К пониманию закона в дореволюционной России (Е.А. Юртаева, "Журнал российского права", N 9, сентябрь 2010 г.)

К пониманию закона в дореволюционной России

Закон в России исторически выступал в своей имманентной ипостаси как одна из наиболее элементарных и универсальных форм проявления права. С накоплением социального опыта первоначально возникавшие как запреты, долженствования, управомочия социальные нормативы, которые сопровождали жизнь человека от самого рождения, объективировались сначала в табу, представления о грехе, о справедливости, а на их основе через сакральность - в осмысление закона*(1).

Понимание закона как всякой вообще юридической нормы мы находим в Начальной летописи, где говорилось о законах, по которым жили племена, в том числе восточнославянские*(2). В законе заключалось требование обязательного подчинения, защищенное применением санкций, и по смыслу Начальной летописи его цель состояла в поддержании постоянства определенного соотношения сил в общественной среде*(3); т.е. в содержание закона закладывался только формальный признак веления, волевого установления власти. Однако, как считается, под влиянием христианских догматов понимание закона в последующем расширилось включением "сакральных" элементов: смысл юридического норматива стал дополняться нравственным содержанием*(4). Со временем формальный признак волевого повеления в осмыслении закона был существенно дополнен материальным: закон воспринимался как призванный сохранять "истинное", "праведное" и, кроме того, "благодатное" состояние общественных устоев. Такое понимание закона привело к тому, что сам термин "закон" в обозначении юридического правила постепенно был вытеснен термином "правда". Правдами стали именоваться первые систематизированные правовые сборники, объединяющие обычные и иные нормы (например, Русская правда), которые в общественном восприятии являли собой идеал истины, "идеал нравственного блага"*(5).

Потребность в общей нормативной регламентации общественной жизни, необходимость установления единых принципов государственного управления возникла с преодолением удельной системы, с возвышением Москвы. Верховное управление и сопутствующее ему право издания законов постепенно сосредоточились в руках великих московских князей, позднее - российских царей. Также постепенно изменялось понимание закона, самого этого термина.

В Московском государстве законами именовались акты греческих царей, тогда как за актами московских царей закрепилось название не законов, а указов, причем законы греческих царей считались актами более высокой юридической силы. В период сословно-представительной монархии законодательные решения наряду с царем могли принимать "думные люди" - разные чины, объединенные в составе Боярской думы. Несмотря на часто упоминаемую в литературе в качестве общей формулы санкционирования законодательного решения "государь указал и бояре приговорили", юридически это были две разновидности законодательных актов. Решения, принимаемые в присутствии царя, сопровождала именно такая формула, тогда как принятые без участия царя акты сопровождала формула "по государеву указу бояре приговорили". Точно так же и индивидуальное нормотворчество государевых дьяков осуществлялось "по государеву приказу" или "по боярскому приговору"*(6).

На этимологию слова "закон" единого взгляда не существует до сих пор. Его происхождение, в частности, связывали с вышедшим теперь из употребления глаголом zakonati (устроить, установить), использовавшимся когда-то во всех славянских языках; а под гакопом понимали "первоначальное, исходное решение"*(7). Единый корень "кон" в словах "закон" и в древнем - "покон" (обычай) (как и в других - исконный, искони) трактуется как "начало"*(8). Производимое от него с помощью соответствующей приставки слово "закон" истолковывают как хронологически следующий "за" ("после"). То есть закон - это порядок, установленный как исходный образец и призванный действовать на все будущее время после его установления*(9). Поэтому к категории закона мог быть причислен только тот регулятор, который нес заметный отпечаток обычно-правового влияния.

Говорить о законе как об акте правотворчества государственной власти применительно к Российскому государству можно лишь начиная с середины XVI в., хотя и тогда и еще длительное время спустя сохранялось прежнее наименование такого акта - государев указ*(10). Источник возникновения закона становился единым - от государственной власти. Долгое время законодательные акты в совокупности представляли собой директивы, издаваемые по мере необходимости, главным образом по частным вопросам. Со времен Петра I законодательство постепенно начинает приобретать характеристики внутренней взаимосвязанности, смыслового единообразия. В последующем единообразие и содержательная связь между законодательными актами стала поддерживаться нормотворческими усилиями власти.

С начала XVIII в. закон постепенно приобретает значение акта высшей юридической силы; тогда же обнаруживается тенденция закрепления законотворческой функции за государственной властью: "Законодательная власть есть право государя издавать законы".*(11) Делались попытки выделять специфические признаки и в материальном содержании закона. "Положительные законы, - заключали на основе официального обобщения теории и практики законотворчества на протяжении XVIII в., - суть особенные и точные установления законодателя яко способы, коими люди соединяются и сохраняются в обществе и без которых бы общество разрушилось"*(12). В то же время не подвергалась сомнению мысль о том, что закон должен обеспечивать поддержание определенных общественных идеалов, поскольку созревало понимание того, что "прагматическое, рациональное поведение людей осуществляется в тех рамках, которые задаются системой ценностных абсолютов"*(13).

Закрепление за законом значения социального регулятора официального и постоянного свойства было предметом не одного повеления Петра I. В указе "О хранении прав гражданских"*(14) император установил порядок, при котором общим источником права признавался закон; нарушающий нормы закона чиновник считался противником правды и подлежал строгому наказанию как государственный преступник. На достижение единства в законодательном регулировании процессов государственной жизни были, например, нацелены многие положения Генерального регламента.*(15)

Реформирование социальной жизни при Петре I на европеизированных началах привело к урегулированию государственной организации как в целом, путем определения новых принципов государственного и церковного управления, правосудия, регионального управления, общественных отношений, так и в буквальном смысле: "регул", "правило", "регулярство" становится обязательным элементом во всех сферах жизни. "Регулярство" стало средством социального реформирования или элементом государственной политики; "регулярство" утвердилось как структура государства и общества, как условие функционирования государственного аппарата, как гарантия действенности структур власти и как характеристика правового сознания. Подобный подход к регулированию уклада всей жизни впечатляет исследователей и поныне. Авторитетный знаток петровской эпохи Н.И. Павленко пишет: "..указы определяли, как надо сооружать печи, какой ширины надобно ткать полотно, как обрабатывать кожу, в каких гробах и где хоронить умерших, сколько раз посещать храмы и как вести себя в них. На все случаи частной жизни существовали указы. Многие из них составлялись самим Петром".*(16) На парадоксы петровского властвования обращал внимание по ходу сбора материалов для истории петровского времени А.С. Пушкин, сделавший пометку "NB. (Это внести в Историю Петра, обдумав.)": "Достойна удивления: разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или, по крайней мере, для будущего - вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика"*(17). Очевидно, что в таких условиях, когда законом требовалось считать любое или всякое повеление, исходящее от власти (как императора, так и уполномоченных им лиц и учреждений), внедряемое в общественное сознание, понимание закона не могло быть иным, нежели волюнтаристским.

Петр I, формируя новую государственную систему, мыслил себя в качестве единственного законодателя: он определил законодательную функцию императора как учредителя законодательных норм для разрешения всех тех дел, которые не имели прецедентного решения. Собственноручное написание прецедентного решения и распространение его на последующие отношения и было, по мнению императора, содержанием деятельности законодателя. Трактовка законодательной функции государства как определение частных правил из рассмотрения казусов имела своим следствием то, что законодательство Петра I - это большой массив разнообразных, преимущественно эпистолярных источников, содержащих в том числе законодательные правила.

Еще одной стороной петровского правотворческого опыта стало то, что закон, исходящий от власти, начал приобретать отвлеченный эмоциональный окрас из-за удаления из его "ауры" "элементов чувственной привязанности"*(18): новые законы переставали действовать как обычаи. Если двигателем исполнения законов, воспринимаемых как обычно-правовые предписания, во многом служат эмоциональные элементы, то петровским режимом они были изгнаны из сферы правособлюдения. Как оказалось, навсегда. Более поздние случаи обращения к "чувствам" подданных*(19) ситуацию ни изменить, ни даже поколебать уже не могли.

Между тем понимание рационального способа законодательствования, как и восприятие назначения закона, эволюционирует. Главной тенденцией государственного развития к середине XVIII в. выступает гуманизация жизни русского общества: организация жизни и быта по европейскому примеру, подъем культуры, просветительства, что свидетельствовало о формировании новой политической и социальной атмосферы в стране. Это, в свою очередь, создавало благоприятную почву для формирования в обществе представлений о человеческом достоинстве и чести. В целом содержание государственной жизни давало основания для высоких оценок уровня правовой культуры в государстве, в том числе в деятельности, связанной с созданием законов. Как классический пример, демонстрирующий гуманистическую направленность внутренней политики во времена императрицы Елизаветы Петровны, приводят ее напутствие к работе Уложенной комиссии 1754 г. с запретом об использовании в новом законе смертной казни: "...за подлежащие вины смертные казни не писать"*(20). Об уровне этической составляющей содержания российских законов и российском праве профессор российской Академии наук Ф.Г. Штрубе в 1748 г. писал, что "правам и законам" Российской империи "в рассуждении их справедливости никаких других предпочесть нельзя"*(21). Эти обстоятельства, кроме того, стимулировали теоретическую разработку проблемы законопонимания.

Разнообразные идеи о законе как об основном и базовом явлении для всех политико-социальных процессов в России фундировались и в XVIII, и в XIX, и в XX в. Причина интереса к этой теме заключалась, как представляется, в попытке примирения абсолютистско-монархического всевластия (и преимущественно феодального законодательства как его следствия) с необходимостью считаться с новыми явлениями в общественной и правовой жизни России.

Противоречивая политика "просвещенного абсолютизма" порождала противоречивые постулаты: законы определяются нравами, тогда как нравы суть следствие законов*(22). Ключевой смысл закона времен Екатерины II - это демонстрация уверенности, что слово императрицы, прозвучавшее в законе, способно воспитать общество. Этим объясняется обильность потока указов, активность правотворческой деятельности императрицы, адресованной депутатам, сословиям, направившим своих представителей в Комиссию о сочинении проекта нового уложения в 1767 г. Поэтому порой так специфична и форма ее законодательства, которая больше свидетельствует о его обращении не столько к "внутреннему" правоприменению, сколько к европейскому общественному мнению.

Под влиянием трудов Монтескье, личной переписки с Дидро и Вольтером в эпоху "просвещенной" правительницы пересматриваются значение законотворчества и роль закона. "Если в петровское время в законе видели, главным образом, средство, орудие регламентации жизни, - констатирует А.Б. Каменский, - то во второй половине века закон становится в определенном смысле самоцелью: создать справедливые законы, обеспечивающие благоденствие народа, - обязанность и основная функция монарха"*(23).

В Наказе Комиссии о сочинении проекта нового уложения между прочим к законам относились "те установления, которые ни в какое время не могут перемениться"*(24). Все другие подразделялись на временные учреждения - устанавливающие порядок течения государственной и общественной жизни и именуемые также наказами и уставами, и указы - распространявшие свое действие на частные случаи и отдельных лиц*(25). В Наказе указывалось и на то, что законов, устанавливающих "незыблемые правила" государственной жизни не может быть много.

По-прежнему не уступал закону ни по социальному значению, ни по юридической силе обычай. Обычай считался законом. Причем он имел превосходящее над законом правовое значение для регулирования отношений у населения с традиционным укладом жизни. Так, исключения из действия общероссийских законов допускались для инородцев, казаков. Сферами, которые допускали применение общероссийских законов в качестве не основного, а субсидиарного регулятора, были не только гражданско-правовые отношения или мелко-уголовные дела с незначительным ущербом. Обычай регулировал и публично-правовые вопросы. Например, при выборах депутатов в екатерининскую комиссию от казаков им было предписано действовать "сообразно с их обычаями". На использование обычно-правового "обряда выборов" ориентировались оседлые инородцы. Заметим, что на всех российских окраинах государство стремилось опираться на местные обычно-правовые элементы и непрямые формы правления.

Несмотря на обилие косвенных указаний на отдельные признаки или свойства закона, более или менее целостного представления о том, что же такое закон в документальных или литературных источниках XVIII в., не находим. Фактически до начала работы по систематизации существовавших в России законодательных предписаний при Александре I под законом понимали "точные" установления законодателя, служащие способом объединения и поддержания людей в обществе и без которых общество "разрушилось бы". В противопоставлении закону под обычаем тогда начали признавать установления "всего вообще народа"*(26).

Положение, при котором всякий правовой акт (будь то повеление монарха или утвержденные им доклады и инструкции уполномоченных лиц) именовался законом, начало меняться в XIX в. С учреждением Государственного совета в 1810 г. были введены некоторые формальные признаки закона: рассмотрение законопроекта в Государственном совете и подписание царем. Однако на практике издавалось немало законодательных актов, где не было ни одного из этих признаков либо отсутствовал один из них.

При открытии Государственного совета 1 января 1810 г. Александр I говорил, что "всегда желал, чтоб благосостояние империи утверждалось на законе, а закон был неподвижен на установлениях"*(27). Однако справедливым оставалось и утверждение о том, что "в России больше, чем где-нибудь, игнорировался всякий закон"*(28). Утверждение это базировалось на сложившейся в императорской России практике, состоявшей в том, что с петровских времен главенствующее место среди официальных источников российского права занимало административное распоряжение.

Кроме того, восприятие закона (как и права вообще) в православной общественной традиции исторически сохраняло идею его этического обоснования. Христианское мировоззрение традиционно соединяло содержание закона с императивом нравственного долга, этической нормы. Закон в такой трактовке - одна из ступеней нравственного развития человека, которая постоянно направляет, а при необходимости склоняет к нравственному выбору более совершенного с моральной точки зрения поведения. Очевидно, что текущая административная деятельность, возведенная в ранг законодательной, была лишена этих свойств.

К началу XIX в. закон не стал предметом специального изучения, но о его понимании рассуждали многие исследователи-правоведы.

Закон в широком смысле понимался как "правило, с которым мы должны сообразовать все наши свободные деяния". Юридическое понимание закона сводилось к "ясному и точному постановлению законодателя, с которым подданные должны сообразовать все свои внешние деяния в гражданской жизни"*(29). "Закон в пространном смысле, - по мнению Л.А. Цветаева, - есть правило действий и отношений вещей между собою"*(30). Соглашаясь с Платоном в том, что закон "есть ум Божий, душа света, искусство природы", П.И. Дегай предлагал понимание закона в широком смысле - как "необходимое правило действия"*(31). "Закон... он есть правило в жизни для всех состояний", наставлял ординарный профессор Московского университета Н.Н. Сандунов, выступая на ежегодном общеуниверситетском собрании в 1820 г.*(32)

"В закон, в точном его толковании, должно положить те постановления, коими вводится какая-либо перемена в отношениях сил государственных или в отношениях частных людей между собою", - писал в Проекте уложения государственных законов М.М. Сперанский; законы, по его мнению, "должны составлять предмет законодательного сословия*(33). Такое понимание закона позволяет заметить довольно определенное представление о материальном содержании и о формально-процессуальной стороне издания закона. Однако позднее М.М. Сперанский отошел от этого строгого понимания закона и счел возможным использовать термин "закон" как "в собственном смысле", так и в понимании "все постановления ко всегдашнему исполнению от верховной власти или именем ея от учрежденных ею мест и правительств происшедшие по всем частям государственного управления без всякого изъятия"*(34). Законом снова предлагалось считать любое распоряжение власти.

М.М. Сперанский предлагал такую классификацию актов позитивного права: "чистые" законы - законы, составляющие основу и обязательный элемент существования любого общества и государства, проистекающие из "общежительной природы человека", независимо от его конкретных характеристик, и "прикладные" законы - акты, зависящие от тех или иных условий и изменяемые в соответствии с ними*(35). М.М. Сперанский делал попытку рассмотрения закона не только в "статике", но и в "динамике". Императорская власть, согласно его представлениям, действует либо посредством законов, либо повелений: форма действия определяет "род" власти. Издавая законы, император действует как власть законодательная, издавая повеления - как исполнительная (правительственная). При этом содержание правительственной власти, по М.М. Сперанскому, могло состоять (а) в применении законов или (б) издании законов, "когда случай не объемлется общим законом или по чрезвычайности его, или же потому, что закон его не предвидел или достаточно не определил... тогда править есть разрешать случаи сего рода отдельно по общему разуму законов, по правде и справедливости"*(36). Причем М.М. Сперанский считал, что второй вид полномочий правительственной власти не может быть предоставлен государственным учреждениям так, как предоставлен первый: полномочия второго вида не могут быть реализованы без обращения к верховной власти императора. М.М. Сперанский действительно, как отмечал Н.М. Коркунов, не делал различий между законом и актом распорядительного характера*(37), однако источником и законов, и административных распоряжений, по М.М. Сперанскому, мог быть только монарх.

Оценку свойств и градацию законов исходя из степени "важности" нормативного акта, т.е. его юридической силы, пытались установить при подготовке проекта Государственной уставной грамоты Российской империи в 1818 г. Тогда было предложено разделить все нормативные акты, которые подписывались монархом, на три "разряда": законы; уставы и учреждения; указы, повеления, рескрипты и постановления. Были установлены различия между законами общими, действующими на всей территории государства и при определении содержания которых монарху содействует Государственный сейм (общегосударственный законосовещательный орган), и местными, издаваемыми монархом при содействии наместнических (региональных) сеймов. Предполагалось, что законы будут скрепляться министром юстиции, другие акты - главами соответствующих министерств, ответственных за соблюдение соответствия скрепляемых ими актов актам более высокой юридической силы (не должно "заключаться противного правилам Уставной грамоты и законам")*(38).

Одним из заметных результатов, который был достигнут при проведении кодификационной работы при императоре Александре I, но окончательно воплощен императором Николаем I, стало то, что степень конкретизации содержания регулирования в законодательном акте влекла определенную меру его обязательности. Эта мысль была серьезным достижением научно-теоретического характера. Признавалось, что чем более конкретное и детализированное регулирование устанавливается тем или иным законом, тем меньшая вариативность поведения должна допускаться во исполнение целей закона. Теоретические установки находили воплощение в практике тогда достаточно оперативно. Если в первые десятилетия XIX в. довольно часто встречаются законодательные акты, содержащие указание на то, что исключается любое "по иному исполнение постановленных правил", то к концу 20-х гг. с завершением работы над первым изданием Свода законов Российской империи подобная норма стала общим правилом для всей правоприменительной деятельности.

При подготовке Свода законов выяснением характеристик закона и его основных разновидностей занимались не только ученые, но и специальное кодификационное учреждение - II Отделение С.Е.И.В. канцелярии и образованный для этой цели комитет.

В Основных государственных законах, подготовленных к изданию в Своде законов Российской империи в 1832 г., разновидности законодательных актов предлагалось различать так. В проекте ст. 47 указывалось: "Все вообще законы по предметам их суть трех родов: 1) законы, собственно так именуемые, коими определяется какое-либо право или какая-нибудь обязанность, 2) учреждения, коими образуются места и должности, 3) уставы, коими определяется образ и порядок исполнения". Кроме того, в данной статье содержалось разъяснение: "Разделение сие основано на общем разуме законодательства, на форме изложения многих законов, особенно после учреждения министерств 1811 г. изданных, и, наконец, преимущественно на § 73 Образования Государственного совета 1810 января 1, где именно упомянуто сие разделение". Эти пояснения, как и сама норма, остались только в проекте, в текст Основных законов вошло новое правило ст. 47 о том, что "империя Российская управляется на твердых основаниях законов, уставов и учреждений, от самодержавной власти исходящих", просуществовавшее до 1917 г.

Как видно, несмотря на настойчивые предложения М.М. Сперанского (спустя десятилетия он продолжал считать нужным проводить разграничение: "не токмо в законе, но и в уставе и в учреждении"), не был поддержан его замысел о разделении предметной, юридической и политической составляющих разных форм актов российского законодательства*(39).

Хотя на протяжении XVIII в. и в начале XIX в. практика российского правотворчества складывалась в некое подобие теоретически осмысленного опыта, в целом политико-правовая традиция развивалась в неизменном русле. Сложности с выяснением характера закона и его свойств проистекали из политической природы абсолютистской монархической власти в России. Неограниченность монархической власти привела к тому, что как в законодательстве, так и при осуществлении правительственной власти монарх не был связан установлениями закона. Кроме того, действовала и норма Основных законов о том, что указы, состоявшиеся по частному делу либо распространяющие свое действие на определенный род деятельности, отменяют действие общих законов*(40).

Поэтому содержательный критерий для определения сущности закона в абсолютистско-монархическом государстве применим быть не мог.

Впервые в русском правоведении идею о том, что в России законом следует считать акт, формальный порядок принятия которого был установлен в "Образовании Государственного совета" и который именовался "высочайше утвержденным мнением Государственного совета", высказал М. М. Сперанский. Кроме того, он отмечал недостаток ст. 47 Основных законов, видя его в том, что к "законам причислены уставы и учреждения, которые уже не суть законы, но меры, к исполнению законов прилагаемые"*(41).

Но и М.М. Сперанский задавался вопросом о том, какие по содержанию веления власти должны устанавливаться законодательным путем, а какие - в административном порядке. Принципиально содержание актов государственной власти, которые издавались законодательным путем, не определялось. Между тем в законодательстве можно найти отрывочные свидетельства того, что отдельные черты понимания закона могли быть заложены как в нормах, относящихся к форме издания, так и установлены исходя из материальных признаков. Например, о полномочиях Департамента законов Государственного совета говорилось, что он рассматривает "все то, что по существу своему составляет предмет закона"*(42), а в ст. 23 Учреждения Государственного совета, говорившей о компетенции этого органа, содержалось правило: "Дела о введении в пользу городских поселений... сборов и налогов, установление и условия взимания коих определяются не иначе, как в порядке законодательном"*(43). Подобные указания встречались довольно часто.

Эти указания хотя и не дают возможности определить, что же "составляет предмет закона", но одно уже упоминание свидетельствует о наличии представления о специфическом содержательном наполнении, которое должно быть у закона. Кроме того, встречающийся в актах термин "закон" чаще всего употреблялся в том же смысле, что и термин "законодательный порядок". Закон, законодательный порядок противопоставлялись обычаю, источнику неписаного права, который продолжал оставаться основным источником права, с которым закон конкурировать все еще не мог. На недифференцированность норм права и норм нравственности в общественном сознании русского народа указывал Б.А. Кистяковский*(44). "Коренное" обычное право как способ социальной регуляции и в середине XIX в. составляло главный отечественный опыт правового регламентирования, где лишь совсем недавно было инкорпорировано "казусное мышление" в качестве получившего государственную санкцию законодательства. Однако при этом законодательная практика оказалась серьезно сориентированной на последние данные правоведческой науки как источник формирующегося нового, определенного юриспруденцией законодательства*(45).

По мере развития правовой мысли становилось очевидным, что не все то, что утверждал монарх, должно было иметь силу закона. Акты, изданные в порядке управления или разрешающие дела административного характера, несомненно, имели иной, нежели закон, смысл. По вопросу о том, что такое "закон", начиная со второй половины XIX в. русские государствоведы разворачивают широкую дискуссию*(46). Делались попытки определения признаков закона, отграничения законов от других юридических актов, но всякий раз оказывалось, что эти попытки в государстве с абсолютистской формой правления оказывались безрезультатными*(47).

Вместе с тем праву как социальной ценности в системе государственных институтов не уделялось должного места. Закон не входил в систему общественных ценностей, не составлял предмета специального изучения практически до конца XIX в. Не особенно остро эта проблема воспринималась и на практике. Например, в 1833 г. Николаем I было издано предписание соблюдать "с точностию правила, постановленные законом", адресованное чиновникам после того, как он в очередной раз убедился, что правоустанавливающие документы порой оформляются только с "видом форм", а фактически не соблюдается "ни одна форма и обряд, законами установленные"*(48). Но и в этот период собственно законодательная норма еще не утвердилась в качестве авторитетного общеобязательного правила, всеобщей меры поведения. В среде государственного чиновничества, так же как и у населения, общественная значимость признавалась за той социальной нормой, которая, на взгляд ее применителя, более соответствовала "интересам монарха" в понимании облеченного властью гражданского или военного чиновника. Поэтому норма законодательного предписания с ее практическими последствиями в общественном сознании связывалась мало.

Тем не менее к концу николаевского правления представление о значении закона все более изменяется; закону как явлению общественной жизни все больше внимания уделяется в публицистике, постепенно изменявшей правосознание населения в целом*(49).

В середине XIX в. закон продолжал восприниматься преимущественно как любое постановление государственной власти. Но отдельные изменения в понимании правовых явлений, связанных с законом, происходили или как пересмотр прежних взглядов, или как порождение новых.

Изменялось понимание ключевых юридических терминов. Например, вначале, до издания Свода законов и в первые годы после его введения, термин "законодательство" понимался в предельно широком смысле. Сюда относили и обычай, и юридическую доктрину. "Сначала законодательство образуется посредством обычаев (курсив мой. - Е.Ю), путем бессознательной деятельности," - писал в 1839 г. доктор права К. Неволин*(50). Однако с изменением практики на специальное понимание законодательства, как и закона, формирует запрос практическая деятельность государственных органов. Со временем задача специального юридического понимания того, что есть закон, приобретала уже практическое звучание: от правильного "наполнения" смысла, вкладываемого в понятие "закон", зависела полнота Свода законов, который задумывался и был введен в действие как "положительный закон", т.е. как действующий законодательный акт. Поскольку ни теория, ни разрабатываемые методики разграничения закона и административного распоряжения не давали необходимого результата, попытки отграничить закон от иных распоряжений власти предпринимались в законодательной деятельности на практике. В частности, Государственный совет с середины 60-х гг. XIX вв. (после не принесших практического результата трех обстоятельных и очень полезных записок, представленных М.А. Корфом и касающихся в целом вопросов усовершенствования издания Свода законов, которое он связывал с усовершенствованием издания самих законов) при рассмотрении законопроектов старался избегать утверждения тех из них, которые содержали нормы, не имеющие законодательного характера, и в то же время дополнял тексты рассматриваемых законопроектов включением указания на специальное уполномочие соответствующих министров по подготовке актов (инструктивного содержания либо уставов каких-либо учреждений) в развитие закона. Такой подход Государственного совета к технике законодательной деятельности позитивно сказался на составе Свода законов и, кроме того, послужил толчком в направлении сосредоточения в Государственном совете не только законодательной работы, но и работы по систематизации законов в Своде законов.

Несмотря на то что возможность различения закона и иных актов власти некоторыми исследователями вовсе отвергалась из-за отсутствия определения закона в действующих актах (как формализованного, так и выводимого из общего содержания законодательства), наличие принципиальной обособленности между законом и иным повелением монарха начинало проявляться весьма заметно. В 1885 г. было пояснено, что законом является не всякое повеление монарха, а лишь то, которое прошло определенный порядок принятия*(51). Так, законами становились только именные указы "за собственноручным подписанием" монарха и им утвержденные мнения Государственного совета. В соответствии со складывавшимся опытом построения нормативной базы законотворческой работы порядок идентификации подписанных императором повелений и утвержденных мнений Государственного совета как двух форм закона должен был быть логически довершен инкорпорированием норм акта 5 ноября 1885 г. в Основные законы. Но этого не произошло, что опровергает утверждение о законе как исключительно собственноручно подписанном акте.

На рубеже XIX-XX вв. стало уделяться особенно пристальное внимание различению закона и указа. По каким предметам могли издаваться законы? Существовали ли для издания законов ограничения с материальной или формальной стороны? Законодательство ответа на эти вопросы не давало: ни в Основных законах, ни в актах о законодательных учреждениях (об Учреждении Государственного совета; об Учреждении Государственной думы) каких-либо ограничений установлено не было; не имелось постановлений, которые определяли бы, какие предметы должны нормироваться законом, а какие указом, который таким образом становился как бы антиподом закона. К работам А.Д. Градовского, Н.М. Коркунова, А.С. Алексеева, специально посвященным рассмотрению этого вопроса, можно добавить курсы русского государственного права, немногие из которых соотношение закона и указа рассматривали как один из текущих, а не самых острых вопросов государственного права*(52).

Российские юристы многократно пытались разграничить законы и указы. Н.М. Коркунов находил формальные различия в порядке издания и тем доказывал возможность отграничивать закон и указ. По его мнению, законами могли именоваться исключительно акты, издание которых осуществлялось с участием Государственного совета*(53). Такого же мнения придерживался и А.С. Алексеев*(54). А.Д. Градовский полагал, что законом мог считаться лишь акт, снабженный подписью монарха или надписью "быть по сему"*(55). В то же время в трудах исследователей российского права все более явственно проступает мысль о законах как о главной и единственной форме выражения общеобязательного правила, государственной воли. Понимание закона как акта, определяющего не только обязанности граждан, но и права власти, находим у А.Д. Градовского*(56).

Попытки разграничить законодательные акты и акты администрации проводились и по материальным признакам; содержанием обосновывалась их разная степень обязательности; противопоставлялась "постоянность" законов "переменности" указов*(57). Различия объясняли и исходя из процедурного качества принятия решения монархом: волеизъявление монарха в Государственном совете порождало закон, в Комитете министров - правительственный акт. Но для определения того, что же "по существу своему составляет предмет закона", этого было явно недостаточно. Более того, практически ни одна из этих попыток не могла быть проведена последовательно. Существовали законы, издававшиеся на определенный срок, обязательность всех повелений царя была безусловной, по содержанию и акты верховного управления могли носить всеобщий характер, причем они далеко не всегда издавались во исполнение законов.

Трудности определения существа закона объяснялись еще и тем, что задача отграничения сферы закона не ставилась принципиально: юридическая сила документа от того, будь он законом или иным актом, не менялась.

Вплоть до начала XX в. Россия продолжала соответствовать характеристике "регламентарного государства". Через "регламентарность" подчеркивалась его специфическая система права, основанная на множестве актов и предписаний и на беспримерном множестве их форм. Однако к тому времени формируется восприятие закона как социального инструмента, способного снизить вероятность воздействия случайных факторов на общественную жизнь. А это в условиях бурно развивающихся буржуазных отношений стало весьма значимым фактором развития экономической и предпринимательской системы. Лозунги "власти закона" и "общественного представительства в законодательной сфере" становились не просто идеологическими призывами, а условием эффективного экономического развития.

После преобразований 1906 г. в Основные законы было включено положение о том, что "государь император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным советом и Государственной думой"*(58). Там же были оговорены предметы, по которым монарх мог издавать указы*(59). Формально разграничить закон и указ уже не составляло труда: предметом закона можно считать то, что не составляет предмет указа. Но очевидно, что этим положением нельзя воспользоваться при определении материального содержания закона. Еще меньше оснований на него опираться при выяснении предмета закона на определение закона как правовой нормы*(60). Правовые нормы в России создавались не только законами и административными распоряжениями, но и в процессе кодификационной деятельности Правительствующего сената.

Закон как продукт совместного творчества монарха виделся исследователям как "высшая норма", следствие "обособления законодательной власти от правительственной" и юридическая основа для "подчинения правительственной власти, как в сфере верховного управления, так и в сфере подчиненного управления, власти законодательной"*(61). Кроме того, ст. 11 Основных законов говорила и о том, что императорские указы издаются "в соответствии с законами". Основные законы, кроме того, допускали возможность ряд вопросов из сферы ведения монарха передавать для решения Государственной думе и Государственному совету "в порядке законодательном". Академическую оценку такого правомочия монарха и теоретическую модель рассмотрения таких вопросов давали и выстраивали многие исследователи-современники Государственной думы первых созывов. Однако достоянием опыта не стал ни один пример подобной практики. Все вопросы, отнесенные Основными законами к сфере верховного управления, практически рассматривались и решались монархом без участия представительных учреждений.

Соотношение актов верховного управления и законов, изданных с участием Государственной думы и Совета, было предметом многих исследований. Некоторые авторы считали, что высочайший указ являлся подзаконным актом, не могущим отменять законы и давать им аутентическое толкование*(62), другие отстаивали противоположные взгляды*(63). Практика же опровергала и то и другое мнение, поскольку не была единообразной.

Обращает на себя внимание оценка дореволюционных российских правоведов такого свойства закона, как его авторитет. Авторитет закона в качестве его характерной черты называют практически все исследователи практики российского правотворчества после 1906 г. "Закон - это такое веление государственной власти, которое облечено в наиболее авторитетную форму, т. е. веление, исходящее от законодателя", - писал в 1908 г. Г. Блосфельдт*(64). Но для понимания закона указания на одно только обстоятельство - на его происхождение от авторитетной законодательной власти (законодателя - либо полномочного лица, либо органа), конечно, недостаточно. Закон как акт власти должен быть снабжен особой силой, порождаемой рядом формальных гарантий, сопровождающих его издание и внешнюю форму. Современные исследователи справедливо предостерегают от неосновательного отнесения нормативных конгломератов к праву только "на том основании, что по формальным признакам это законы"*(65).

Понимание закона в продолжение многовековой российской истории не было сформировано в качестве политической, юридической или социально-правовой доктрины, "родственной" или, по крайней мере, приближенной к той, которая сложилась в Западном правоведении. Идея закона в России традиционно ассоциировалась с персоной главы государства, а не с юридическими нормами. Несмотря на отчасти успешные кодификационные попытки обработки действовавших норм права, признавать общие его принципы, позволяющие определить более высокое место закона в иерархии человеческих ценностей, власть не торопилась. Даже после преобразований 1906 г. продукт парламентской деятельности (формально и номинально "закон") оставался специфической формой регулирования. С введением нормы о "единении" монарха и законодательных палат в законотворчестве не был введен механизм реализации так называемого конституционного принципа, поскольку практически он нивелировался наличием другого - "монархического принципа". Суть такого положения состояла в том, что привлечение к законотворчеству народных представителей осуществлялось не через ограничение власти императора. При сохранении всей полноты государственной власти в руках монарха участие народного представительства предполагалось в отправлении лишь отдельных законодательных функций; в законодательстве монарх сохранял прерогативы на издание закона и после 1906 г. Кроме того, в законодательном сопровождении преобразований 1906 г., отчасти отражающем в том числе понимание закона, явственно присутствует политический элемент. Это означает, что сугубо правовая оценка юридического явления не может быть правильной без учета реальной политической действительности. Поэтому утверждения о введении в России в 1906 г. "конституции" и "парламента" по меньшей мере нуждаются в многочисленных уточнениях, что подтверждает анализ юридических актов. Многие документы, в том числе новейшего времени, "нужно оценивать лишь в комплексе с реальной действительностью", так как они даже "в условиях авторитарных и тоталитарных режимов могут... содержать демократические положения"*(66), и наоборот.

По мере накопления парламентского опыта в дореволюционной России более четко определялся содержательный императив закона как социальной ценности, а также как свидетельство значительного потенциала его регулирующей миссии и авторитета, что в целом логически цементировало отдельные идеи отечественной концепции закона. Более или менее однозначно ключевой момент ее был выражен когда-то М.М. Сперанским: "Законы общежительные не действительны, когда они противны законам естественным; они, по самому существу их не что иное должны быть, как приложение законов естественных, приложение, укрепленное действием верховной власти"*(67). Между тем полноценное доктринирование этой концепции, как и разработка ее механизма, еще только предстоит.

Библиографический список

Авалов 3.Д. О законодательных функциях верховного управления // Известия Санкт-Петербургского политехнического ин-та. Вып. 1. Отдел наук экономических и юридических. Т. X. СПб., 1908.

Алексеев А.С. Спорный вопрос русского государственного права // Журнал министерства юстиции. 1904. N 9. Нояб.

Андреевский А.И. Русское государственное право. Т. I. СПб., 1866.

Безансон А. Убиенный царевич. М., 1999.

Блосфельдт Г. Закон и Свод законов при новом государственном строе // Журнал министерства юстиции. 1908. N 2. Февр.

Вельяминов-Зернов В. Опыт начертания российского частного гражданского права. СПб., 1814.

Гессен В.М. Русское государственное право. СПб., 1913.

Горюшкин 3.А. Руководство к познанию российского законоискусства. Т. I, IV. М., 1811, 1816.

Государственная уставная грамота Российской империи // Русский архив. 1905. N 9.

Градовский А.Д. Начала русского государственного права. Ч. I. О государственном устройстве // Собр. соч. Т. 7. СПб., 1901.

Дегай П.И. Правила и пособия изучения российских законов. М., 1831.

Каменский А.Б. Российские реформы: уроки истории // Вопросы философии. 2006. N 6.

Кистяковский Б.А. В защиту права (интеллигенция и правосознание) // Вестник МГУ Серия 7: Философия. 1990. N 3.

Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. II. Часть особенная. 5-е изд. СПб., 1905.

Коркунов Н.М. Указ и закон. СПб., 1894.

Куплеваский Н.О. Русское государственное право. Т. II/ Харьков, 1896.

Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1. СПб., 1910.

Лаптева Л.Е. Обычай как источник права и социально-исторический исток законодательства // Истоки и источники права: Очерки. СПб., 2006.

Латкин В.Н. Законодательные комиссии в России в XVIII в. Т. 1. СПб., 1887.

Лемке М. Николаевские жандармы и литература. 1826-1855 гг. М., 1908.

Львов А.С. Лексика "Повести временных лет". М., 1975.

Магазинер Я.М. Чрезвычайно-указное право в России. СПб., 1911.

Наказ, данный Комиссии о сочинении проекта нового уложения 30 июля 1767 г. // ПСЗ. Собр. 1. Т. XVIII. 1767-1769. N 12949.

Начальная летопись. М., 1999.

Неволин К. Энциклопедия законоведения. Т. 1. Киев, 1831.

Нольде Б.Э. Предмет закона // Право. 1915. N 42. Стлб. 2633.

Осипенко С.В. Политико-правовые взгляды М.М. Сперанского // Вестник МГУ Серия 8: История. 2006. N 2.

Основания российского права, извлеченные из существующих законов Российской империи. Издаваемые Комиссией составления законов. Т. I. СПб., 1821.

Основные государственные законы // Свод законов Российской Империи. Т. 1. Ч. 1. СПб., 1842.

Основные государственные законы // Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 1. СПб., 1906.

Павленко Н.И. Петр I. 4-е изд. М., 2003.

Палиенко Н.И. Основные законы и форма правления в России. Харьков, 1910.

Поляков А.В. Общая теория права: Феноменолого-коммуникативный подход. СПб., 2003.

ПСЗ. Собр. 1. Т. I. 1649-1675; Т. IV 1720-1722. N 3534, 3970; Собр. 2. Т. VIII. Отд. 1.1833. N 6101; Собр. 3. Т. V N 3261.

Пушкин А.С. История Петра // Полное собрание сочинений: в 17 т. Т. 10. М., 1995.

Рогов В.А., Рогов В.В. Древнерусская правовая терминология в отношении к теории права. (Очерки IX - середины XVII вв.). М., 2006.

Российское законодательство X-XX веков. Т. 6. Законодательство первой половины XIX века. М., 1988.

Сандунов Н. Слово о необходимости знать законы гражданские и о способе учить и учиться российскому законоведению. 2-е изд. М., 1822.

Сергеевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. Ростов н/Д, 1995.

Скрипилев Е.А., Антонова Н.А. Учение о законе в русском правоведении второй половины XIX - начала XX в. // Теория права: новые идеи. Вып. 3. М., 1993.

Сперанский М.М. О государственных установлениях [конец 1826 - начало 1827 г.] // Сперанский М.М. План государственного преобразования (введение к уложению государственных законов 1809 г.). М., 1905.

Сперанский М.М. О законах. Беседы графа М.М. Сперанского с Е.И. высочеством государем наследником цесаревичем великим князем Александром Николаевичем с 12 октября 1835 по 10 апреля 1837 года // Сборник РИО. Т. XXX. СПб., 1881.

Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб., 1845.

Стадников А.В. Государство, церковь и общество в русских политических и правовых учениях второй половины XIV - середины XVII вв. М., 2006.

Томсинов В.А. Развитие русской юриспруденции во второй четверти XVIII века. Статья вторая // Законодательство. 2006. N 6.

Учреждение Государственного совета // Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1892.

Фельдман Д.М. Терминология власти: Советские политические термины в историко-культурном контексте. М., 2006.

Фрэзер Д.Д. Золотая ветвь. М., 1986.

Цветаев Л.А. Начертание теории законов. М., 1816.

Чиркин В.Е. Легализация и легитимация государственной власти // Государство и право. 1995. N 8.

Шалютин Б.С. Закон и закон (юр.) // Государство и право. 2007. N 4.

Шанский Д.Н. Историческая мысль // Очерки русской культуры XVIII в. Ч. 3. М., 1988.

Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. 2-е изд. Т. 3. СПб., 1905.

Шмидт С.О. Россия Ивана Грозного. М., 1999.

Е.А. Юртаева,

ведущий научный сотрудник ИЗиСП,

кандидат юридических наук

"Журнал российского права", N 9, сентябрь 2010 г.

---------------------------------------------------------------------------------

*(1) См.: Фрэзер Д.Д. Золотая ветвь. М., 1986. С. 26-27, 50-51.

*(2) См.: Начальная летопись. М., 1999. С. 35-36 и след.

*(3) Таким же было, например, понятие "закон русский", использовавшееся в русско-византийских договорах.

*(4) См.: Стадников А.В. Государство, церковь и общество в русских политических и правовых учениях второй половины XIV - середины XVII вв. М., 2006. С. 20.

*(5) См.: Поляков А.В. Общая теория права: Феноменолого-коммуникативный подход. СПб., 2003. С. 415.

*(6) См.: Шмидт С.О. Россия Ивана Грозного. М., 1999. С. 67.

*(7) См.: Львов А.С. Лексика "Повести временных лет". М., 1975. С. 189.

*(8) См.: Сергеевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. Ростов н/Д, 1995. С. 16-20.

*(9) См.: Рогов В.А., Рогов В.В. Древнерусская правовая терминология в отношении к теории права. (Очерки IX - середины XVII вв.). М., 2006. С. 199-200.

*(10) Впрочем, до начала XX в. "указ" был наиболее распространенным наименованием закона.

*(11) Горюшкин 3.А. Руководство к познанию российского законоискусства. Т. IV. М., 1811, 1816. С. 1432.

*(12) Основания российского права, извлеченные из существующих законов Российской империи. Издаваемые Комиссией составления законов. Т. I. СПб., 1821. С. 2; см. также ст. 59, 145 (N 3) Наказа, данного Комиссии о сочинении проекта нового уложения 30 июля 1767 г. (далее - Наказ) (ПСЗ. Собр. 1. Т. XVIII. 1767-1769. N 12949).

*(13) Шалютин Б.С. Закон и закон (юр.) // Государство и право. 2007. N 4. С. 81.

*(14) Именной указ 17 апреля 1722 г. "О хранении прав гражданских, о невершении дел против регламентов, о невыписывании в доклад что уже напечатано и о имении сего указа во всех судных местах на столе под опасением штрафа" // ПСЗ. Собр. 1. Т. VI. 1720-1722. N 3970.

*(15) См.: Генеральный регламент, или Устав, по которому государственные коллегии, також и все оных принадлежащих к ним канцелярий и контор служители, не токмо во внешних и внутренних учреждениях, но и во отправлении своего чина подданнейше поступать имеют (28 февраля 1720 г.) // ПСЗ. Собр. 1. Т. VI. 1720-1722. N 3534.

*(16) Павленко Н.И. Петр I. 4-е изд. М., 2003. С. 424.

*(17) Пушкин А.С. История Петра // Полное собрание сочинений: в 17 т. Т. 10. М., 1995. С. 221.

*(18) См.: Безансон А. Убиенный царевич. М., 1999. С. 103.

*(19) Имеется в виду объявление об освобождении крестьян манифестом 19 февраля 1861 г., который для целей обращения именно к эмоциям подданных был составлен с элементами архаики и другими подобными стилизациями; для составления текста этого документа был приглашен митрополит московский.

*(20) См.: Латкин В.Н. Законодательные комиссии в России в XVIII в. Т. 1. СПб., 1887. С. 95.

*(21) Цит. по: Томсинов В.А. Развитие русской юриспруденции во второй четверти XVIII века. Статья вторая // Законодательство. 2006. N 6. С. 81.

*(22) См.: Шанский Д.Н. Историческая мысль // Очерки русской культуры XVIII в. Ч. 3. М., 1988. С. 150.

*(23) Каменский А.Б. Российские реформы: уроки истории // Вопросы философии. 2006. N 6. С. 30. 

*(24) См. ст. 444 Наказа (ПСЗ. Собр. 1. Т. XVIII. 1767-1769. N 12949).

*(25) См. ст. 445, 446 Наказа (Там же).

*(26) См.: Ст. 59, 145 Наказа (ПСЗ. Собр. 1. Т. XVIII. 1767-1769. N 12949).

*(27) Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. 2-е изд. Т.З. СПб., 1905. С. 2.

*(28) Лежке М. Николаевские жандармы и литература. 1826-1855 гг. М., 1908. С. 19. 

*(29) См.: Вельяминов-Зернов В. Опыт начертания российского частного гражданского права. СПб., 1814. С. 2. 

*(30) Цветаев Л.А. Начертание теории законов. М., 1816. С. 35.

*(31) См.: Дегай П.И. Правила и пособия изучения российских законов. М., 1831. С. 56.

*(32) См.: Сандунов Н. Слово о необходимости знать законы гражданские и о способе учить и учиться российскому законоведению. 2-е изд. М., 1822. С. 5.

*(33) Цит. по: Блосфелъдт Г. Закон и Свод законов при новом государственном строе // Журнал Министерства юстиции. 1908. N 2. Февр. С. 16.

*(34) Предисловие к Полному собранию законов Российской империи // ПСЗ. Собр. 1. T.I. 1649-1675. С. XVIII.

*(35) См.: Осипенко С.В. Политико-правовые взгляды М.М. Сперанского // Вестник МГУ. Серия 8: История. 2006. N 2. С. 90-107.

*(36) Сперанский М.М. О законах. Беседы графа М.М. Сперанского с Е.И. высочеством государем наследником цесаревичем великим князем Александром Николаевичем с 12 октября 1835 по 10 апреля 1837 года // Сборник РИО. Т. XXX. СПб., 1881. С. 380.

*(37) См.: Коркунов Н.М. Указ и закон. СПб., 1894. С. 324.

*(38) См.: Государственная уставная грамота Российской империи // Русский архив. 1905. N 9. С. 106-107.

*(39) См.: Сперанский М.М. О государственных установлениях [конец 1826 - начало 1827 г.] // Сперанский М.М. План государственного преобразования (введение к уложению государственных законов 1809 г.). М., 1905. С. 283.

*(40) См. ст. 70 Основных законов (Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 1. СПб., 1842).

*(41) Российское законодательство X-XX веков. Т. 6: Законодательство первой половины XIX века. М., 1988. С. 84.

*(42) См. ст. 25 Учреждения Государственного совета (Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1892).

*(43) См. п. 11 ст. 23 Учреждения Государственного совета (Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1892).

*(44) См.: Кистяковский Б.А. В защиту права (интеллигенция и правосознание) // Вестник МГУ. Серия 7: Философия. 1990. N 3. С. 63 и след.

*(45) См. об этом: Лаптева Л.Е. Обычай как источник права и социально-исторический исток законодательства // Истоки и источники права: Очерки. СПб., 2006. С. 581-587.

*(46) См.: Скрипилев Е.А., Антонова Н.А. Учение о законе в русском правоведении второй половины XIX - начала XX в. // Теория права: новые идеи. Вып. 3. М., 1993. С. 54.

*(47) См.: Коркунов Н.М. Указ и закон. С. 346; Градовский А.Д. Начала русского государственного права. Полн. собр. соч. Т. 7. СПб., 1910. С. 10; Алексеев А.С. Спорный вопрос русского государственного права // Журнал министерства юстиции. 1904. N 9. Нояб. С. 44.

*(48) См.: Сенатский указ 10 апреля 1833 г. "О беспорядках и законопротивных поступках, происшедших в С. Петербургской гражданской палате при совершении завещания от имени купца Глазунова" // ПСЗ. Собр. 2. Т. VIII. Отд. 1. 1833. N 6101.

*(49) См.: Фельдман Д.М. Терминология власти: Советские политические термины в историко-культурном контексте. М., 2006. С. 279.

*(50) Неволин К. Энциклопедия законоведения. Т. 1. Киев, 1831. С. 62.

*(51) См.: Высочайше утвержденное 5 ноября 1885 г мнение департамента законов Государственного совета "О переработке Свода законов Российской Империи кодификационным отделом при Государственном совете" // ПСЗ. Собр. 3. T.V. N 3261.

*(52) См. указанные сочинения Н.М. Коркунова и А.С. Алексеева; см. также: Андреевский А.И. Русское государственное право. Т. I. СПб., 1866. С. 165-176; Куплеваский Н.О. Русское государственное право. Т. II. Харьков, 1896. С. 46-47.

*(53) См.: Коркунов Н.М. Указ и закон. С. 330.

*(54) См.: Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. II. Часть особенная. 5-е изд. СПб., 1905. С. 14; Он же. Указ и закон. С. 329; Алексеев А.С. Спорный вопрос русского государственного права. С. 46.

*(55) См.: Градовский А.Д. Начала русского государственного права. Ч. I. О государственном устройстве // Собр. соч. Т. 7. СПб., 1901. С. 27. 

*(56) Там же. С. 4-7.

*(57) См.: Горюшкин З.А. Указ. соч. Т. I. M., 1811, 1816. С. 75.

*(58) См. ст. 7 Основных законов (Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 1. СПб., 1906).

*(59) См., например, ст. 11, 14-16, 18-21, 65, 96-97 Основных законов (Там же).

*(60) См.: Нольде Б.Э. Предмет закона // Право. 1915. N 42. Стлб. 2633.

*(61) См.: Гессен В.М. Русское государственное право. СПб., 1913. С. 67.

*(62) См.: Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1. СПб., 1910. С. 168-172; Палиенко Н.И. Основные законы и форма правления в России. Харьков, 1910. С. 61-64; Магазинер Я.М. Чрезвычайно-указное право в России. СПб., 1911. С. 44-51.

*(63) См.: Авалов 3.Д. О законодательных функциях верховного управления // Известия Санкт-Петербургского политехнического ин-та. Вып. 1. Отдел наук экономических и юридических. Т. X. СПб., 1908. С. 23-41.

*(64) Блосфельдт Г. Указ. соч. С. 1.

*(65) См.: Лаптева Л.Е. Указ. соч. С. 581.

*(66) См.: Чиркин В.Е. Легализация и легитимация государственной власти // Государство и право. 1995. N 8. С. 66.

*(67) Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб., 1845. С. 39-40.