О коммуникативной точности законодательного текста в правотворчестве (Ю.С. Ващенко, "Российская юстиция", N 4, апрель 2006 г.)

О коммуникативной точности законодательного текста в правотворчестве

Общеизвестно, что слово в юридическом тексте, как впрочем и в любом другом, выполняет номинативную, или дефинитивную, функцию, т.е. является средством четкого обозначения. Называет предмет, обозначает предмет и пр. Слово вычленяет фрагмент неязыковой действительности и является средством четкого обозначения. В этом случае слово - простой знак, символ, название явлений правовой действительности, отраженной в общественном сознании. Но если слово выступает средством логического определения, тогда оно понятие и научный термин.

Переход от номинативной функции словесного знака к семантическим формам самого слова обычно связывается с коммуникативной функцией речи.

В процессе речевой коммуникации вещественное отношение и значение слова могут расходиться. Особенно ощутимо это расхождение, когда слово не называет предмета или явления, а образно его характеризует. Это в первую очередь сказывается на коммуникативной точности юридической речи, когда мысль законодателя получает текстуальное выражение в форме нормативного акта. Так как само понятие "точности" замысла законодателя имеет для правовой коммуникации решающее значение, то остановимся на этом более подробно.

Для этого, чтобы привести в соответствие эти два понятия (точного или неточного) - надо рассмотреть как они между собой взаимодействуют. Так, при характеристике коммуникативных качеств речи некоторые исследователи, в частности Б.К. Головин, М.Д. Феллер*(1) предлагают различать "точность понятийную и точность его словесного" воплощения. Такой подход оправдан.

Необходимо учитывать, что именно точно (или неточно) - мысль законодателя или сегмент текста, выражающий эту мысль. Мысль законодателя точна, если она соответствует отражаемому эпизоду (фрагменту) внеязыковой действительности, если она представляет собой именно то, что должно быть сказано в данной ситуации для ее адекватного отражения. Сегмент юридического текста точен, если он "притерт" к мысли законодателя, если он не велик и не мал, а подогнан ей "по росту", то что по его "форме". Чтобы можно было человеку, незнакомому с замыслом законодателя, достаточно адекватно воспринять передаваемую мысль*(2). Но суть в том, что понятие доступности изложенной мысли не всегда амбивалентно ее точности, более того "трудности", которые связаны с этими двумя понятиями непреодолимы*(3). Германский правовед Г. Киндерман, подчеркивая важность доступности законодательного текста, тем не менее утверждает, что это зачастую входит в противоречие с точностью закона. Снятие такого противоречия должно быть в пользу точности, а не его понятности*(4). Думается, однако, что данное противопоставление носит более искусственный характер. Использование в законе точных специальных терминов и понятий - вовсе не делает его непонятным, если в самом законе даются определения этим терминам и понятиям. Более того, "темные места" можно убрать путем расширения диспозиции правовой нормы. Тем более что задача законотворчества в том и состоит, чтобы эти трудности преодолевать, ибо законы создаются не только для судей или государственных чиновников, а для всех людей.

Поэтому есть все основания утверждать, что, если мысль законодателя соответствует отражаемому эпизоду правовой действительности, то она точна. Если к тому же законодательная мысль схвачена словом плотно, без видимых расхождений между ними, "зазоров", то точен и юридический текст, передающий эту мысль.

Законодательная стилистика рассматривает отношение в канале правовой коммуникации: мысль законодателя - юридический текст. Здесь мысль законодателя выступает не отражающим звеном, а отражаемым. Если на первом этапе правотворчества законодательные идеи были зеркалом, копией, отражающей правовые реалии, то теперь они (после отражения правового поля закона - верного или неверного, точного-неточного) - оригинал, который надо запустить в русло правовой коммуникации, передать читающему текст, чтобы вызвать в его воссоздающем воображении, мышлении достаточно адекватную копию.

Таким образом, законодательный текст - это как бы второе отражение, или "отражение отражения". Сами термины "предметная точность" и "понятийная точность" при всех их достоинствах (краткость, единообразие, директивность и др.) имеют и недостатки. Основной их недостаток состоит в том, что порождаемые ими представления - о двух точностях - часто различаются неотчетливо, они зыбки. Особенно это касается термина "понятийная точность". Разве предметная точность не является одновременно и тем самым понятийной? То есть, разве мысль - отражение, слепок с правовых реалий, не содержит в себе понятие?

Проиллюстрируем сказанное на примере. Известно, что право Российской Федерации образует определенную систему, наиболее крупные звенья которой называются отраслями права. В качестве критериев разграничения отраслей права выступают предмет правового регулирования (главный, основной) и метод правового регулирования (дополнительный, производный). Если понятие предмета правового регулирования связано с вопросом о том, какие общественные отношения подвергаются правовому воздействию (имущественные, трудовые, административные и пр.), то понятие метода - с вопросом о том, как эти общественные отношения регулируются нормами права. Вкупе как предмет правового регулирования, так и метод, определяют понятие содержания той или иной отрасли права, являясь ее главными и определяющими критериями.

С коммуникативной точки зрения важно следующее.Законодатель в процессе правотворчества передает не понятие (отдельное, изолированное, логически очищенное от всего, т.е. понятие в чистом виде), а замысел, нормативное комплекс-представление, куда входит следующий ряд слитых понятий в сплаве с властно-волевыми устремлениями (замысел - нормативное представление - проект - оформление принятых решений - закон). По сути законодатель передает содержание, полученное им при отражении, познании правовой реальности. То что некоторые правоведы называют "правовой идеологемой"*(5).

Второй термин - "предметная точность" - также зауживает ту сферу правоотношений, которую он должен обозначать. Ведь отражаться мыслью законодателя могут не только предметы, но и сами процессы (процессуальное право). Более адекватным является термин "фактическая точность" (соответственно - неточность*(6)). К примеру, в ст. 80 Конституции РФ написано: "Президент РФ является главой государства". Главой чего? Рек, морей, гор? Населения? Или все-таки части его, т.е. государственной администрации? Многие под словом "государство" предпочитают понимать именно первое и второе, а не последнее. То есть понятийная точность термина "Президент - глава" затеняет ее фактическое восприятие.

Поэтому вместо пары терминов "предметная точность" - "понятийная точность" лучше использовать с тем же значением другую пару терминов: "фактическая точность" - "коммуникативная точность", т.е. точность как свойство, присущее правильному (адекватному, истинному) отражению мира -реального или кодифицированного, и точность как свойство, возникающее при выражении мысли законодателя, когда эта мысль адекватна "взята словом закона" и "запущена" в русло правовой коммуникации для передачи ее читающему или изучающему закон.

Различие двух точностей - фактической и коммуникативной - можно проиллюстрировать на следующих примерах.

Ст. 75 УК РФ - освобождение от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием. Строго говоря, атрибутивное словосочетание "деятельное раскаяние" находится в семантическом несоответствии значению данного терминообразования. Ведь "деятельный" - это живой и энергичный (деять (арх.)

- делать - деятель(н)ый), т.е. в смысле созидающий. А "раскаяние" означает признание в совершенном проступке (ошибке), когда совершивший ее испытывает сожаление. И что получается: энергично (живо) раскаиваться. Звучит чисто по-русски: грешить и каяться. Когда можно было написать чистосердечное раскаяние, по типу - чистосердечное признание. Данное словосочетание как раз и предполагает перечень всех действий виновного лица, который изложен в п. 1 ст. 75 Уголовного кодекса. Хотя законодатель имел точную мысль, вполне соответствующую правовой действительности, но не сумел "схватить", обозначить ее нужным (точным) словом. Другой не менее забавный оксюморон (столкновение противоположных по смыслу слов) читаем в законе "О воинской обязанности и военной службе (от 26.03.98 г. N 53-ФЗ) в ст. 1 военная служба названа "почетной обязанностью". Разве обязывают к тому, что почетно? Такая игра законодателя словами приводит к общегосударственному лицемерию.

Обратимся к статье ГК РФ, где речь идет о кабальной сделке. Данное выражение находит широкое применение в гражданских и процессуальных правоотношениях несмотря на то, что смысл данного термина не совпадает с его общеупотребительным значением. Ведь "сделка" - это соглашение (согласие) двух и более сторон, в которой внутренняя воля (желание) совпадает с внешним выражением воли (волеизъявлением) других лиц. По сути (за редким исключением) - это двустороннее соглашение. А "кабала" (кабальная) предполагает полную зависимость одного лица от другого. То есть, это сделки имеющие порок воли, когда обе стороны осознают характер заключаемого ими соглашения: заведомо выгодный для одной стороны и проигрышный для другой. В таком случае - это не сделка, а реквизиция с небольшой долей компенсации за ее совершение. Но в ст. 179 ГК РФ законодатель четко улавливает суть данных сделок, классифицирует их, признавая такие сделки недействительными. Это "...сделки, совершенные под влиянием обмана, насилия, угрозы, злонамеренного соглашения представителя одной стороны с другой стороной или стечения тяжелых обстоятельств".

Абзац вызывает неприятие применения таких терминологических сочетаний как "общенародный хозяйственный комплекс" и "рыночный механизм", которые сплошь и рядом встречаются в указах, законах и решениях высших органов федеральной власти (например, ст. 3-5 ФЗ "О государственном прогнозировании и программах социально-экономического развития Российской Федерации" от 29.06.05 г.). Но ведь хозяйство бывает у Иванова, Петрова, Сидорова, которые, будучи хозяевами, этим хозяйством и управляют. Если же оно общенародное, то стало быть нужен и общенародный хозяин. Что таковым является наше государство уже верится с трудом.

Теперь о "механизме". Обладая даже завидным воображением, трудно представить себе механизм, где, как известно, надо регулировать гайки и винтики, да еще в общенациональном масштабе. Так в ст. 10 "Ускоренная амортизация" Федерального закона "О государственной поддержке малого предпринимательства в Российской Федерации" от 14.06.95 г. читаем: "с применением механизма ускоренной амортизации". Само синтагматическое словосочетание "ускоренная амортизация", буквально - ускоренный износ, да еще имеющее свой "механизм", который устроен так, чтобы все быстрее изнашивалось, кроме удивления ничего не вызывает. Даже сам "рынок" в законодательных актах вызывает стойкую ассоциацию с "большим базаром". Так что метафорическое употребление данных терминов не всегда оправдано в том значении, в котором они нам подаются. Более того, магия слов, особенно если их применять неправильно, всегда действует разрушающе.

Исходя из вышеприведенных примеров, с коммуникативной точки зрения важно следующее: Законодатель передает содержание правовой действительности, полученное им при отражении, познании реального мира (содержание - сумма идей, эмоций, воплощенных в нормативном акте).

К сожалению следует признать, что законодательная статистика свидетельствует, что существующих языковых средств всех уровней, с точки зрения их рационального и общественно принятого использования для точного выражения правовых взаимоотношений в обществе, явно недостаточно. Отсюда проблема тождества слова и мысли, несогласованность между отправителем речи- законодателем и его адресатом-гражданином, связанных регулируемым правоотношением.

Снять подобную несогласованость можно и нужно. Надо следовать не столько точности словоупотребления, а точному выражению мысли т.е. коммуникативной точности законодательной речи.

Таким образом, точность замысла и его воплощение - это полное соответствие актуализированного законодателем значения высказывания передаваемому правовому смыслу.

Ю.С. Ващенко,

доцент кафедры гражданского права и процесса Волжского университета

им. В.Н. Татищева, кандидат юридических наук

"Российская юстиция", N 4, апрель 2006 г.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) См: Феллер М.Д. Структура произведения. - М., 1981. с. 91

*(2) См.: Колесников Н.П. Культура письменной речи: Устранение омонимии в предложении. - Ростов, 1987. С. 35-36.

*(3) См.: Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. С. 83

*(4) См.: Киндерман Г. Техника закона. - Берлин, 1978. С. 39-40

*(5) Савицкий В.М. О некоторых аспектах взаимодействия уголовно-процессуальной теории с практикой. - М., 1985. С. 290-292

*(6) Мучник Б.С. Культура письменной речи. Формирование стилистического мышления. - М., 1994. С. 98-102.