаких документов при этом не составлялось, понятые не приглашались. Через несколько дней участковый передал нож следователю.

В данном случае проблема не только и не столько в том, что вследствие неправильного изъятия и хранения вещественного доказательства были утрачены следы пальцев рук и значительная часть следов крови. Была утрачена легальная информация о происхождении ножа.

Сложилась ситуация, в которой потенциальное вещественное доказательство существует "физически", но отсутствует юридически для уголовного дела. Возникает вопрос о легализации данного вещественного доказательства, т.е. придания ему такого свойства, как допустимость в рамках уголовного судопроизводства.

Практически легализовать вещественное доказательство, которое было, как в приведенном примере, получено с очевидным нарушением закона, можно только посредством проведения ряда следственных действий. Такие следственные действия направлены прежде всего на установление происхождения доказательства и проверку его относимости к событиям, исследуемым в ходе производства по делу. В рассматриваемом случае такими следственными действиями являются: выемка ножа у сотрудника милиции, его допрос в качестве свидетеля по обстоятельствам обнаружения вещественного доказательства и осмотр места обнаружения ножа с участием лица, его обнаружившего. В ходе такого осмотра уточняется конкретное место находки.

Центральное значение в сложившихся обстоятельствах приобретают показания свидетеля - сотрудника милиции, поскольку от их достоверности и точности в конечном итоге и зависит ценность (или обесцененность) вещественного доказательства.

В связи с этим предлагаю обратить внимание, что, строго говоря, относимость таких показаний как одно из свойств доказательства в смысле ст. 88 УПК РФ может быть поставлена под сомнение. Ведь участковый дает показания не относительно обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу (статья 73 УПК РФ). Даже напротив, он может быть просто не осведомлен о событии преступления или виновности конкретного лица.

В свою очередь, следователь исследует в данном случае не обстоятельства, характеризующие преступление, а отдельный комплекс сведений, относящийся к факту обнаружения интересующего предмета, т.е. расследует сам процесс получения доказательств. Иначе говоря, посредством сбора сведений, не относящихся к событию преступления, легализуется вещественное доказательство, которое просто обязано обладать свойством относимости.

Поскольку практика вполне допускает сбор таких сведений, можно сделать довольно интересный вывод. В исследуемой (и иных подобных) ситуации доказательства, относимость которых теоретически сомнительна, практически все же являются допустимыми. Они составляют слой информации, на котором основывается уже доказательственная информация в смысле ст. 73 УПК РФ. Примером такого "промежуточного" доказательственного материала являются в данном случае показания сотрудника милиции.

Главным признаком доказательства является, таким образом, допустимость, которую ст. 75 УПК РФ трактует как законность его получения. Относимость же доказательств допускает наличие нескольких информационных уровней, или "слоев". И не вся информация, допустимая в ходе производства по делу, имеет непосредственное отношение к предмету доказывания.

Для того чтобы предыдущие рассуждения не показались чрезмерно отвлеченными, приведу пример, представляющий, на мой взгляд, гораздо больший интерес. Как известно, судебная практика требует, чтобы заявление обвиняемого (подозреваемого, подсудимого) о применении физического или психического принуждения в отношении него при получении признательных показаний подвергалось тщательной проверке.

Аналогичные требования нередко предъявляют к следствию ОВД и районные прокуратуры. Практически проверка таких заявлений часто сводится к допросу сотрудников ОВД, на которых обвиняемый указывает как на своих "обидчиков". Нередко между обвиняемым и этими сотрудниками проводятся также очные ставки. Исключение не составляет даже предыдущий следователь или дознаватель.

Давайте теперь представим ситуацию, в которой уголовное дело возбуждено по факту угона автомобиля, и единственным доказательством, указывающим на лицо, совершившее преступление, являются его первоначальные признательные показания (обозначим его гражданин Н.). Впоследствии подозреваемый сослался на то, что показания им были даны под активным физическим воздействием со стороны сотрудников милиции А., Б. и В. Данные сотрудники милиции, разумеется, отрицают наличие каких-либо нарушений со своей стороны.

Итак, являются ли показания свидетелей А., Б. и В., в которых они уверяют, что даже пальцем подозреваемого не тронули, доказательством вины Н. в совершении угона? Я имею в виду, имеет ли право следователь использовать данные милиционерами показания при составлении обвинительного заключения и вправе ли судья основывать на них обвинительный приговор? Ведь данные свидетели не дают показаний по факту угона, очевидцами которого они не были, они лишь излагают свою точку зрения на процесс доставления подозреваемого в РОВД и "беседы" с ним в кабинете в ночное время. Если имеется акт судебно-медицинского исследования о наличии у подозреваемого следов побоев, милиционеры вообще находятся в положении оправдывающихся.

На мой взгляд, суд не может в данном случае воспринимать А., Б. и В. как свидетелей обвинения, поскольку их показания не соответствуют признаку относимости. Данные ими сведения являются предметом отдельной проверки, а то и уголовного дела. Ранние признательные показания подозреваемого, как того требует ч. 2 ст. 77 УПК РФ, могут быть подтверждены лишь совокупностью относимых доказательств, имеющихся по уголовному делу.

Впрочем, все изложенное обычно не мешает следствию, за неимением лучшего, использовать показания таких "свидетелей" при составлении обвинительного заключения. Думаю, такая метода, широко распространенная в правоохранительных органах, может рассматриваться как отдельный способ попыток легализации доказательств, добытых с нарушением уголовно-процессуального закона.

Подведем краткий итог. Очевидно, что не вся "свидетельствующая" информация (даже в правовом обороте), может быть использована в качестве доказательства в ходе уголовного судопроизводства.

"Фильтром", пропускающим в судопроизводство лишь достоверную информацию, призваны быть следственные и иные процессуальные действия. Однако в силу различных дефектов правоохранительной системы и судопроизводства недостоверная информация, полученная с нарушением УПК РФ, может легализоваться в уголовных делах.

Более того, иногда отдельные сотрудники правоохранительных органов прилагают значительные усилия к введению таких псевдодоказательств в процесс. При этом используются способы, которые вполне поддаются изучению и, как я полагаю, не очень сильно различаются в зависимости от региона, т.е. являются, по сути, универсальными.

Мной не ставилась цель перечислить абсолютно все пути подобных нарушений. Наверное, читатель и сам может обнаружить и изучить несколько таких "приемов".

Смежной темой является легализация результатов оперативно-розыскной деятельности. Однако я умышленно не стал ее затрагивать ввиду принципиальной разницы в правовой природе явлений.

К.В. Бубон,

адвокат коллегии "Форум" (г. Хабаровск)

"Адвокат", N 1, январь 2005 г.