Икрамовы (Т. Утамбаев, "Гражданин и право", N 2 февраль 2006 г.)

Икрамовы

До суда мы встретились с Тамарой Исаевной еще несколько раз. Разумеется, я поделился с ней своей оценкой доказательств и обрисовал ей планируемую мной тактику защиты, как и обещал ранее. В ней немаловажное значение имел порядок допроса свидетелей в суде.

Так как Тамара Исаевна не была допрошена следователем о порядке проведения обыска, желательно было, чтобы ее суд допросил первой. Это дало бы нам возможность ставить перед участниками обыска более целенаправленные вопросы, позволяющие получать от них достоверные ответы. Но легко сказать "желательно". Хотя наш суд формально и запрашивал у защиты ее мнение о порядке исследования доказательств, почти всегда он принимал порядок, предлагаемый обвинением.

Поскольку понятые, согласно рассказу Тамары Исаевны, не присутствовали при так называемом обнаружении патронов, но должны были, по всей видимости, утверждать, что это произошло на их глазах, необходимо было подготовить вопросы, могущие изобличить их ложь.

Я предупредил клиентку, что судья и гособвинитель займут, очевидно, по делу крайне обвинительную позицию. Поэтому возможно, что при допросе ее будут прерывать, сбивать с толку, оказывать психологическое давление, с тем чтобы не дать ей сказать все необходимое для защиты мужа. Она должна стоять на своем твердо.

- Да, разумеется. - Тамара Исаевна согласно кивнула. - Но я должна Вас предупредить, что на суд придут наши друзья и коллеги, представители райздрава и районной общественности, и при них суду будет непросто воздействовать на меня.

- Дай-то Бог.

Мне это обстоятельство тоже не помешает. Вместе с тем по своему опыту я знал, что присутствие общественности редко когда мешает судьям творить неправду. Но делиться этим наблюдением я с собеседницей не стал. Тамара Исаевна продолжила:

- Мне сказали, что можно будет подготовить ходатайство...

- Ходатайство коллектива закон предусматривает, но в нашем случае оно будет неуместно. Ваш муж виновным себя не признает. О чем будет просить коллектив? Об оправдании? О справедливом рассмотрении дела? Но это будет некорректная просьба.

- А коллективные письма, характеризующие его как известного врача, принесшего большую пользу?

- Они, конечно, не помешают, но и только...

В таком духе мы обговорили с клиенткой все значимые и не совсем значимые вопросы предстоящего суда.

И вот, наконец, судебное заседание. Судья - Умаров. Долговязый узбек лет пятидесяти. Спокойный, добродушный. Но осторожный - слов нет. Перестраховщик еще тот. Бывший прокурор района.

Гособвинителя нет. Обычно в его качестве участвует Туробов, матчинец предпенсионного возраста. Помощник прокурора района. Бывший районный судья. Вот такая симметрия.

По такому актуальному делу, и нет прокурора! Может быть, еще подойдет? Ведь он может включиться в процесс с любой стадии. Но по таким делам прокуроры обычно не опаздывают. Я тешу себя надеждой, что он не придет. Это было бы хорошим признаком.

Зал переполнен. Не поместившиеся в зале толпятся в дверях, в коридоре. Конвойные ребята призывают народ к порядку. Среди публики в основном лица мужского пола. Характерные решительные лица горцев.

Мне интересно, в каком ключе будет идти суд. Если в обычном, то дай нам Бог всем здоровья - только что-то очень значимое может нарушить нормальный ход судебного разбирательства. Я думаю о том, согласится ли суд с моим мнением о порядке исследования доказательств. Ведь согласись он - это значительно облегчило бы мою задачу. Но надежды на это мало. Сложилась такая практика, что обвинительный уклон и здесь сказывается. Мнение адвоката даже по такому вопросу - ересь.

Входят судьи. Объявляется состав суда. Другие формальности. Оглашается обвинительное заключение.

На традиционный вопрос суда Икрамов отвечает: "Виновным себя не признаю. Дело против меня создано искусственно". По залу пробегает характерный шумок, выражающий возмущение. Наконец, доходим до определения порядка судебного следствия. Поскольку прокурора нет, суд сразу заслушивает мнение защиты. Я предлагаю такой порядок, который предложил бы прокурор, но маскирую в нем свое заветное.

- Так как подсудимый виновным себя не признает, предлагаю допросить свидетелей, потом подсудимого и затем исследовать материалы дела. Допрос свидетелей полагал бы целесообразным начать с Икрамовой Тамары Исаевны.

Умаров добродушен, как всегда.

- Ну что же. Предложение защиты логично. Обыскали ее дом. Пусть она и начинает.

Суд, совещаясь на месте, определил: начать судебное следствие со свидетелей.

- Пригласите Икрамову.

А прокурора все нет. Странно все это. Я в недоумении.

Тамара Исаевна взволнована, но держится уверенно. Я ее предупредил, чтобы она не выступала, взывая к народу, а давала показания суду. Она об этом не забыла. Спокойно и, я бы сказал, деловито, не торопясь она рассказывает о том, как неожиданно нагрянули военные, как начался обыск, как он шел и, главное, при каких обстоятельствах были обнаружены патроны, - все то, что она рассказала мне.

Судья не вмешивается в плавный ход ее повествования. Красивый голос главного гинеколога района околдовывает и суд, и зал. Умаров понимает, что показания свидетельницы идут вразрез с обвинением, но он не обеспокоен, не пытается остановить ее, сбить с мысли, как это было бы по любому обычному делу. Выслушав Тамару Исаевну не перебивая, он с удовлетворением - я хорошо знаю интонации его голоса - констатирует:

- Значит, понятых в момент обнаружения патронов на веранде не было?

- Я их там не видела. И еще помню голос капитана: "Понятые! Где понятые?!"

Умаров расспрашивает свидетельницу о ее семье - муже, детях, их профессиональных и других интересах. Но это так, для протокола - весь район и без этого прекрасно знает эту семью.

Я сижу в недоумении. Как понять судью? Он же вечно трусил. Конечно, Икрамову, бывшего народного депутата СССР, не оборвешь небрежно, не подвергнешь ее показания сомнению публично. Но тем не менее показывать чуть ли не солидарность со свидетелем... А отсутствие прокурора по такому делу! Неужели отношение начальства к ее мужу переменилось и дана установка "спустить дело на тормозах"? А может быть, влиятельные узбекские друзья помогли? Тамара Исаевна как-то рассказывала мне, что Саид в свое время прооперировал не одного ташкентского начальника, разбившегося при проезде через Матчинский район.

Немного поразмыслив и вспомнив предупреждение Тамары Исаевны о предстоящем присутствии в зале судебного заседания "всей Матчи", я все же склонился к тому, что судья и прокурор района не могли не посчитаться с общественным мнением матчинцев. Зал был полон не любопытствующими. Люди пришли не для того, чтобы отдать вот так, за здорово живешь одного из своих лучших граждан.

Начинается допрос участников обыска. Амирбеков Равшан, оперативный работник областного управления министерства безопасности. Он говорит уверенно и с чувством исполненного служебного долга.

- По нашей оперативной информации, гражданин Икрамов Саид, житель поселка Бустон Матчинского района, незаконно хранил у себя дома запрещенные в обороте предметы. Поэтому мы с санкции прокурора провели в его доме обыск, в процессе которого было обнаружено шесть патронов от автомата АКМ. Они с участием понятых были изъяты. Был составлен соответствующий протокол.

Судья Умаров:

- Расскажите поподробнее, как проводился обыск, кто в нем участвовал...

- Обыскивали я, старший лейтенант Мавлянов Саид и прапорщик Назаров Ахмад. Старшим был я.

- Где обнаружили патроны?

- У них на веранде со стороны двора, а там - то ли в сундучке, то ли в коробке...

Умаров предоставляет право допроса мне:

- Адвокат, Ваши вопросы.

- Да, Ваша честь.

Ну, держись, капитан!

- В какой последовательности осматривали помещения?

- Если не ошибаюсь, начали с библиотеки, потом - спальню, зал и потом уже веранду.

- Где в это время находилась семья Икрамовых?

- Мы их попросили посидеть на кухне.

- Кто-нибудь из них присутствовал при обыске?

- Нет, были же понятные.

Из зала два-три возмущенных голоса: "Говори правду!"

Умаров:

- Тише! Это не профсоюзное собрание! Адвокат, продолжайте.

- Да, Ваша честь. Кстати, о понятых. Они присутствовали при обнаружении патронов?

- Конечно. Они потом подписали протокол.

По залу недовольные приглушенные голоса. Капитан невольно оборачивается.

- А кто обнаружил патроны? Вы, сотрудники управления, все втроем проводили обыск?

- Да.

- А как положено?

- Я думаю, в этом нет нарушения. Все мы втроем были на виду у понятых.

- Хотелось бы верить. Хорошо. Кто же из вас все же обнаружил патроны?

- Вы знаете, мы в тот период проводили много обысков, и я сейчас не помню, кто из нас...

Что и следовало ожидать. Амирбеков смотрит на меня с чуть заметной усмешкой, словно говоря: "Много, адвокат, хочешь знать".

Но я с него не слезаю.

- Вы же прекрасно помните все подробности этого обыска. Может быть... Вы обнаружили?

- Нет, не... я. Или Мавлянов, или Назаров.

- Скажите, свидетель, кроме оперативной группы кто еще участвовал в этом обыске?

- Никого.

- Икрамовы говорят, что было около двадцати солдат.

- Но они не принимали участия в обыске, они его обеспечивали.

- Пусть будет так. В чем это выражалось?

- Они нас охраняли.

- От кого?

Капитан молчит, думая, наверное, имеет ли он право раскрывать эту "государственную тайну".

Умаров помогает ему преодолеть сомнения:

- Говорите, говорите, тут ничего такого нет. У нас по всей республике война идет.

Свидетель решается:

- Нас предупредили, что в этом районе нас может ожидать всякое.

- Кто непосредственно командовал солдатами?

- Прапорщик.

- Ваша честь, вопросов больше не имею.

Прапорщиком оказался лысоватый, плотный, коренастый мужчина лет тридцати пяти. Он объяснил суду, что основными обыскивающими были капитан и старший лейтенант. Он же обеспечивал с солдатами их безопасность.

Умаров:

- А что, Вам в доме Икрамовых грозила какая-то опасность?

- Была общая установка выезжать на обыски с солдатами.

Назаров повторил показания Амирбекова о том, в какой последовательности осматривались жилые помещения, и, так же как его начальник, сказал:

- Почти в самом конце обыска на веранде, в сундучке было обнаружено шесть патронов от автомата АКМ, завернутых в полиэтиленовый пакетик.

Умаров возмущенным голосом:

- Опять "было обнаружено"! А кто обнаружил эти патроны? Кто увидел их в сундучке? Не Вы?

- Нет, не я.

- А кто же? Сколько человек принимало участие в обыске?

- Амирбеков и Мавлянов. А я помогал.

- Так кто же обнаружил?

- Я увидел патроны уже на столике.

- Значит, Вы их не находили?

- Нет.

- Кто же?

- Амирбеков или Мавлянов.

- Ясно. Адвокат, Ваши вопросы.

- Да, Ваша честь. Вы, Назаров, лично участвовали в обыске?

- Участвовал.

- Отходили ли Вы от оперативной группы в то время, пока шел обыск?

- Не помню.

- В суде была допрошена Икрамова, хозяйка дома. Она утверждает, что Вы несколько раз выходили из дома.

- Может быть. Я, наверное, выходил к солдатам, которые охраняли дом снаружи.

- Вы каким путем выходили?

- Через оба.

- И у обоих входов стояли солдаты?

- Да. Они должны были никого не впускать в дом и никого не выпускать из него.

Эти ответы прапорщика подтверждали, что у него и его подчиненных была полная возможность, говоря юридическим языком, совершить фальсификацию доказательств - подложить патроны в сундучок. Судьи это поняли. Зал - тоже.

Я продолжил:

- А кто сказал, что патроны найдены в сундучке?

- Не помню. Все кричали.

- Кто и как кричал?

- Не помню точно. Что-то про патроны.

- А Вы потом заглянули в сундучок?

- Да.

- И что в нем было?

- Сухофрукты в блюдечках.

- Вас не удивило, что патроны были обнаружены в нем?

- Я как-то не думал об этом.

На этом допрос прапорщика был закончен. Согласно показаниям Тамары Исаевны, патроны нашел он. Но он от них открестился. Если бы это обстоятельство имело важное доказательственное значение для обвинения и в деле участвовал прокурор, то в этой ситуации была бы прямо в суде устроена очная ставка и лжесвидетель оказался бы припертым к стене. В нашем же случае Умаров этого делать, конечно, не стал. Он вежливо позволил свидетелю покинуть зал.

Старший лейтенант Мавлянов, как и предполагалось, тоже не "взял" на себя патроны. Что он, дурнее других? Он дал такие же уклончивые показания, как и его сослуживцы.

Получалось, что патроны нашлись сами по себе, сами вдруг оказались на столе. Какова была юридическая значимость этой ситуации? Подумайте сами, читатель. Если не установлены обстоятельства обнаружения патронов (ведь субъект обнаружения - главное составляющее этих обстоятельств), можно ли говорить вообще об их обнаружении в данном конкретном месте и об обнаружении вообще?

Но радоваться было рано. Еще не допрошены понятые. Вдруг они прольют свет на это обстоятельство? Хотя, с другой стороны, по словам Тамары Исаевны, их на веранде на момент "обнаружения" патронов не было. Я не допускал мысли, что она исказила то, что произошло в действительности.

Допрашиваем понятых. Студенты исторического факультета университета, первокурсники. Заходит первый. Теряется от большого количества людей. Отвечает невпопад.

Умаров благожелателен и терпелив.

- Ваша фамилия, имя, отчество?

- Я студент... Нас вызвали...

- Не торопитесь. Успокойтесь. Вы где живете?

- Я из кишлака Куркат Науского района.

- Хороший, большой кишлак. Как Вашего отца зовут?

- Салим, мастер Салим...

- Значит, Вы Очилов Анвар Салимович? А теперь расскажите, в каком мероприятии Вы участвовали здесь, в Матчинском районе?

- Это было весной. Нас вызвали в деканат. Там был военный, капитан. Декан сказал, что нужно выполнить гражданский долг...

- Хорошо. Значит, Вы участвовали в обыске?

- Да. Ночью, в большом доме.

- И что Вы нашли?

- Патроны. Сказали, автоматные.

- Вы их видели?

- Да. В полиэтиленовом пакете.

- А где их нашли?

- В сундучке.

- Адвокат,Ваши вопросы.

- Да, Ваша честь.

Хитрый Умаров. Самую "деликатную" часть допроса оставляет мне.

- Анвар, скажите, Вы сами видели, кто нашел патроны и при каких обстоятельствах?

- Вы знаете... было поздно... я устал, сел в кресло и... уснул... Меня потом разбудили, обматерили и... показали патроны. Они лежали на столе, который стоял на веранде.

- Сколько было патронов?

- Я не считал.

Второй студент оказался побойчее. Он был из кишлака Мархамат Канибадамского района. Он без понукания рассказал нам, как оперативная группа в сопровождении солдат вечером на автобусе выехала в поселок Бустон. Обыск проходил в доме супругов, врачей. Говорили, что у них склад боеприпасов. Потом нашли патроны.

Умаров опять "переводит стрелки" на меня: твой подзащитный, ты и потроши свидетеля.

Этого парня зовут Баходур ("богатырь").

- Скажите, Баходур, где нашли патроны?

- На веранде, в сундучке.

- Вы этот сундучок сами видели?

- Видел. Там сухофрукты лежали.

- А кто обнаружил?

- Офицер безопасности, который был в группе.

- Офицер или прапорщик?

- Я в этом не разбираюсь.

- Где Вы находились в момент обнаружения патронов?

- Я был на веранде... Меня подозвали к столу: на нем в полиэтиленовом пакете лежали патроны.

- А до этого... Вы патроны видели?

- До этого - нет. Я отпросился у капитана в туалет. Вернулся - меня ищут. Говорят: "Патроны нашли, иди посмотри!"

Зал неожиданно взрывается: "Фальшивое дело! Позор!.."

Умаров быстро отпускает свидетеля и объявляет перерыв до следующего рабочего дня. Публика, еще возбужденная, с шумом поднимается, но выходит из здания чинно, не толкаясь. Мужчины громко комментируют ход суда.

- Ты смотри, никто ничего не видел, а человека посадили.

- Да, ясно - подложили.

- А зачем? Кому он плохое сделал?

- Молодой ты еще, не понимаешь...

Я зашел в кабинет Умарова. У нас с ним был немалый опыт служебного общения, и относились мы друг к другу дружелюбно. Он никогда не бахвалился тем, что он прокурор или судья. Будучи судьей, после моего выступления по делу, когда я, исходя из его материалов, просил оправдания или возвращения на доследование, он, не боясь прокурорских подозрительных взглядов, приглашал к себе в кабинет, угощал чаем и извиняющимся тоном говорил: "Послушай, я, конечно, согласен с тобой, но ведь знаешь - отменят!"

Это было оправданное опасение. И я его понимал. Прокурорская дисциплинированность сидела в нем крепко. Если по делу была установка, нарушить ее он не осмеливался, хотя и испытывал при этом угрызения совести...

Но в этот раз судья откровенничать настроен не был. Он радушно приглашает меня сесть, наливает пиалку чаю, но и только. Чтобы не ставить его в неловкое положение, я выпиваю одним глотком чай и прощаюсь.

У здания суда меня ждет один из молодых родственников Саида. Усаживает в машину и везет к Икрамовым. Там в знакомом зале накрыт стол. Мы ужинаем. После него подается зеленый чай. Я понимаю, что хозяйка дома с нетерпением ждет моей оценки результатов сегодняшнего заседания. И я спешу обрадовать ее.

- Дело, Тамара Исаевна, разваливается.

- Что это означает?

- Становится очевидной несостоятельность обвинения. Более того, его искусственность.

- Что будет завтра? Чем это закончится?

- Завтра возможны два варианта судебного сценария: суд направит дело на доследование или по своей инициативе, или по инициативе прокурора.

- А в чем разница?

- Принципиальной разницы нет. Просто при втором варианте меньше всяких препон. Нет, как правило, протеста прокурора на определение суда.

- А чем закончится доследование?

- Дело пойдет на доследование по мотивам недоказанности обвинения, но это не означает, что следствие сразу "поднимет руки" и прекратит дело. Оно будет стараться "устранить пробелы" и вернуть дело в суд.

- О каких пробелах идет речь? Ведь всем ясно, что дело состряпано.

- Так-то оно так...

Тамара Исаевна загоняет меня в тупик:

- Тахир Рахимович, а почему суд сразу не может оправдать Саида?

- Он имеет право сделать это, но не рискнет.

- А почему это риск?

- Потому что на оправдательный приговор будет обязательно принесен протест прокурора, и его отменят. Дело осложнится. И осложнится для нас.

- Это надо понимать так: оправдательный приговор - вызов прокуратуре?

- На забывайте - и министерству безопасности.

- Понятно. А разве доследование не вызов?

- В этой ситуации - нет. Это компромисс.

- До чего все сложно! А Саида отпустят?

- Суд может изменить меру пресечения. Но на это тоже нужна большая смелость. Это тоже вызов.

- Скажите хоть что-нибудь утешительное.

- Тамара Исаевна, у нас большие шансы добиться освобождения Вашего мужа. Но надо потерпеть.

Умаров не объявлял о том, что завтра могут быть прения сторон. Их могло и не быть, если суд уйдет в совещательную комнату по ходатайству прокурора (он еще мог появиться в процессе) или по своей инициативе. Но суд может и провести прения. Одним словом, хозяин - барин... Но я решил на всякий случай подготовить защитительную речь. Конечно, в случае чего можно было попросить время на подготовку к прениям, но это был не тот случай. Такое ходатайство вызвало бы раздражение и у судьи, и у публики.

Доказать несостоятельность обвинения было несложно. Вернее, в этом не было необходимости. Все было налицо, за исключением, правда, одного момента, который все же требовал процесса убеждения. Речь идет о субъекте, обнаружившем патроны. Ведь обвинение могло сказать: "Да, субъект, обнаруживший патроны, не установлен. Но ведь мы же понимаем, что сотрудники госбезопасности в условиях сложной политической обстановки в республике, в условиях гражданской войны, не хотят рисковать своей безопасностью. Мы-то понимаем, что патроны найдены в этом доме одним из них..."

На такое возможное объяснение - просьбу снизить требовательность к доказательствам - необходимо было подготовить убедительное возражение. Надо было также продумать ответный ход, если гособвинение станет утверждать, что понятых склонили дать такие показания, какие они дали в суде.

Зал заседаний был полон публики, сочувствующей, я думаю, Икрамову. В основном это были мужчины, склонные признавать логику, а не чувства. Но подсознательно все они, вероятно, хотели чтобы процесс достижения справедливости был не только эффектен, но и красиво обставлен. То есть мне нужно было проявить красноречие. Вообще матчинцы и сами умели красиво говорить и ценили ораторское искусство.

"Уважаемые судьи! - писал я. - Сегодня вы рассматриваете необычное дело. На скамье подсудимых перед вами стоит человек, всю жизнь спасавший людей от смерти или облегчавший их страдания. Он выполнял свою миссию честно и профессионально. Это дает ему право рассчитывать на то, чтобы вы разобрались в его деле особенно тщательно.

Сама его личность, личность не только классного хирурга, но и образованнейшего человека нашей страны, не замыкавшегося в сфере узких профессиональных интересов, а стремившегося принять участие в демократизации и гуманизации нашего общества, исключает предъявленное ему обвинение. Оно идет вразрез и с личностью его супруги, Тамары Исаевны, известного борца за права женщин, идет вразрез с образом жизни и устремлениями их интеллигентнейшей семьи.

Каждый честный человек, присутствовавший вчера в этом судебном зале, получил огромное удовлетворение, видя, как рушится это нелепое, но грозное обвинение.

Автор обвинительного заключения пытался убедить нас в том, что в доме Икрамовых, в прихожей, в открытом для общего пользования сундучке вместе с курагой, фисташками и изюмом лежали шесть автоматных патронов.

"Что за чушь!" - сказали, я думаю, многие, услышав это. Да, чушь. Тем не менее из-за этого уважаемый человек сидит в строгой изоляции уже не первый месяц. Таковы гримасы того общества, в котором мы сейчас живем. Для того чтобы вы, уважаемые судьи, восстановили справедливость, нужно принять тщательно обоснованное и взвешенное решение.

Я думаю, в мотивировочной части приговора вы укажете прежде всего то обстоятельство, что при обыске понятые не были очевидцами обнаружения патронов. Они подписали соответствующий протокол, поверив на слово должностным лицам, производившим обыск. Более того, в ходе допроса последних выяснилось, что из трех обыскивающих никто и не находил патронов. Но если это так, каким образом они были вообще, так сказать, обнаружены? Откуда появился разговор и запись в протоколе о том, что они находились в сундучке? Мистика.

Все это, уважаемые судьи, приводит нас всех к определенным выводам. Подтверждается наша догадка о том, что здесь произошло. Ведомство, которое к этому причастно, настолько уважаемо нами и имеет такой вес, что мне не хотелось бы здесь сопрягать происшедшее с его названием. Пусть это событие останется в истории его деятельности досадной ошибкой. И подобное пусть никогда не повторится в нашем молодом государстве, поставившим перед собой цель стать правовым!"

На следующий день появился прокурор Туробов. Бывший судья, сегодня он въедливый и грозный гособвинитель. Властный, низкий голос, жесткий взгляд, под которым допрашиваемым лицам становится довольно неуютно. Я у него, как адвокат, вызываю аллергию, потому что осмеливаюсь, несмотря на его почтенный возраст и должностное положение, не давать ему переходить рамки.

"Уважаемый суд! Призовите прокурора соблюдать закон! Он угрожает свидетелю!"

Однажды после такой стычки, выходя из зала суда, когда мы случайно оказались бок о бок, он злобно прошипел: "Еще раз встрянешь - я тебя сделаю!" Я тоже перешел на "ты": "У тебя кишка тонка для этого".

...Умаров крикнул конвойному, стоявшему у двери:

- Пригласите свидетеля!

Я подумал недоуменно: "Свидетели у нас как будто бы допрошены все".

Вошел один из понятых. Все ясно - начинается перекрутка. Знакомая ситуация. Свидетель дал показания в пользу подсудимого, дело разваливается, и его надо "поправить". Со свидетелем "беседуют" и запускают в зал судебных заседаний второй раз, несмотря на отчаянные протесты защиты.

У меня екнуло сердце, и стало мерзко на душе. Этому нападающему тяжеловесу из прокуратуры ничего не стоит задавить птенцов студентов. Я встаю:

- Ваша честь, я протестую против повторного допроса свидетеля. Уверен, что на него оказали давление!

Умаров, не реагируя на мой протест:

- Пожалуйста, прокурор.

- Да, Ваша честь.

- Как Ваша фамилия, свидетель?

- Очилов.

- Расскажите, Очилов, что Вы видели во время обыска в доме подсудимого?

- Я рассказал вчера суду, что в момент обнаружения патронов я спал в зале.

- Это действительно так было? Вас никто не просил дать такие показания?

Туробов задает вопросы вежливо, без металла в голосе. По-моему, зря перепугался. Ведь в зале - общественность Матчи. Это дело серьезное. Против нее беспомощны и такие, как Туробов. Он это понимает...

- Никто не просил. Я говорю правду.

- А как же Вы подписали протокол допроса на следствии?

- Но в нем не записано, что я лично видел момент обнаружения патронов.

На этом повторный допрос понятого заканчивается. Второй понятой также настаивает на правдивости данных им вчера показаний, и Туробов удовлетворяется его заявлением. Сотрудников госбезопасности, естественно, второй раз не допрашивают.

Суд оглашает материалы дела и спрашивает стороны о возможных ходатайствах и дополнениях. Их нет. Судебное следствие идет к концу.

Прокурор молчит, не просит направить дело на доследование. Суд тоже по своей инициативе не уходит в совещательную. Дело идет к прениям сторон. Неужели суд пойдет на приговор? На оправдательный, разумеется. Обвинительный здесь никак не вынесешь. Маловероятно. Конечно, он имеет право вернуть дело на доследование и после прений. Так бывает нередко, когда суд решает воспользоваться доводами сторон. Похоже, возникает ситуация, чреватая альтернативой: или доследование, или оправдательный приговор. По лицу Умарова трудно что-то предположить.

Неожиданно суд объявляет перерыв. Что это значит? Еще одна причина для волнений.

Тамара Исаевна спрашивает меня обеспокоенным голосом:

- Что? Что готовится?

Я ее успокаиваю:

- Понятые настояли на своем. Ничего плохого не должно быть.

Наконец секретарша приглашает в зал. Прокурора нет. Подойдет, видимо, позже.

Умаров объявляет:

- Судебное следствие закончено. Суд переходит к прениям сторон. Слово для защитительной речи предоставляется адвокату Утамбаеву.

Оригинально! А прокурор? Он что, не будет поддерживать обвинение? Формально не отказался от него. Просто не пришел. Как хотите, так и понимайте.

И я выступаю с речью. Зал полон. Люди стоят в дверях, в коридоре. Речь адвоката в суде встречают по-разному. Суду и прокурору, как правило, не нужны длинные речи и глубокие мысли, не нужна адвокатская логика, базирующаяся на тщательном учете и оценке всех доказательств. Говорить в суде по всем правилам ораторского искусства немодно. Да и унизительно. Ораторы в суде не нужны. Их не любят за то, что они оперируют понятиями "справедливость", "милосердие", "гуманность" и этим будоражат совесть властителей. Клиенту и его близким речь нужна постольку, поскольку для них главное - результат. Единственно кто слушает нас с интересом, болезненным интересом, переходящим порой в неприязнь и даже в ненависть, - это потерпевшие.

Мою речь выслушали благожелательно. Прокурора не было. Своим неучастием в прениях он расписался в несостоятельности обвинения. Суд, разумеется, понимал это, и ему моя речь нужна была не столько в качестве проекта решения, сколько как дополнительное объяснение начальству своих действий: "Защитник обосновал необходимость оправдания!"

Общественность Матчи была в какой-то степени удовлетворена вчерашним ходом процесса, но ее желание справедливости требовало адекватного судебного решения. Моя речь была для нее очередным и важным шагом на пути его достижения. Матчинцы были в большинстве своем высокообразованны, но наивны и романтичны. Пафос моей речи оказался в этой ситуации уместным. Поэтому я говорил красиво, трогательно и вместе с тем доказательно. Точными оказались мои оценки значимости личности Икрамова, его заслуг перед матчинцами. Мои слова о том, что он всю жизнь облегчал их страдания и спасал от смерти, вызвали овацию. Хлопала публика и тогда, когда я говорил о его супруге. Соответствующую реакцию вызвала моя критическая оценка действий ведомства, создавшего это дело. Моя просьба вынести оправдательный приговор вызвала бурные овации.

Одним словом, моя речь удалась. Показателем этого было то, что я после прений не бичевал себя, как обычно, вспоминая те или иные промахи.

Умаров поблагодарил меня за речь, и состав суда удалился в совещательную комнату.

Тамара Исаевна продолжает начатый со мной диалог:

- А может, все-таки будет оправдательный? Вы так все хорошо доказали.

- Лучше не надо, Тамара Исаевна. Я ведь Вам говорил - обязательно будет протест прокурора, приговор отменят, и после этого будет только обвинительный.

- Но ведь доследование - это опять месяцы тюремного заключения. Он уже немолодой. Сердце иногда пошаливает.

- Может быть, удастся выцарапать его на лечение.

Умаров вынес определение о направлении дела на дополнительное расследование. Меру пресечения Саиду оставил прежнюю, в виде содержания под стражей. В определении он подробно изложил судебные показания работников госбезопасности и понятых. Он указал в нем все мои доводы, высказанные в обоснование искусственности обвинения. Все содержание этого судебного документа ориентировало органы следствия на прекращение дела. Оставалось ждать их реакции.

Пока дело шло до следственного отдела УВД, куда оно по нашему предположению должно было вернуться, мы с Тамарой Исаевной проработали план наших дальнейших действий. Я ее предупредил, что общий срок доследования составляет один месяц со дня получения дела следователем. В дальнейшем срок следствия продлевается прокурором в обычном порядке. Доследование может затянуться. Это очевидно. Следователь будет ездить в прокуратуру области, консультироваться. Солидные дяди с большими звездами станут изучать дело, почесывать затылки, пожимать плечами. А подследственный будет сидеть и зарабатывать болячки.

Тамара Исаевна привезла мне амбулаторную карту Саида, из которой было видно, что у него барахлит сердце, не в порядке с давлением.

Я подготовил проект ходатайства о назначении в отношении Икрамова судебно-медицинской экспертизы. Я просил следователя поставить перед экспертами следующие вопросы:

1. Какими болезнями сердечно-сосудистой системы страдает Икрамов?

2. Не представляет ли в связи с этими болезнями его пребывание в условиях следственного изолятора опасность для его жизни?

Экспертизу я просил провести по документам и путем обследования.

Вскоре я узнал, что дело для доследования передано следователю Ленинабадского УВД Кариеву Аскару, то есть хозяину того кабинета, где сидел наш первый следователь, командированный из Душанбе. Мы с Аскаром знали друг друга по работе. Стычек у меня с ним как со следователем не было.

Мы встретились с ним в его кабинете, и я положил на стол ходатайство. Он прочитал его. "Тахир Рахимович, я еще не изучил дело. Давайте встретимся через пару дней".

Когда я ему позвонил через два дня, он сказал мне, что дело неожиданно истребовала прокуратура области и мое ходатайство он тоже приложил к нему.

Дело в прокуратуре находилось дней десять. Когда я в очередной раз связался с Кариевым он сказал следующее: "Я приступил к выполнению определения суда об устранении пробелов первоначального следствия. Ходатайство Ваше удовлетворил. Для экспертизы направлены врачи областной кардиологической больницы".

Через некоторое время приехала Тамара Исаевна и сказала мне, что пока врачи собирались проводить экспертизу, у Саида случился инфаркт и он лежит в реанимационном отделении вышеназванной больницы.

Пока он лежал в больнице, следователь, естественно, его не тревожил и даже обнадежил нас, говоря, что дело, возможно, пойдет на прекращение.

Мы несколько раз поднимали вопрос об изменении меры пресечения Икрамову на подписку о невыезде.

Тамара Исаевна даже съездила в прокуратуру республики и добилась приема у одного из замов генерального. Безрезультатно. В столице от этого дела шарахались как черт от ладана.

Когда Саид пошел на поправку, мы добились перевода в реанимационное отделение ЦРБ Матчи, то есть по месту жительства обвиняемого. Все это время у его палаты дежурил конвой.

В таких хлопотах прошло примерно два месяца. Однажды утром Кариев позвонил мне сам и без всяких комментариев объявил, что он завершил доследование и необходимо провести процедуру окончания следствия.

Это было несколько неожиданно, потому что по последним его разговорам в прокуратуре области как будто бы склонились к прекращению дела. Поэтому у меня уже вырвался было соответствующий вопрос, но я сдержался, и мы оговорили нашу поездку в Матчу.

Мы добирались туда, по-моему, на следующий день на рейсовом автобусе. От автовокзала дошли до местного отдела милиции. Оттуда нас на дежурной автомашине довезли до районной больницы, располагавшейся на окраине поселка, в живописном плодовом саду.

У дверей реанимационного отделения нас встретила Тамара Исаевна. Мы надели белые халаты и бахилы. Выдержит ли он новость о том, что дело опять идет в суд?

Тамара Исаевна с заговорщическим видом увела меня в коридор и горячо и убежденно зашептала:

- Аскар сказал, что дело идет на прекращение! Прокуратура дала согласие!

Я не стал разделять ее оптимизма:

- Тамара Исаевна, в этом случае нет необходимости в проведении сегодняшней процедуры.

- Но он так уверил меня!

- Хорошо. Я сейчас изучу материалы дополнительного следствия и дам Вам компетентное заключение о перспективах дела.

Я зашел в палату. Аскар разложил свои бумаги на столе и листал дело. Саид полулежал в кровати. На его лице было написано чувство фаталистической обреченности.

Я приступил к изучению дела. Времени на это ушло довольно много (я делал выписки). Чем дольше читал я дело, тем больше убеждался в том, что прокуратура области сделала все возможное, чтобы сделать его "проходным" в суде.

Были передопрошены все участники обыска. С ними, видимо, побеседовало их начальство, потому что они вдруг все вспомнили, что патроны в сундучке нашел Назаров Ахмад, то есть наш прапорщик. Даже допросили дополнительно одного солдата, который якобы стоял в это время рядом с Назаровым и собственными глазами увидел полиэтиленовый пакет между блюдечками.

Понятые, студенты, тоже, оказывается, напряженно смотрели именно за действиями прапорщика, вынувшего на их глазах пакетик, в котором находились автоматные патроны. Они уверяли, что точно такие же показания они давали в суде, но их в протоколе судебного заседания исказили.

Тамара Исаевна, понятное дело, передопрошена не была, поскольку ее показания рисовали совершенно другую картину обыска. Но и без этого, принимая во внимание ее показания в суде об истинной картине обыска, следователь обязан был провести между нею и другими свидетелями очные ставки. Этого сделано не было.

Изучив дело, я не стал ничего говорить подзащитному, не стал проводить с ним традиционную беседу по обсуждению его материалов. Сделав вид, что все в порядке, я заявил Кариеву о своей готовности к оформлению процедуры окончания следствия. В его протоколе я записал ходатайство о проведении вышеупомянутых очных ставок. Кариев прочитал его и тоже не стал ничего комментировать. Икрамов лежал безучастный.

- Саид, мы сейчас обсудим все с Тамарой Исаевной, и она Вам все скажет, - сказал я ему.

Он кивнул головой.

Когда мы со следователем вышли из реанимационного отделения, было около восьми часов вечера. Рейсовые автобусы в областной центр уже не ходили. Тамара Исаевна предложила нам заночевать в Бустоне. Кариев от ее предложения отказался и сказал, что он пойдет в ОВД и ему помогут уехать домой коллеги. Он попрощался с нами, и его повезли в райотдел милиции. Затем на этой же машине мы с Тамарой Исаевной доехали к ней домой. Ее старшая дочь Пари (Фея) ждала нас с горячим ужином. Мы поели и за чаем стали обсуждать сложившуюся ситуацию.

Мне пришлось огорчить Тамару Исаевну и разочаровать ее в этом "милом", как она выражалась, Аскаре.

- Он Вас ввел в заблуждение, Тамара Исаевна, - начал я. - Ни о каком прекращении дела речь не идет. Об этом говорит хотя бы проведенная им процедура окончания следствия. При прекращении дела ее не проводят, смысла нет. Напротив, содержание материалов дополнительного расследования максимально нацелено на то, чтобы дело прошло в суде.

И я ей рассказал, какие изменения произошли в показаниях работников госбезопасности и понятых. Я ей высказал также свое мнение о том, что на этот раз прокуратура, видимо, будет настроена решительно и не даст возможности свидетелям выйти за рамки последних показаний. А при таких показаниях даже самый лояльно настроенный судья ничего не сможет сделать для установления истины.

- Что же делать? - Тамара Исаевна сидела заметно огорченная. Моя оценка ситуации оказалась для нее неожиданной.

- Сегодня пятница, - сказал я. - В понедельник Кариев передаст дело в прокуратуру вашего, Матчинского района, и его движение остановить будет трудно. Его там утвердят, в этом сомнения у меня нет, и направят в суд. Нам необходимо, чтобы до этого направления его истребовало из прокуратуры высшее руководство, республиканское. Истребовало, изучило, дало материалам объективную оценку. На практике это часто делается. Если мы будем действовать согласно правилам Уголовно-процессуального кодекса и заявим, скажем, ходатайство о прекращении дела, остановить его движение в суд мы не сможем. Необходимо, чтобы дело истребовали в прокуратуру республики в понедельник в самом начале рабочего дня. Иначе ваш прокурор района может утвердить обвинительное заключение прямо с утра и тут же передать в суд. А оттуда уже никто не имеет право его истребовать. Даже генеральный прокурор.

- А как же сделать, чтобы дело истребовало руководство прокуратуры республики?

- Но Вы же бывший народный депутат СССР, известный в республике человек... Я Вам сейчас составлю бумагу, и Вы завтра же первым рейсом вылетайте в Душанбе.

До позднего вечера я составлял жалобу на имя Генерального прокурора Республики Таджикистан от имени самой Тамары Исаевны. Это давало больше возможностей для критики, нежели если бы я писал ее от своего имени, как от защитника.

В ней я в допустимых выражениях, учитывая реальное политическое положение в стране, доказывал, что ее муж, известный в Среднеазиатском регионе хирург, привлечен к уголовной ответственности за незаконное хранение автоматных патронов на явно сфальсифицированных доказательствах. И несмотря на то, что в суде выявилась полная несостоятельность этого обвинения, областные правоохранительные органы, применяя явно недозволенные методы следствия, пытаются вновь после "доследования" направить дело в суд. Я конкретно раскрывал, в чем проявилась сфальсифицированность доказательств и недозволенность методов следствия.

...Мы сидели на той самой веранде, где стоял сундучок, за тем самым столом, на который для обозрения понятых были разложены в свое время патроны. Тамара Исаевна подливала мне крепкого кофе, а я писал, стараясь, чтобы обращение было острым, но в то же время не компрометировало государственные силовые и правоохранительные структуры. Конечно, мы знали, что в этой ситуации было бы наивно жаловаться Генеральному прокурору на его подчиненных, но другой схемы действий в сложившихся условиях просто не существовало.

Рано утром - это была суббота - мы с Тамарой Исаевной выехали в аэропорт, и я проводил ее в Душанбе.

В результате этой поездки дело в понедельник утром по телефону было истребовано в прокуратуру республики. Его там изучили и с соответствующим заключением направили в область.

Месяца через два дело в отношении Икрамова было прекращено по реабилитирующему основанию - за недоказанностью его вины.

Т. Утамбаев,

адвокат

"Гражданин и право", N 2 февраль 2006 г.