Специализация норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства: историческая ретроспектива (Д.Ю. Гончаров, "Журнал российского права", N 11, ноябрь 2005 г.)

Специализация норм уголовного
и уголовно-процессуального законодательства:
историческая ретроспектива

Структура права является непосредственным результатом и выражением свойственного развитому правовому регулированию процесса специализации.

Суть этого процесса состоит в том, что в праве происходит и усиливается "разделение труда", в результате которого отдельные нормы и их комплексы все более дифференцируются на выполнении тех или иных операций, конкретизируется их содержание и одновременно осуществляется интеграция правового регулирования*(1).

С.С. Алексеев выделяет следующие формы специализации права:

1) дифференциация правового регулирования, то есть его разветвление, расщепление, приобретение той или иной "ветвью" права все более специфических, своеобразных черт;

2) конкретизация правового регулирования, все более подробное регулирование отдельных элементов и сторон данных общественных отношений;

3) интеграция правового регулирования, то есть обобщенная регламентация того единого, совпадающего, что свойственно группам общественных отношений, их принципов и т.д.*(2)

Анализ развития российского законодательства свидетельствует о закономерной тенденции соотношения материального и процессуального уголовного законодательства от ясно обозначаемого разделения до поиска вариантов взаимосвязи. Наряду с процессом дифференциации правовой системы набирала силу тенденция интеграции норм указанных отраслей.

Памятники права свидетельствуют, что на протяжении веков юридическая систематизация производилась по основаниям, далеким от современных, и прообразы норм, ныне разграничиваемых как материальные и процессуальные*(3), гражданские и уголовные, долгое время входили в состав единых институтов. Да иначе и быть не могло, когда не делалось четкого различия между уголовным и гражданским процессом, и карательные элементы (в виде увечащей, а нередко и смертельной пытки) вплетались в ход судебного разбирательства, предшествуя разрешению дела. Дифференциация материальных, процессуальных и пенитенциарных норм, группировка их в отрасли - результат дальнейшего исторического развития права*(4).

Так, например, можно констатировать, что материальные и процессуальные нормы устанавливались в Русской Правде рядом друг с другом, порой составляя содержание одной статьи. В частности, в ст. 29 Пространной Русской Правды по списку Троицкому I указано: "Ежели кто придет в судебное место с прошением на кого в битье его и покажет на себе кровавые язвы или синие пятна, ударениями причиненные, таковой не имеет нужды представлять свидетелей, и получает во удовлетворение свое 3 гривны от причинившего ему язву. Ежели же на нем не явится знаков ударения, то должен представить свидетелей слово противу слова, и кто, по свидетельскому показанию начал драку, с того и взыскать 60 кун. Если же и кровавые знаки на ком будут, но по свидетельским показаниям окажется, что он сам драку начал, то вместо удовлетворения, которого он искал, да вменятся ему те язвы, кои он получил"*(5).

Тесное соседство норм материальных и процессуальных наблюдается как в Псковской судной грамоте, так и в обоих Судебниках. Кроме того, происходит конкретизация правового регулирования. Так, в период между Русской Правдой и Судебниками постепенно растет количество нормативных предписаний общего характера: появляются положения о группе в преступлении, рецидиве, неоднократности, новых видах наказания и т.д.

В Соборном уложении 1649 г. законодатель стремился тот или иной объект правонарушения рассмотреть со всех сторон сразу. Поэтому даже в одной статье, а обычно в группе соседствующих статей, содержатся нормы и материального и процессуального права. Вместе с тем, в Уложении законодатель сделал крупный шаг на пути их дифференциации. Так, нормы группируются в главы; нормы уголовные и уголовно-процессуальные находят свое преимущественное закрепление в отдельных главах. Законы уголовные сосредоточены главным образом в главах I, II, X, XXI и XXII, но они встречаются в отдельности и в других главах, писал Н.С. Таганцев*(6).

К.Ф. Гуценко, А.В. Мицкевич и др. безапелляционно утверждают, что "самая обширная глава X "О суде" была посвящена вопросам судопроизводства"*(7). Безусловно, глава X Уложения отражает вопросы судоустройства и судопроизводства, однако наряду с нормами процессуального она содержит нормы и материального (в том числе уголовного) права - ст. 142, 143 и др. Преимущественно (но не только) судопроизводственные вопросы регулировали гл. XII-XV Уложения. Совместное закрепление материальных и процессуальных норм наблюдается в гл. XXIII и XXV Уложения.

Конечно, полной дифференциации Соборное уложение еще не знает, вместе с тем этот законодательный памятник - свидетельство усиления отмеченной тенденции. При этом проявляет себя и интеграция, ибо объединение норм в главы является обобщенной регламентацией единых, совпадающих групп общественных отношений. "Компоновка юридических норм, их объединение в главы, разделы, "части" - это и есть в большинстве случаев процесс дифференциации и интеграции нормативного материала", - пишет С.С. Алексеев*(8).

Что касается третьей формы специализации права - конкретизации правового регулирования, то именно Соборное уложение является ярким примером проявления в законодательстве этого процесса. Уголовное и уголовно-процессуальное право в нем развиваются, совершенствуются, тем самым уже в XVII в. закладывая определенные предпосылки для их последующего, хотя и нескорого, отделения друг от друга и закрепления в самостоятельных законодательных актах*(9).

Уголовно-процессуальное право того времени дополняется нормами о предметной подсудности (Разбойный, Стрелецкий приказы), предмете (по некоторым делам) и способах доказывания (извет); вводится новый вид доказательств - крестное целование, определяется место гражданского иска в уголовном судопроизводстве. Выдвинутые на первый план государство и верховная власть, водворяя порядок на Руси, в качестве процессуальной формы использовали предусмотренную в Уложении пытку (гл. XXI "О розбойных и о татиных делах" пестрит словами: "пытати", "пытати, казнити смертию", "пытати накрепко", "чинити жестокое наказание при многих людях", "казнити смертию безо всякого милосердия")*(10).

Присущий русскому праву вплоть до XVII в. уровень дифференциации можно объяснить объективными причинами. Так, например, Н.Н. Полянский объясняет "соседство" уголовных материальных и процессуальных норм в Соборном уложении и законодательных памятниках более раннего периода следующим образом. Смешение уголовных и уголовно-процессуальных законов в старых кодексах (очевидно, термин применен условно. - Д.Г.) объясняется не "увлечением" законодателя связью правил уголовно-правовых и уголовно-процессуальных, как думает И.Я. Фойницкий*(11). Это смешение объяснялось, во-первых, тем, что законодателю представлялось совершенно естественным (без того, чтобы он отдавал себе отчет в предметном различии тех и других норм и в их близости), сказав о том, какое наказание полагается за преступление, одновременно сказать и о порядке, в каком устанавливается преступность деяния и назначается за него наказание, и, во-вторых, неспособностью примитивной законодательной мысли к обобщению однородных процессуальных порядков, применяемых при разбирательстве дел о различных преступлениях. Такое обобщение, однако, необходимо для того, чтобы выделить процессуальные нормы в самостоятельный кодекс*(12).

Попытки Петра I кодифицировать уголовное и уголовно-процессуальное законодательство заключались в принятии Артикула воинского и Краткого изображения процессов или судебных тяжеб. Однако и эти акты отличало относительное взаимопроникновение материальных и процессуальных норм.

Например, арт. 98 Артикула воинского 1715 г. устанавливает порядок вызова в Генеральный воинский суд дезертировавшей воинской части. Последняя получала охранную грамоту*(13), могла явиться в суд и доказывать свою невиновность. В толковании к этой норме Артикул содержит ссылку на Краткое изображение процессов: "О безопасной грамоте, или салве кондукте я уже в описании судебных тяжеб или процессов пространно упоминал, того ради здесь паки повторять за непотребно почитается"*(14).

Кроме того, процессуальные положения расположены в толкованиях к некоторым статьям. Так, в толковании к арт. 129 содержатся рекомендации относительно проверки содержания доноса, в толковании к арт. 154 - рекомендация проведения судебно-медицинской экспертизы для установления наличия причинной связи между действиями виновного и наступлением смерти, предусмотрен порядок проведения экспертизы и ее оформления (результатом должно быть письменное свидетельство, подтвержденное присягой). Указано: "А ежели сыщется, что убиенный был убит, а не от тех побоев, а от других случаев: потребно: лекарей определить, которые бы тело мертвое взрезали, и подлинно розыскали, что какая притчина к смерти ево была, и о том имеют свидетелство в суде на писме подать, и оное присягою своею подтвердить"*(15). Толкование к последнему артикулу (209-му) содержит рекомендацию о порядке реабилитации солдат и офицеров, подвергнутых пытке, но признанных невиновными. Восстановление их чести осуществлялось возложением над ними знамени.

Примером "вклинивания" материальной уголовно-правовой нормы в процессуальное законодательство является помещение в ст. 17 гл. 3 "второй части процессу" Краткого изображения процессов 1715 г. нормы об ответственности за фальшивую присягу (по сути, лжесвидетельство) и подстрекательство к лжесвидетельству. "Третия часть процессу" содержит целую главу не процессуального, а уголовно-правового характера. В этой ненумерованной главе "О оглавлении приговоров о наказаниях и казнех" перечисляются виды наказаний, которые вообще могут быть применимы.

Говоря о периоде, в течение которого были приняты и стали действовать Соборное уложение 1649 г. и Артикул воинский 1715 г., В.П. Коняхин отмечает: "В этот период получили распространение предписания-цели, предписания-принципы, предписания-дефиниции и предписания-толкования как специфическая разновидность последних. Появились "прообразы" Общей части уголовного права в виде компактно расположенных ассоциаций взаимосвязанных нормативных предписаний, которые, однако, по традиции продолжали воспроизводиться всякий раз при описании конкретных преступлений, что приводило к повторяемости, путаности и громоздкости уголовного закона"*(16). Сказанное свидетельствует о нарастании темпов внутриотраслевой дифференциации и интеграции уголовного права.

Однако процесс дифференциации правового регулирования проявляется, прежде всего, в членении самой системы права на отрасли*(17). Нами была высказана точка зрения о том, что с принятием Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. и Устава уголовного судопроизводства 1864 г. во второй половине XIX в. произошло разделение уголовного законодательства на материальное и процессуальное*(18). Означает ли это, что процесс специализации в форме дифференциации анализируемых отраслей был полностью завершен или, по-прежнему, материальное и процессуальное уголовное законодательство отличало относительное взаимопроникновение? Попытаемся выяснить это.

В Уложении 1845 г. - кодифицированном источнике материального уголовного права - мы находим нормы процессуальные. Так, ст. 62-66 этого законодательного акта устанавливают порядок возмещения за причиненный преступлением вред, убытки, обиду. В разделе Уложения "О преступлениях против жизни, здоровья, свободы и чести частных лиц" ст. 2008 устанавливает право обиженного (оскорбленного) требовать, кроме применения к виновному наказания, и материального возмещения. Взыскание возмещения происходило из имущества осужденного или сумм, заработанных им в местах лишения свободы*(19).

Как видим, вопросы о порядке возмещения материального вреда, причиненного преступлением, разрешение которых стало традиционным для современного законодательства в нормах уголовно-процессуальных, находили свое закрепление в материальном уголовном законодательстве. Статья 97 Уложения 1845 г. наряду с виновностью закрепляет и такое основание уголовной ответственности, как доказанность преступного деяния. Приведем текст этой нормы с некоторыми сокращениями: "97. Наказание... может быть определено судом тогда только, во-первых, когда содеяние преступления или проступка, или же покушение на оные или приготовление к ним, или существование преступного умысла несомненно доказаны (здесь и далее выделено мною. - Д.Г.); во-вторых, когда... содеянное или умышленное должно быть вменено... в вину".

Несомненное усиление процесса дифференциации уголовного и уголовно-процессуального законодательства проявилось в принятии в 1864 г. Устава уголовного судопроизводства (далее - УУС). Но и в этом законодательном источнике удается обнаружить некоторые нормы, которые, на наш взгляд, являются материальными. Так, в частности, ст. 959 УУС предусматривает возможность отсрочки исполнения приговора. Она изложена в следующей редакции: "Из правила о немедленном исполнении приговора*(20) допускаются следующие изъятия:

1) в случае болезни осужденного, препятствующей исполнению над ним личного наказания, оно отлагается до личного выздоровления;

2) исполнение наказания над женщинами беременными или недавно разрешившимися от бремени отлагается до истечения сорока дней после родов;

3) приговоренные к ссылке женщины, питающие грудью младенцев, не ссылаются до окончания полуторагодичного срока от рождения младенца, если сами не будут просить о скорейшем их отправлении"*(21).

Очевидно, приведенные нормы, содержащиеся в уголовно-процессуальном законе того времени, являются материальными в силу того, что содержат основания отсрочки отбывания наказания, эти нормы не являются судопроизводственными.

Представляется, что материальными являются нормы, закрепленные в ст. 774 и 775 УУС. В первой говорится о возможности смягчения наказания на одну или две ступени с учетом обстоятельств, уменьшающих вину подсудимого (терминология УУС. - Д.Г.). Во второй - возможность суда ходатайствовать перед императором о смягчении наказания в размере, выходящем из пределов судебной власти, или даже о помиловании. Итак, нормы предусматривают основания смягчения наказания с указанием пределов такого смягчения, что позволяет говорить о регулировании ими отношений, составляющих предмет материального уголовного права.

Статья 961 УУС предусматривала лишение орденов и других знаков отличия, а также грамот, патентов и аттестатов в случаях наложения на лицо наказаний в виде лишения всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ. Однако в ст. 46 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., закрепившей второе из указанных наказаний, не предусмотрено лишение лица грамот, патентов и аттестатов. То есть уголовно-процессуальный закон явно усиливает уголовную ответственность.

Таким образом, ни в петровском законодательстве, ни в законодательстве XIX в. дифференциация материальных и процессуальных норм не является абсолютной. Вместе с тем возникновение уголовного и уголовно-процессуального законодательства второй половины XIX в. как самостоятельных отраслей - результат как предметной, так и функциональной дифференциации*(22).

Укрепление тенденций дифференциации было необходимым, но не всегда соблюдавшимся требованием нормального развития законодательства.

Так, необходимо отметить, что в первые годы советской власти наказания за целый ряд преступлений определялись, в том числе, и в декретах о суде и революционных трибуналах*(23). То есть дифференциация норм уголовного и уголовно-процессуального права в законодательстве того периода ослаблена, эти нормы вновь консолидируются в одних нормативных актах, "соседствуют" друг с другом.

Советские кодексы все еще содержат "посторонние" нормы.

В ст. 35 УК РСФСР 1922 г. отчасти говорилось о содержании приговора в случае вынесения наказания в виде принудительных работ ("В приговоре суда должно быть указано, к какой форме принудительных работ приговаривается осужденный, и на какой срок"). В ст. 41 регулировалась процедура лишения осужденного ордена Красного или Трудового Красного Знамени ("постановление о поражении прав, сопровождающемся лишением орденов, должно быть представлено до вступления приговора в законную силу на утверждение Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета" - говорилось в статье).

Необходимо отметить, что и УПК РСФСР 1922 г. содержал ряд норм материального уголовного права. Так, в ст. 2 регулируется действие уголовного (материального) закона во времени и его обратная сила.

Еще один вопрос, относящийся к сфере материального уголовного законодательства, урегулированный, однако, нормой УПК 1922 г., - это вопрос, фактически регулирующий временное освобождение от наказания в связи с болезнью, беременностью осужденных (п. 1, 2 ст. 471). Так же, как и ст. 959 УУС, норма УПК 1922 г. говорит об отсрочке приведения в исполнение приговора (ст. 471 УПК РСФСР 1922 г. так и называется, что, как нам представляется, не меняет смысла этой нормы).

Материальными, по сути, являлись положения УПК РСФСР 1922 г., регулировавшие вопросы зачета в срок наказания времени, проведенного осужденным в лечебном заведении (ст. 472), и сроки, по истечении которых возможно было освободить осужденного условно-досрочно (ст. 473).

Интересно, что уже в первых УК и УПК РСФСР некоторые нормы кодексов противоречат друг другу. Так, несмотря на бурные дискуссии о возможности применения уголовного закона по аналогии при обсуждении проекта УК РСФСР 1922 г.*(24), норма об аналогии была в него включена (ст. 10). В то же время редкому применению этой нормы способствовало, в частности, уголовно-процессуальное законодательство. Так, УПК РСФСР 1922 г. требовал прекращения уголовного преследования во всякой стадии процесса при отсутствии в действиях лица состава преступления. В п. 3 ст. 240 говорилось, что в распорядительном заседании суд рассматривает вопрос о том, предусмотрено ли предъявленное обвинение Уголовным кодексом и какой именно статьей. Этим указанием УПК практически перечеркивал материальную норму об аналогии уголовного закона.

Разумеется, подобное влияние было позитивным. Такое "сдерживание" нормами одной законодательной отрасли положений другой А.Д. Прошляковым, например, оценивается положительно. "Уголовно-процессуальный закон иногда незримо выполняет очень важную роль, уже одним фактом своего существования: предотвращая воплощение слишком революционных и радикальных идей в области материального права в нормы уголовного закона", - отмечает он*(25). И хотя аналогию уголовного закона для уголовного законодательства того периода нельзя назвать революционной идеей*(26), а в цитированной работе А.Д. Прошлякова говорится о революционности предложений об уголовной ответственности юридических лиц и правил об ошибке в уголовно-правовом запрете, которые в разное время (1991 и 1996 гг.) обсуждались российским законодателем, необходимо все же признать, что сдерживание аналогии уголовного закона Уголовно-процессуальным кодексом 1922 г. также сыграло позитивную роль.

Постановлением ВЦИК от 15 февраля 1923 г. был утвержден новый УПК РСФСР. Статья 2 этого акта, регулирующая действие уголовного (материального) закона во времени и обратную силу материального уголовного закона, была в нем сохранена.

Вопрос об освобождении от наказания в связи с болезнью, беременностью осужденных и наличием особых обстоятельств, препятствующих исполнению приговора, по-прежнему регулировался в УПК, теперь уже 1923 г., в ст. 456 - "Отсрочка приведения в исполнение приговора".

Кроме того, новшеством УПК РСФСР 1923 г., просуществовавшим, однако, недолго, было положение об отказе от уголовного преследования за малозначительные деяния.

Н.Д. Дурманов отмечал, что принцип отказа от уголовного преследования за малозначительные деяния признавался относящимся к Общей части уголовного права, однако включен был в УПК*(27). Так, ст. 4-а УПК РСФСР, введенная 9 февраля 1925 г.*(28), гласила: "Сверх того, прокурор и суд имеют право отказать в возбуждении уголовного преследования, а равно прекратить производством уголовное дело в тех случаях, когда деяние привлекаемого к уголовной ответственности лица хотя и содержит в себе признаки преступления, предусмотренного Уголовным кодексом, но не может признаваться общественно опасным (ст. 6 Уголовного кодекса) вследствие своей незначительности, маловажности и ничтожности своих последствий, а равно когда возбуждение уголовного преследования или дальнейшее производство дела представляется явно нецелесообразным".

Нетрудно разделить эту статью и обнаружить наличие двух норм в ее тексте: материальной (содержащей текст об отсутствии признаков общественной опасности и ссылку на ст. 6 УК) и процессуальной (в части указания на нецелесообразность возбуждения или дальнейшего производства уголовного преследования).

Далее Н.Д. Дурманов говорил: "В практике вскоре обнаружилась тенденция к слишком широкому применению ст. 4-а УПК, именно в той ее части, которая относится к уголовно-процессуальному праву, так как довольно неопределенный критерий нецелесообразности возбуждения или дальнейшего производства дела не служил достаточно ясным руководством при разграничении деяний, подлежащих и не подлежащих уголовному преследованию"*(29).

Пленум Верховного Суда РСФСР от 28 июня 1926 г.*(30) представил законодательным органам РСФСР, на рассмотрении которых в это время находился проект УК РСФСР 1926 г., предложения, в соответствии с которыми в ст. 6 и 8 УК РСФСР были включены примечания в редакции, предложенной Пленумом. Одновременно по представлению этого же Пленума ст. 4-а была исключена из УПК РСФСР 1923 г.*(31) По разъяснению указанного Пленума при наличии условий, содержавшихся в примечаниях к ст. 6 УК РСФСР, уголовные дела должны были прекращаться по п. 5 ст. 4 УПК, то есть за отсутствием состава преступления.

Вопросы зачета в срок наказания времени, проведенного осужденным в лечебном заведении, по-прежнему регулировались в уголовно-процессуальном законе. УПК РСФСР 1923 г. закрепил норму о зачете в ст. 457. Сроки, по истечении которых осужденного можно было освободить условно-досрочно, также регулировались УПК 1923 г. (ст. 458).

В 1926 г. был принят новый Уголовный кодекс. Норма об аналогии уголовного закона не была из него изъята - она сохранена в ст. 16-й. Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР 1923 г. по-прежнему требовал выяснения в распорядительном заседании вопроса о том, предусмотрено ли предъявленное обвинение Уголовным кодексом и какой именно статьей (п. 3 ст. 236). Таким образом, противоречие, существовавшее между УК РСФСР 1922 г. и УПК РСФСР 1922 г., о котором мы упоминали, не было устранено.

Уголовный кодекс РСФСР 1926 г. не лишен процессуальных норм. Таковыми, на наш взгляд, являются следующие. Принцип гражданства, закрепленный в УК РСФСР 1926 г. (ст. 2, 3), распространял действие закона на граждан РСФСР и иных союзных республик, совершивших преступления вне пределов СССР, в случае их задержания или задержания и передачи суду или следствию на территории РСФСР*(32). Представляется, что, регулируя, в том числе, процессуальные отношения, в данном случае УК делал это весьма неудачно. Учитывая возможность явки лица с повинной и отсутствие в этом случае необходимости его задержания, можно предположить необоснованность возложения на лицо, совершившее преступление, но добровольно заявившее об этом в правоохранительные органы, уголовной ответственности.

В ст. 33 предусматривалось не только лишение орденов СССР и РСФСР, сопровождающее поражение прав, предусмотренных п. "а"-"в" ст. 31, но и регулировался порядок такого лишения. Так, было указано: "В этих случаях суд обязан по вступлении приговора в законную силу войти с соответствующим представлением в Президиум Центрального исполнительного комитета или Всероссийского Центрального исполнительного комитета, по принадлежности.

Лишение прочих знаков отличия и почетного звания производится приговором суда"*(33).

В ст. 34 УК РСФСР 1926 г. говорилось об обязанности суда войти в обсуждение вопроса о поражении прав осужденного - очевиден процессуальный характер нормы.

Достаточно четкая дифференциация материальных и процессуальных норм - результат второго этапа советской кодификации. УК РСФСР 1960 г. в меньшей степени был "засорен" процессуальными нормами, а УПК РСФСР того же года - материальными.

Вместе с тем Уголовный кодекс по-прежнему регулировал некоторые судопроизводственные отношения. Так, в соответствии со ст. 36 УК РСФСР 1960 г. при осуждении за тяжкое преступление лица, награжденного орденом или медалью или имеющего почетное звание, суд при вынесении приговора должен был решать вопрос о целесообразности внесения представления в орган, который наградил осужденного орденом или медалью или присвоил ему звание, о лишении осужденного ордена, или медали, либо почетного, воинского или другого звания.

В ст. 43 Уголовного кодекса "Назначение более мягкого наказания, чем предусмотрено законом" говорилось об обязанности суда указать мотивы назначения наказания ниже низшего предела или более мягкого вида наказания.

Об обязательном указании в приговоре мотивов условного осуждения, а также об учете условно осужденных и контроле за их поведением, осуществляемых судом, вынесшим приговор, говорилось в ст. 44 УК РСФСР "Условное осуждение".

Законодательство того периода, к сожалению, неоднозначно решало вопрос о том, к компетенции какой отрасли относится регулирование отсрочки исполнения приговора. Как в УК, так и в УПК РСФСР 1960 г. имеются статьи, регулирующие отношения, возникающие при отсрочке приговора (ст. 46 УК РСФСР и ст. 361 УПК РСФСР). Обе статьи имеют схожие названия. Первая из них - "Отсрочка исполнения приговора военнослужащему или военнообязанному в военное время", вторая - "Отсрочка исполнения приговора". В них, по сути, речь идет об освобождении от наказания до определенного момента. Представляется, что норма, закрепленная в ст. 361 УПК РСФСР 1960 г.*(34), имеет материальный характер. Уголовно-правовой институт освобождения от отбывания наказания в связи с болезнью регулировался в ст. 362, а последствия признания подсудимого коллегией присяжных заседателей заслуживающим снисхождения или особого снисхождения - ст. 460 УПК РСФСР 1960 г.*(35)

Специализация правовых наук не только не исключает, а, напротив, предполагает постоянные взаимосвязи между ними. С.А. Голунский отмечал, что "характерная черта нашего времени - возникновение проблем, лежащих на стыке различных наук"*(36). Это положение применимо и к вопросам взаимосвязи уголовного и уголовно-процессуального законодательства, которые, на наш взгляд, не могут быть исследованы достаточно глубоко без решения проблем дифференциации и интеграции*(37) указанных отраслей.

Успешное решение этих проблем, как представляется, возможно при условии использования наукой понятий, отражающих такие специфические виды связей, которые сложились в процессе специализации правового регулирования. В связи с этим мы предлагаем ввести в научный оборот следующие понятия.

Связи дифференциации норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства - это такие сложившиеся в процессе исторического развития взаимосвязи, суть которых состоит в разделении материальных и процессуальных норм уголовного законодательства и приобретении ими все более специфических, своеобразных черт.

Связи интеграции норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства - это взаимосвязи регламентации того единого, совпадающего, что свойственно группам общественных отношений, возникающих в связи с совершением преступления.

Безусловно, все названные формы специализации тесно взаимосвязаны между собой. Однако обсуждение в настоящей статье, в первую очередь, проблем дифференциации вызвано очевидным обострением проблемы "вклинивания" норм УПК РФ 2001 г. в законодательство уголовное.

Так, например, до 10 декабря 2003 г. (момент вступления в силу Федерального закона от 8 декабря 2003 г. N 162-ФЗ "О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации") в ст. 76 УК РФ было предусмотрено освобождение от уголовной ответственности в связи с примирением с потерпевшим, если (при прочих, указанных в данной статье, условиях) речь шла о преступлении небольшой тяжести. Данной статье УК РФ корреспондировала в УПК РФ ст. 25, которая допускала названное в ст. 76 УК РФ решение - путем прекращения уголовного дела - и в отношении лиц, подозреваемых, обвиняемых в совершении преступления и средней тяжести. Поскольку основания освобождения от уголовной ответственности традиционно юридической наукой относятся к предмету правового регулирования уголовного права, налицо вмешательство процессуальной нормы в сферу регулирования Уголовного кодекса.

Очевидное противоречие между анализируемыми нормами двух отраслей состояло в расширении уголовно-процессуальным законодательством круга преступлений, подозрение или обвинение в совершении которых при соблюдении определенных в уголовном законе условий делало возможным освобождение от уголовной ответственности.

В процессе изучения 160 уголовных дел, прекращенных Набережночелнинским городским судом Республики Татарстан по ст. 25 УПК РФ за период с 1 января до 8 декабря 2003 г., выяснилось, что по 54 из них лица обвинялись в совершении преступлений средней тяжести, по 88 - в совершении преступлений небольшой тяжести, по 2 - в совершении совокупности преступлений небольшой и средней тяжести, по 2 - в совершении совокупности двух преступлений средней тяжести, по 6 - в совершении совокупности двух преступлений небольшой тяжести, по 8 - в совершении покушения на преступление средней тяжести (см. таблицу).

Уголовные дела, прекращенные Набережночелнинским городским судом
Республики Татарстан по ст. 25 УПК РФ с 1 января по 8 декабря 2003 г.

Количество прекращенных дел	Категория престу- пления
Преступления средней тяжести	54
Преступления небольшой тяжести	88
Совокупность преступлений средней тяжести	2
Совокупность преступлений небольшой и средней тяжести	2
Совокупность преступлений небольшой тяжести	6
Покушения на преступление средней тяжести	8

Как видим, достаточно большое количество лиц, обвиняемых в совершении преступления средней тяжести, были освобождены от уголовной ответственности за примирением с потерпевшим ранее, чем это было разрешено Уголовным кодексом.

Примеры "вклинивания" норм УПК РФ в современное уголовное законодательство обнаруживаются и в других случаях. В связи с принятием российским законодателем решения о возможности "заключения сделок о признании вины" в ч. 7 ст. 316 УПК РФ закреплена необходимость назначения наказания, которое не может превышать двух третей максимального срока или размера наиболее строгого вида наказания, предусмотренного за совершенное преступление, в случае, если судья придет к выводу, что обвинение, с которым согласился подсудимый, обоснованно, подтверждается доказательствами, собранными по уголовному делу. Как известно, УК не знает такого основания, устанавливающего предел назначаемого наказания, который предусмотрен в ч. 7 ст. 316 УПК. Известно также, что преступность деяния, его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только уголовным законом (ст. 3 УК РФ). Несмотря на сравнительно небольшое число уголовных дел, принимавшихся к производству и рассматриваемых судами в особом порядке судебного разбирательства в первые месяцы вступления УПК РФ в силу*(38), такое противоречие недопустимо. Не вызывает сомнений тот факт, что норма, предусмотренная в ч. 7 ст. 316 УК РФ, неоправданно ограничивает судей в праве назначить справедливое наказание и способна нарушить охраняемые уголовным законом права граждан и организаций, потерпевших от преступлений, интересы общества и государства.

Материальный и процессуальный уголовные законы противоречат друг другу при регулировании отношений, связанных с освобождением несовершеннолетних от наказания. Расходятся между собой критерии определения срока пребывания несовершеннолетнего в специализированном учреждении, установленные УК и УПК.

Буквальное толкование ч. 2 ст. 432 УПК РФ заставляет сделать вывод о том, что даже если назначенный судом срок пребывания несовершеннолетнего в специальном учреждении истечет до достижения им совершеннолетия, он не будет освобожден до тех пор, пока ему не исполнится 18 лет.

Вновь уголовно-процессуальное законодательство вторгается в сферу материального права.

Из-за расхождения между УК и УПК РФ по поводу определения срока помещения несовершеннолетнего в специальное учреждение также неверно указаны основания досрочного прекращения его пребывания в этих учреждениях. В соответствии с ч. 3 ст. 92 УК РФ подросток может быть выпущен из специального учреждения до истечения срока, который может быть назначен ему в рамках санкции статьи, предусматривающей ответственность за совершенное им деяние. УПК РФ (ч. 3 ст. 432) предусматривается только досрочный выпуск несовершеннолетнего до достижения им совершеннолетия.

Таким образом, реальное истечение срока пребывания подростка в специальном учреждении до наступления совершеннолетия все равно необходимо рассматривать как досрочное, поскольку 18 лет ему может и не исполниться на этот момент. Так, если 14-летний подросток осужден за совершение преступления, максимальный срок наказания за которое составляет два года, в соответствии с требованиями УК указанный в приговоре суда срок пребывания такого несовершеннолетнего в соответствующем учреждении не должен превышать двух лет. При установлении судом предельно допустимого в данном случае срока в 16 лет несовершеннолетнего должны будут выпустить из учреждения. Однако если следовать норме УПК РФ, истечение установленного судом срока пребывания несовершеннолетнего в специальном учреждении при условии, что он не достиг совершеннолетия, не является основанием для его выпуска из этого учреждения. Подросток должен находиться в специальном учреждении до 18 лет либо выпускаться досрочно с соблюдением особой процедуры.

Несомненно, норма УПК РФ не только не соответствует УК РФ, но и нарушает права подростка, предусматривая возможность необоснованного продления срока его пребывания в специальном учреждении*(39).

Известны и другие случаи вторжения уголовно-процессуального закона в сферу действия уголовного законодательства на современном этапе, обсудить которые в полной мере не позволят рамки одной статьи.

Абсолютная дифференциация норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства - явление, не характерное для отечественной системы права. Даже при условии кодификации анализируемых отраслей уголовно-правовые нормы могут встречаться в уголовно-процессуальном законе, равно как и наоборот. С другой же стороны, с учетом связей интеграции, зачастую неизбежно и одновременное регулирование нормами уголовного и уголовно-процессуального законодательства отношений, возникающих между одними субъектами.

Специализация юридических норм не приводит к их изоляции друг от друга, действие отдельной юридической нормы оказывается неизбежно связанным с действием ряда других норм; лишь в своей совокупности, в системе нормы законодательства регулируют общественные отношения. Таким образом, процесс специализации между нормами обусловливает необходимость при анализе отдельной юридической нормы учитывать ее связи со многими другими нормами. Вместе с тем, на наш взгляд, необходима отвечающая потребностям эффективного, непротиворечивого регулирования общественных отношений сбалансированность дифференциации и интеграции норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства.

Д.Ю. Гончаров,

кандидат юридических наук (Екатеринбург).

"Журнал российского права", N 11, ноябрь 2005 г.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) См., в частности: Бабаев В.К., Баранов В.М., Кожевников С.Н. Рецензия на кн. И.Н. Сенякина "Специализация и унификация российского законодательства: проблемы теории и практики". Саратов, 1993 // Государство и право. 1995. N 6. С. 156. А.Ф. Черданцев справедливо считает, что система права относится к системам функциональным, складывается с самого начала из разнородных норм. Объединение норм в целое (систему права) придает новое качество как целому, так и его частям. Следовательно, анализируя отдельную норму права, нельзя видеть в ней право в миниатюре, упускать из виду, что это лишь часть целого (см.: Черданцев А.Ф. Специализация и структура норм права // Правоведение. 1970. N 1. С. 42). В другой работе автор обращает внимание на то, что между нормами права существует не только "отраслевое", но и "профессиональное" разделение труда, функциональная специализация (Черданцев А.Ф. Системность норм права // Сборник ученых трудов СЮИ. Вып. 12. С. 51).

*(2) См.: Алексеев С.С. Структура советского права. М., 1975. С. 53.

*(3) Необходимо оговориться, что рассуждения о материальном и процессуальном в законодательстве в принципе будут тем менее корректны, чем более ранний период будет подвергаться исследованию. Дискуссии о понятиях материального и процессуального права, на наш взгляд, вряд ли потеряют остроту в ближайшее время. В связи с этим утверждения о материальном в процессуальном законе и наоборот нами будут строиться с учетом современных представлений о характере тех или иных норм и законодательства, принятого и действующего на основе этих представлений.

*(4) См.: Ларин А.М. Уголовный процесс: структура права и структура законодательства. М., 1985. С. 44.

*(5) Русская Правда, II. Комментарии. Изд. АН СССР. М.-Л., 1947. С. 350.

*(6) См.: Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Часть общая. Т. 1. Тула: Автограф, 2001. С. 170.

*(7) См.: Гуценко К.Ф., Мицкевич А.В. и др. Система советского законодательства / Под ред. И.С. Самощенко. М., 1980. С. 78.

*(8) Алексеев С.С. Общетеоретические принципы исследования структуры права // Советское государство и право. 1971. N 3. С. 45.

*(9) Подробнее об этом см.: Таганцев Н.С. Указ. соч. С. 170-171.

*(10) См.: Полянский Н.Н. Вопросы теории советского уголовного процесса. М., 1956. С. 239.

*(11) См.: Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. Т. 1. СПб., 1896. С. 3. Цит. по: Полянский Н.Н. Указ. соч. С. 237-238.

*(12) См.: Полянский Н.Н. Указ. соч. С. 239.

*(13) На основании этой грамоты обвиняемый, скрывшийся от преследования, мог свободно являться в суд и свободно отлучаться из него. Грамота давалась на определенный срок.

*(14) Российское законодательство X-XX веков: В 9 т. Т. 4. М., 1986. С. 345.

*(15) Российское законодательство X-XX веков. Т. 4. С. 355.

*(16) Коняхин В.П. Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права: Автореф. дисс.: д-ра юрид. наук. Краснодар, 2002. С. 14.

*(17) См.: Поленина С.В. Взаимодействие системы права и системы законодательства в современной России // Государство и право. 1999. N 9. С. 6.

*(18) См.: Гончаров Д.Ю. Взаимосвязи и коллизии норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства: Автореф. дисс.: канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2004. С. 8.

*(19) Подробнее об этом см.: Российское законодательство X-XX веков. Т. 6. М., 1988. С. 315.

*(20) Необходимо отметить, что согласно ст. 957 Устава судебный приговор обращался к исполнению немедленно по вступлении его в законную силу.

*(21) Российское законодательство X-XX веков. Т. 8. М., 1991. С. 316-317.

*(22) О видах дифференциации см., в частности: Алексеев С.С. Структура советского права. С. 53.

*(23) См.: Курс уголовного права: В 5 т. Т. 1. М., 2002. С. 23-24.

*(24) Подробнее об этом см., в частности: Курс уголовного права: В 5 т. Т. 1. М., 2002. С. 32.

*(25) Прошляков А.Д. Взаимосвязь материального и процессуального уголовного права. Екатеринбург, 1997. С. 73-75; Он же. О взаимном влиянии уголовного и уголовно-процессуального права // Актуальные проблемы современной юридической науки (теоретический и практический аспекты): Материалы Уральской региональной научно-теоретической конференции (21 апреля 1998 года). Екатеринбург, 1998. С. 283-284.

*(26) Аналогия уголовного закона была предусмотрена в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных и последовательно развивалась в разъяснениях Сената (например, в разъяснении Сената о содержании обвинительного акта). См.: Российское законодательство X-XX веков. Т. 8. М., 1991. С. 316-317.

*(27) См.: Герцензон А.А., Грингауз Ш.С. и др. История советского государства и права 1917-1947 // История советского уголовного права / Науч. ред. А.А. Герцензон. М.: Юрид. изд-во Министерства юстиции СССР, 1948. С. 281 (автор главы - Н.Д. Дурманов).

*(28) См.: СУ РСФСР. 1925. N 9. Ст. 68.

*(29) Герцензон А.А., Грингауз Ш.С. и др. Указ. соч. С. 281.

*(30) См.: Сборник циркуляров и важнейших разъяснений Пленума Верховного Суда РСФСР, январь 1925-май 1926 г. М., 1927. С. 14-16.

*(31) См.: СУ РСФСР. 1926. N 9. Ст. 84; Ст. 623.

*(32) Подробнее об этом см.: Шаргородский М.Д. Избранные работы по уголовному праву / Сост. Б.В. Волженкин. СПб.: Юридический центр Пресс, 2003. С. 205.

*(33) СУ РСФСР. 1930. N 42. Ст. 504. Цит. по: Уголовный кодекс РСФСР редакции 1926 года с постатейно-систематизированными материалами на 1 марта 1932 г. / Сост. С.С. Аскарханов и А.Н. Иодиковский. М.: Советское законодательство, 1932. С. 19.

*(34) Вопрос об основаниях отсрочки исполнения приговора в данной статье решался аналогично ст. 471 УПК РСФСР 1922 г.

*(35) См.: Якубов А.Е. Некоторые вопросы соотношения уголовного и уголовно-процессуального кодексов РФ // Вестник МГУ. Сер. 11, "Право". 2003. N 2. С. 38.

*(36) Голунский С.А. К вопросу о понятии правовой нормы // Советское государство и право. 1961. N 4. С. 33.

*(37) Не пытаясь умалить роли конкретизации как формы специализации правового регулирования, полагаем, что именно дифференциация и интеграция нуждаются в пристальном внимании как ученых-юристов, так и представителей законодательной и судебной властей.

*(38) Специальное исследование, проведенное В. Золотых и С. Цыганенко, показало, что, например, районными судами г. Ростова-на-Дону с 1 июля 2002 г. по декабрь 2002 г. было рассмотрено или принято к своему производству 38 уголовных дел с ходатайством обвиняемого о применении особого порядка принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением. См.: Золотых В., Цыганенко С. Новая практика применения особого порядка судебного разбирательства // Российская юстиция. 2003. N 5. С. 46.

*(39) См.: Яковлева Л. Новый порядок освобождения несовершеннолетних от наказания // Российская юстиция. 2002. N 5. С. 29.