Реализация принципа верховенства права в правовых системах современности (Е.В. Скурко, журнал "Гражданин и право", N 4, апрель 2017 г.)

Реализация принципа верховенства права в правовых системах современности

Е.В. Скурко,

старший научный сотрудник

Института государства и права РАН,

кандидат юридических наук

Журнал "Гражданин и право", N 4, апрель 2017 г.

Сегодня обращение к верховенству права - призыв, который звучит из уст политиков и дипломатов, на страницах СМИ - в стране и за рубежом, - адресуясь, однако, юридическому сообществу, оказывается зачастую малоинформативным. Неслучайно поэтому в юридических исследованиях отмечается, что "не ясно, является ли популярность выражения ["верховенство права"] отражением ее стойкости как ключевой теоретической категории либо меркнущим величием отживающего понятия"*(1).

История последних десятилетий тем не менее указывает на несколько иную динамику. Так, если, например, Э. Геллнер писал в 90-е годы XX в. о возрождении идеала гражданского общества, а именно: "В последние десятилетия мы стали свидетелями рождения (или возрождения) идеала гражданского общества. Прежде понятие гражданского общества занимало разве что историков философии, интересующихся, например, Локком или Гегелем. Оно не вызывало широкого резонанса, не будило живого отклика. Наоборот, казалось, что понятие это покрыто пылью. И вдруг его извлекли почти что из небытия, очистили и превратили в сияющую, надраенную до блеска эмблему"*(2), приблизительно в таком же ключе, но десятилетие спустя, в нулевые XXI в., Б. Таманаха уже отмечал: "Около десятилетия назад, следуя почти полному коллапсу коммунизма, многим наблюдателям казалось, что это восход новой эры, эры, в которой западные идеи свободы, демократии, индивидуальных прав и капитализм наконец-то придут к доминированию, распространив свои благотворные эффекты на множество упадочных частей мира, которые прежде их отвергали... Как же быстро оказалось, что это не так... Новые глобальные линии раскола, прежде подавляемые всеобъемлющим противостоянием коммунистической системы и Западом, проявились и углубились - между Севером и Югом или Востоком и Западом, между исламскими и неисламскими странами, между либеральными и нелиберальными обществами, между меркантилистским капитализмом и капитализмом свободной торговли, между доминированием глобальных корпораций и сохранением локальной автономии, между военным, экономическим, политическим и культурным влиянием США и остальным миром... В сердцевине массы новых неопределенностей оказалось широко распространенным согласие, преодолевающее линии раскола, по одной и только по единственной позиции: той, что "верховенство права" приемлемо для всех. Среди западных стран эта вера ортодоксальна: первая в списке "Декларации демократических ценностей", принятой главами семи государств ведущих промышленно развитых демократий: "Мы верим в верховенство права, которое уважает и защищает без страха или предвзятости права и свободы каждого гражданина и обеспечивает обстановку, в которой человеческий дух может развиваться свободно и многообразно"*(3).

Однако еще одно десятилетие спустя - в наши дни - уже В. Зорькин констатирует гибель "цивилизации права": "ХХ век прошел через разного рода диктатуры. Он довел до предела принцип подчинения всего на свете некой руководящей идее... И подчинял право этому более высокому принципу. А потом люди поняли, что никакому принципу нельзя подчинять право. Что право и есть высший принцип... И большинство человечества договорилось о следующем. Проводим честные выборы. Принимаем в качестве лидера того, кому доверяет большинство. Ограничиваем этого лидера рамками закона. И живем до следующих выборов. Человечеству, уставшему от двух мировых войн, напуганному перспективой третьей мировой войны, уставшему, возжелавшему элементарного покоя и радостей частной мирной жизни, показалось, что можно добиться стабильности на основе такого простейшего общественного договора... Так в итоге была построена - на основе огромных жертв, методом кровавых проб и страшных ошибок - цивилизация права. Та самая цивилизация... которая рушится на моих глазах"*(4).

Иными словами, в целом картина представляется следующим образом. Принцип верховенства права в основном позиционируется как один из важнейших политических идеалов современности, имеющий тем не менее свое особенное значение в юридической науке и практике. Особенную актуальность он приобретает сегодня, в свете глобальных геополитических событий последнего времени в том числе, однако как его вклад, так и собственно содержание могут по-разному оцениваться - и сообразно этому так или иначе воплощаться и реализовываться на практике - в различных правовых системах.

Действительно, в фокусе исследований и оценок в связи с представлениями о верховенстве права, как это и отмечается в специальной литературе, оказываются три элемента: "политическая власть (суверенитет, государство), право (объективное право, нормы) и индивиды. Более конкретно, эти три элемента являются условиями для существования и установления значения верховенства права, в то время как верховенство права "как таковое" есть особенные отношения между "государством" и "правом", которые, сверх всего, благоприятствуют индивидам". И далее: "Верховенство права, иными словами, проявляется как средство достижения особенной цели: ожидается, что оно направит нас к тому, как влиять (посредством "права") на "власть" - так, чтобы упрочить положение индивида"*(5).

Собственно, за термином "верховенство права", таким образом, в различных правовых системах закрепляется различная концепция - и вариации представлений о существе верховенства права для различных подходов могут разниться вплоть до поляризации и даже определенного антагонизма.

Так, будучи продуктом по большей части "западной" традиции политико-правовой мысли, который сегодня возводится в своей истории, по меньшей мере, к идеям Аристотеля, в частности обозначенным в работе "Политика", как-то: "Лучше, чтобы правил закон, а не один из граждан", - принцип верховенства права даже в "западной" правовой традиции имеет разное положение - не с точки зрения его ценности как таковой, но с точки зрения его позиции в правовой системе - роли и значения, а следовательно, собственно содержания. Причем эти различия пролегают не только и не столько в границах основных правовых семей - континентального и англосаксонского права в данном случае: современные исследователи отмечают, что, несмотря на то что "выражение "верховенство права" (rule of law) может обозначить опыт как англоязычных, так и континентальных европейских стран, конечно, мы не можем принять, что такие выражения, как Rechtsstaat, Etat de droit, Stato di diritto и Estado de derecho, относимы к одному и тому же явлению. Семантическое поле этих выражений кажется одним и тем же в силу их лингвистического родства, но исторические и концептуальные особенности лежащих за ними "национальных традиций" не должны недооцениваться". При этом тем не менее, "даже если мы были бы склонны минимизировать различия внутри континентальной Европы, колоссальный контраст между системами гражданского права и общего права не позволил бы нам рассматривать rule of law и Rechtsstaat (и аналогичные ему) как простые синонимы"*(6).

Различия в представлениях и явлениях, обозначаемых в связи с "верховенством права", тем более усугубляются, если обратиться к опыту "незападных" правовых систем и семей. Корень этих различий - точно так же как в "западном" подходе - кроется не просто в теоретической концепции, которая стоит, "назначается" за самим термином, но в историческом, культурном, в известном смысле даже в "цивилизационном" измерении - контексте, в котором принцип верховенства права получает свое воплощение и развитие.

Например, можно встретить подход, в котором обсуждаются проблемы верховенства права в противопоставлении с процессами демократизации - применительно к практике современного Китая*(7), либо поиск положения принципа верховенства права исходит из противопоставления религиозной системы секуляризации - применительно к практике ряда государств, существенная часть населения которых исповедует ислам*(8) и т.п. Наконец, в особенном положении к "западному" праву и подходам в определении понимания принципа верховенства права в том числе оказываются постсоветские и постсоциалистические страны Европы, которым, судя по всему, формальный переход на "западные стандарты", включая сферу права, даже спустя четверть века истории "реформы" дается с трудом и по-прежнему базируется на противопоставлении понимания "верховенства права" идее коммунизма*(9).

Применительно к современной России обращение к разработке представлений о принципе верховенства права также не лишено смысла, однако скорее должно быть связано и основываться на "внутренних" причинах, исходить из уровня развития правовой системы и тенденций этого развития, т.е. носить практическую, юридико-техническую направленность - не в меньшей степени, во всяком случае, чем обращаться к целям политического развития, историко-культурной или религиозной специфике, подчиняться "внешним" факторам влияния и т.п. При этом речь не должна идти о каком бы то ни было "юридическом изоляционизме": напротив, "внутренняя" проработанность представлений о верховенстве права сама по себе может способствовать как достижению определенности в правовой сфере и большей сбалансированности правовой системы страны в целом, так и росту определенности во "внешних" по отношению к правовой системе страны связей и отношений.

Во всяком случае, было бы неправильно - ни в коем случае - взять известный термин и придать ему произвольное значение. В этой связи необходимо, естественно, обратиться к сложившимся "главенствующим" представлениям касательно принципа верховенства права - и оценить, в каком аспекте они практически применимы либо могут быть развиты, либо, напротив, в какой части концептуализированы из практики или ее нужд и потребностей.

Касательно истории понятия "верховенство права" в современном правоведении принято считать, что rule of law глубоко укоренено в политической и конституционной истории Великобритании, с эпохи норманнского завоевания вплоть до настоящего времени, и наложило значительный отпечаток на конституционные структуры США и многих других стран, развивавшихся под влиянием британских институтов"; с другой стороны, в свою очередь, "Rechtsstaat было впервые развито в немецкой либеральной культуре во второй половине XIX в., а затем распространилось по всей Европе, в особенности повлияв на публичное право как объединенной Италии, так и французской Третьей республики"*(10).

Иными словами, верховенство права, по сути, позиционируется как публичный, политический принцип. В этой связи характерно, например, следующее наблюдение: "Идея верховенства права отсылает к ряду моментов в зависимости от интересов в его основе - например, противопоставить индивидуальную свободу тоталитаризму, заявить необходимость прав личности либо выдвинуть личную автономию против бюрократического вторжения"; так, "современное недовольство в отношении централизованной организации власти, кризис "государства всеобщего благосостояния", чрезмерная "пролиферация" прав, истощение альтернатив "западной" демократии - в совокупности, но различным образом - придали новую жизнь понятию "верховенство права"*(11) и т.д. При подобном взгляде на проблему, однако, возникает закономерный вопрос: насколько вообще уместна сама постановка проблемы - а тем более собственно разработка понятия "верховенство права" в юридической науке и практике? Более того, при таком подходе право само становится, так сказать, не более чем объектом, своего рода мишенью политической борьбы, а следовательно, и не может быть никоим образом поставлено над ней, "вне политики", - т.е. принцип верховенства права отрицается сам по себе.

Если, следовательно, обратиться к иным понятиям и подходам, необходимо изыскивать историю развития представлений о верховенстве права во временах, предшествовавших, по крайней мере, европейскому Просвещению, а его вклад рассматривать как веху - веху весьма существенную - однако все-таки не абсолютно определяющую. И, говоря более точно, применительно к сегодняшнему дню принцип верховенства права в основе своей имеет положение, согласно которому не люди подчиняются друг другу, но каждый подчиняется правилам, определяющим в том числе и форму их непосредственных отношений между собой, т.е. "верховенство права" есть формальный принцип - принцип, определяющий формат связывающих всех и вполне определенных общих правил. Принцип верховенства права, естественно, в этом смысле относится и к числу правовых принципов, однако наиболее сильное звучание он получает именно в периоды обострения политической ситуации в тех или иных контекстах.

Как бы то ни было, в действительности сегодня повсеместно в мире оказывается в ходу масса более или менее различных вариантов понимания, определения и форм реализации принципа верховенства права, вплоть до того, что само такое понимание - то или иное - становится самобытным фактором общественно-политического развития государств, социального развития обществ и т.д., так что неудивительно, что существует уже практически как самостоятельное направление, проводятся специальные научные исследования, посвященные анализу, обобщениям и разночтениям касательно принципа верховенства права, бытующим как в науке, так и в практике различных современных государств и сообществ.

В частности, в одном из коллективных исследований современных дискурсов принципа верховенства права его руководитель, Р. Пиренбум, отмечает: "В самой своей основе принцип верховенства права относится к системе, в которой право способно наложить существенные ограничения на государство и отдельных лиц из правящих элит... [реализуется] доминирование права и равенство всех перед законом" - и далее: "Концепции принципа верховенства права могут быть разделены на два типа - "узкие" и "широкие". "Узкая" концепция подчеркивает формальные или инструментальные аспекты принципа верховенства права - те черты, которые должна иметь любая правовая система, чтобы эффективно функционировать как система законов, вне зависимости от того, является ли данная правовая система частью демократического или недемократического общества, капиталистического, либерального или теократического"; соответствующим образом "в контрасте с "узкими" версиями принципа верховенства права "широкие", или материальные, концепции начинаются с базовых элементов "узкой" концепции, но затем инкорпорируют элементы политической морали, такие как экономическое устройство (капитализм свободного рынка, централизованное планирование экономики, "азиатское государство развития" или иные варианты капитализма), формы правления (демократическое, социалистическое, мягко-авторитарное) либо концепции прав человека (либертарную, классическую либеральную, государства всеобщего благоденствия, коллективистскую, "азиатских ценностей" и т.д.)".

Именно на почве разработки и принятия "широких" концепций понимания принципа верховенства права происходят наиболее серьезные споры и возникают наиболее существенные разногласия - как в науке, так и на практике. Совершенно естественно поэтому, что один из выводов, к которым приходит, в частности, Р. Пиренбум, состоит в том, что, "несмотря на популярность принципа верховенства права сегодня, есть великое множество его критиков, в особенности в США и государствах с развитыми правовыми системами" и, с другой стороны, "в невозможности позволить себе роскошь принижения значения принципа верховенства права граждане, общественные активисты и ученые в странах, где правительства регулярно и по собственному капризу игнорируют право и попирают индивидуальные права, оказываются более восприимчивыми к его благам и с большим энтузиазмом встают на его защиту"*(12).

Иными словами, реализация принципа верховенства права лишь до определенного предела может рассматриваться как самобытная цель; в условиях, когда правовая система сформирована и эффективно функционирует, на первый план начинают выдвигаться материальные аспекты права в целях выразить в нем наилучшее, с точки зрения соответствующего общества, социальное устройство и желаемый общественный порядок, т.е. форма в данном случае идет впереди материи; касательно последней же, в свою очередь, как показывает опыт, крайне трудно оказывается достичь консенсуса даже в рамках относительно небольшого сообщества, не говоря уже об уровне мирового сообщества в целом.

Последнее возвращает нас, как ни удивительно, к традиционному пониманию принципа верховенства права в англосаксонской традиции, существенной особенностью которой, по сравнению с иными подходами, является традиционное внимание к процессуальным формам - в первую очередь и главным образом; так, именно в заслугу английской традиции следует поставить тот факт, что в ней принцип верховенства права представлен и проработан в основном как принцип процессуальный.

Характерным примером подхода к принципу верховенства права в современной английской юриспруденции можно назвать одну из его трактовок, представленную в работе Т. Бингэма, в свое время известного британского судьи, а именно: "Все лица в государстве, будь то публичные или частные, должны быть связаны и только и управомочены публично принятыми законами, не имеющими обратной силы и открыто применяющимися судами"*(13), что раскрывается в следующих восьми позициях*(14):

1) закон должен быть доступен и, насколько это возможно, доступен для понимания, ясен и предсказуем;

2) вопросы юридических прав и ответственности должны, по общему правилу, разрешаться применением закона, но не реализацией усмотрения;

3) законы страны должны применяться одинаково ко всем, за исключением только тех случаев, когда объективные различия обосновывают дифференцированный подход;

4) официальные лица всех уровней должны исполнять возложенные на них полномочия добросовестно, справедливо, только в целях, для достижения которых указанные полномочия им были переданы, без превышения полномочий и разумно;

5) закон должен позволять адекватную защиту основополагающих прав человека;

6) должны быть обеспечены средства разрешения добросовестных гражданских споров, которые стороны не могут разрешить самостоятельно, - без ограничений вследствие высоких судебных издержек или неосновательно длительных процессуальных сроков;

7) судебные процедуры, обеспечиваемые государством, должны быть справедливы;

8) верховенство права требует соответствия деятельности государства своим обязательствам по международному праву и национальному законодательству.

Представленный Т. Бингэмом подход вполне можно обозначить как "общий": во-первых, вряд ли предложенные позиции вызовут существенную критику и (или) потребуют существенных дополнений; во-вторых, в подобном подходе сохраняются возможности развития и конкретизации представленных положений - уже с учетом характера и особенностей той или иной отдельной правовой системы, а кроме того - точно так же - ее культурно-исторической специфики и т.п. Более того, практику той или иной правовой системы с точки зрения реализации в ней принципа верховенства права вполне можно в целом оценить, опираясь на критерии, обозначенные исследователем.

Так, если исходить из принятого понимания, что "все право может быть разделено на материальное право, в котором определяются права, обязанности и ответственность, и процессуальное право, посредством которого материальное право применяется в отдельных случаях"*(15), для подавляющего большинства современных правовых систем характерным становится то, что принцип верховенства права раскрывается в материальном праве - через практикующийся в них подход к системе прав человека; в процессуальном праве - в стремлении привести модель судопроизводства к состязательному типу процесса.

Остановимся подробнее на указанных двух аспектах.

Когда мы говорим, что принцип верховенства права развивается в материальном праве через практику гарантий прав человека само по себе это утверждение будет, скорее всего, принято без существенных возражений. Действительно, Устав ООН и иные фундаментальные международно-правовые акты в сфере прав человека сегодня признаются мировым сообществом jus cogens, а, следовательно, даже формально никто не возьмется отрицать их универсальную ценность, а значит, и необходимость развития соответствующих государственных гарантий их реализации. Однако, как известно, права человека изложены "перечнем", в котором не предусмотрено преимущества одних положений перед другими, сколь-нибудь различной их, так сказать, "юридической силы". Вместе с тем известно также, что собственно права человека - даже в объеме так называемых общепризнанных - вступают в коллизии друг с другом и даже в рамках реализации одного и того же правоположения, а при известных обстоятельствах могут быть доведены до антагонизма. Это такие, например, коллизии, которые возникают в ходе реализации права на свободу совести, политических свобод; конфликт права на личную неприкосновенность и неприкосновенность частной жизни - в соотношении с правом на безопасность; конфликты в связи с реализацией принципа недискриминации; коллизии в рамках и в связи с правами человека так называемого "третьего поколения" и т.д.

Каждая правовая система в ходе практики так или иначе "структурирует" систему прав человека - по-своему, учитывая конкретные социальный, культурный, экономический, политический контексты и т.п., т.е. в конечном счете отдает приоритет одним правам в ущерб других. В итоге сравнение сложившихся "систем прав человека", свойственных разным правовым системам, может продемонстрировать колоссальные различия, хотя все они, по сути, исходят из одного и того же "базиса" - скажем, общепризнанных принципов и норм в сфере прав человека, jus cogens международного права и международного права прав человека. По большому счету, ни один "особенный" для данной правовой системы подход не может быть подвергнут критике с точки зрения другого "особенного" подхода, развитого в рамках другой правовой системы: и каждый из них по-своему адаптирует общие положения - из императивных норм международного права в том числе. Однако в рамках отдельно взятой правовой системы, если говорить о принципе верховенства права, практика в сфере прав человека должна носить системный характер - как основное условие, а любой ее существенный пересмотр - осуществляться исключительно конституционно. Это, в свою очередь, выдвигает определенные требования к деятельности органов государственной власти - всех ветвей, в том числе в части установления соотношения их компетенции и полномочий, предметов ведения; речь, естественно, не идет о том, что та или иная "модель" государственной власти "лучше" другой, - речь идет о том, что в деятельности власти должна быть прежде всего определенность, в том числе определенность, исключающая произвол.

В процессуальном аспекте развитие принципа верховенства права сегодня принято усматривать в развитии состязательной формы судопроизводства. Так, даже у признанных авторитетных исследователей, например у И.Б. Михайловской, можно встретить утверждение, что "в обществах с развитым институтом частной собственности, равенством граждан перед судом и законом, разделением властей и т.д. розыскной процесс уступает место состязательному"*(16). Примыкает к этому представлению и утверждение о том, что, как писал, например, Н.Н. Розин, "состязательному процессу не может быть свойственно неограниченное стремление к материальной истине... Принцип, которым руководствуется суд в состязательном процессе, является принципом не материальной, а юридической истины, который более правильно называть принципом доказанности обвинения"*(17) и т.д.

Действительно, к примеру, все четыре действующих в РФ процессуальных кодекса - включая уголовный - декларируют приверженность принципу состязательности, и в этом в том числе усматривается прогрессивное развитие российского права, даже несмотря на то, что этот принцип представлен по-разному, а в ряде аспектов регулирования является не более чем фикцией. Указанные представления, с нашей точки зрения, отражают не более чем современные стереотипы, а строго говоря, являются заблуждением и следствием "юридической экспансии"*(18) подходов англосаксонской правовой традиции, некорректно интегрируемых в подходах целого ряда иных правовых систем, включая российскую. Так, исторически английское право в своем развитии всегда ориентировалось на установление объективной материальной истины по делу, а состязательный уголовный процесс, в нем развившийся и ставший чуть ли не универсальным "образцом" для современных правовых систем, явился не более чем следствием особенностей собственно правовой системы Англии*(19) и в настоящее время - в существующем виде - не признается за состязательный даже "изнутри" данной системы*(20), хотя идеология состязательного процесса и "субъективности" истины активно "лоббируется" самыми разнообразными способами, в том числе людьми, искренне убежденными в истинности и абсолютности данной идеологии*(21).

С нашей точки зрения, если говорить о развитии принципа верховенства права в процессуальном аспекте, процессуальное право должно иметь целью обеспечить установление объективной материальной истины по делу, однако методы, которыми допустимо действовать в этом отношении, точно так же как и во всех иных сферах общественных отношений, должны соответствовать основным правам и свободам человека и не нарушать их. Именно в этом моменте - установлении баланса положения сторон в суде - заключается основная современная проблема, не имеющая однозначного решения в процессуальном праве - в том числе из опыта различных правовых систем, - однако, во всяком случае, предполагающая и требующая известной активности суда, что само по себе, строго говоря, противоречит "идеалам" состязательного процесса, его "базовому принципу" "пассивного судьи". Так, именно в поле процессуального права сегодня просматриваются основные проблемы, связанные с реализацией принципа верховенства права, - проблемы конкретные и требующие практических решений.

В целом, подводя итоги сказанному, можно указать, что в вопросах реализации принципа верховенства права вообще сегодня остается ряд проблем - разной степени сложности, требующих концептуальных, в том числе новых подходов, - а значит, преждевременно говорить о том, что "верховенство права" не более чем лозунг, отражающий "меркнущее величие отживающего понятия".

-------------------------------------------------------------------------

*(1) The Rule of Law: History, Theory and Criticism / Ed. P. Costa, D. Zolo. Dordrecht, 2007. P. IX.

*(2) Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники / Пер. с англ. М., 2004. С. 9.

*(3) Tamanaha B.Z. On the Rule of Law: History, Politics, Theory. Cambridge, 2004. P. 1.

*(4) www.rg.ru/2014/03/12/zorkin.html.

*(5) Costa P. The rule of law: a historical introduction // The Rule of Law... P. 74.

*(6) The Rule of Law... P. IX.

*(7) См.: Debating political reform in China: rule of law vs. democratization. L., 2006.

*(8) См.: Islam and the rule of law: between Sharia and secularization. Berlin, 2008.

*(9) См.: Rethinking the rule of law after communism. Budapest, 2005.

*(10) Zolo D. The rule of law: a critical reappraisal // The Rule of Law... P. 3.

*(11) Costa P. Op. cit. P. 73.

*(12) Asian discourses of rule of law: Theories and implementation of rule of law in twelve Asian countries, France and the US. L.-N.Y., 2004. P. 2.

*(13) Bingham T. The Rule of Law. L., 2010. P. 37.

*(14) См.: Ibid. Р. 37, 48, 55, 60, 66, 85, 90, 110.

*(15) Стифен Дж. Очерк доказательственного права / Пер. с 8-го англ. изд. со вступ. статьями П.И. Люблинского. СПб, 1910. C. 5.

*(16) Михайловская И.Б. Изменение законодательной модели российского уголовного судопроизводства: Монография. М., 2016. С. 15.

*(17) Цит. по: там же. С. 6.

*(18) Термин не слишком широко распространенный, однако применимый в данном случае. Подробнее в части представлений о "юридической экспансии" см., например: Тверякова Е.А. Юридическая экспансия: Теоретико-историческое исследование: Автореф. дисс. ... к.ю.н. Н. Новгород, 2002.

*(19) Подробнее по истории вопроса см., например: Langbein J.H. Historical Foundations of the Law of Evidence: a View from the Ryder Sources // Columbia Law Review. Vol. 96. 1996. P. 1168-1202; Langbein J.H. Shaping the Eighteenth-Century Criminal Trial: a View from the Ryder Sources // The University of Chicago Law Review. Vol. 50. 1983. P. 1-136.

*(20) См., например: Twining W. Rethinking Evidence: Exploratory Essays. 2nd ed. Cambridge, 2006. P. 195-196.

*(21) В российской юридической литературе и исследованиях имела место широкая дискуссия, не исчерпанная до сего дня, в связи с принятием УПК РФ в 2001 г., в том числе касательно понимания истины, доказывания, состязательности в уголовном судопроизводстве.