О роли публично-правовых методов воздействия на частные правоотношения (И.В. Рузанов, журнал "Гражданин и право", N 10, октябрь 2016 г.)

О роли публично-правовых методов воздействия на частные правоотношения

И.В. Рузанов,

глава юридического отдела

благотворительного фонда "Ктиторъ"

Журнал "Гражданин и право", N 10, октябрь 2016 г.

Изучение взаимоотношений власти и бизнеса - это одна из вечно актуальных тем правовой науки. Сегодня уже сложно встретить сколь-либо серьезную научную школу, отстаивающую взгляд на государство как на "ночного сторожа" экономики и полагающуюся на силу невидимой руки рынка. В то же время очевидна и идеологическая бесплодность этатистского подхода, ратующего за всеобъемлющую власть государства в экономике. Скованный мелочной опекой государства бизнес не сможет обеспечить общество элементарными товарами и услугами. Таким образом, как это часто бывает, вопрос заключается в поиске золотой середины - меры оптимального вмешательства государства в экономику. Следует отметить, что поставленный вопрос имеет ярко выраженный конституционно-правовой характер, поскольку он является одним из пунктов программы научно-исследовательской работы в области конституционной экономики*(1).

Выработка этой меры должна происходить на базе анализа всех отраслей права с учетом индивидуальных особенностей каждой отрасли. Однако представляется, что наиболее информативным может быть исследование административного права. Такая специфика этой отрасли обусловлена ее предметом - совокупностью общественных отношений, возникающих при осуществлении властной деятельности государственной администрации*(2). Т.е. административное право - это прямое вмешательство государства в жизнь общества, и в экономическую систему в том числе. Неслучайным в этой связи кажется наличие в русском языке таких оборотов, как "административные барьеры", "административные издержки", "административный ресурс". Отмеченное обстоятельство предопределяет повышенный интерес к анализу реализации конституционно-правовых принципов регулирования частных отношений именно посредством административного права.

В рамках данной статьи будет предпринята попытка теоретически сформулировать критерии, обосновывающие необходимость государственного вмешательства в частные отношения с использованием административно-правового механизма, а также протестировать сформулированную теорию на практике. Для этого необходимо будет углубиться в вопрос о сущности административной ответственности, а также о механизме административного наказания.

Анализируя составы административных правонарушений, содержащиеся в КоАП РФ, можно обратить внимание на то, что некоторые из них вторгаются в сферу частных интересов, что несколько противоречит классическим взглядам на право. Например, статья 17.15 КоАП РФ предусматривает ответственность за неисполнение должником требований неимущественного характера в срок, установленный судебным приставом-исполнителем. За исключением случаев, когда взыскателем выступает государство, это классический частный интерес, который заключается в том, чтобы должник совершил определенные действия в интересах кредитора. Так почему же в рассматриваемые правоотношения вступает государство, поддерживая частный интерес одной из сторон этого правоотношения мощью своей принудительной силы? Может быть, это пример избыточного административного вмешательства в экономику и нужно предоставить возможность сторонам спорного правоотношения самостоятельно его урегулировать, снабдив их традиционным частноправовым инструментарием - взысканием убытков и неустойки? Чтобы ответить на этот вопрос, необходим анализ рассматриваемых правоотношений как с точки зрения их экономической сущности, так и с позиции правовых канонов.

В юридической науке глубоко укоренено разделение всего правового массива на публичное и частное право. Их каноническое разграничение дал Ульпиан: "Публичное право есть то, которое относится к положению римского государства; частное - которое относится к пользе отдельных лиц"*(3).

Поиском критериев разграничения между двумя этими системами правовая наука занимается уже несколько тысяч лет. Однако, как отмечал И.А. Покровский: "Исследователю этого вопроса может показаться, что чем далее, тем более вопрос запутывается и делается безнадежно неразрешимым"*(4).

Выдающийся отечественный цивилист Б.Б. Черепахин условно разделил все теории, разрешающие рассматриваемую проблему, на материальные, формальные, смешанные и теории, отрицающие разделение права на частное и публичное*(5). Сторонники материального подхода к разграничению двух подсистем (Аристотель, Демосфен, Ульпиан, Г.Ф. Шершеневич и др.) исходят из того, что различие заключается в самой материи, в самом содержании регулируемых отношений*(6). Классическую позицию материальной теории разграничения публичного и частного права выразил Ульпиан в уже упомянутой цитате.

Представители формального подхода к разграничению права на частное и публичное кладут в его основу определенный формальный критерий. В спорах об этом критерии ученые делятся на три подгруппы. Такие исследователи, как А. Тон, С.А. Муромцев, полагали, что разделение между частным и публичным правом проходит в зависимости от того, кому принадлежит инициатива защиты права в случае его нарушения*(7). Если государству (как, например, в уголовном праве) - то перед нами публичное право, если же частным лицам (как в гражданском праве) - то мы имеем дело с частным правом.

Иной вариант решения проблемы в рамках этого направления предложили П. Вуарен, М. Альбаладехо, считавшие критерием разграничения субъектный состав правоотношения. Отношения частных лиц между собой являются частным правом, а отношения частных лиц и государства - публичным*(8).

И наконец, третье течение формальной группы предполагает выделение метода правового регулирования в качестве основополагающего критерия разграничения*(9). Признак частного права - равенство в правоотношениях; соответственно, принцип господства и подчинения выступают признаком публичного права. Представители этого направления - Л. Эннеркцерус, Л.И. Петражицкий, И.А. Покровский.

Смешанный подход предполагает комбинирование материального и формального (а именно способа защиты) факторов*(10). Олицетворяет этот подход Р. Иеринг, наиболее последовательно разработавший его в рамках своей концепции интересов. Другие представители направления - Г. Дернбург, М. Планиоль.

Последняя теория - так называемая нигилистическая - вообще отрицает деление права на публичное и частное*(11). Ее разрабатывали К. Кромэ, Д.Д. Гримм, К.Д. Кавелин, Э. Дюркгейм, Л. Дюги, П. Сорокин, А.Г. Гайхбарг и др.

По-видимому, появление нигилистической теории отражает факт наличия системных проблем в концепции разграничения права на публичное и частное. Критиками формальной и материальной теории достаточно убедительно показано, что ни одна из теорий не дает исчерпывающего объяснения проблемы, поскольку не все известные правоотношения подпадают под предложенные классификации.

Весьма уместно в этом свете выглядит замечание профессора Г.А. Гаджиева о том, что "правовая действительность всегда богаче сложившихся в праве классификаций понятий, которыми так гордится классическое гражданское право"*(12).

В связи с этим можно согласиться с С.В. Дорохиным, который считает, что "четкой границы между публичным и частным правом нет и быть не может, они мыслятся лишь как два полюса, к которым в большей или меньшей степени притягиваются нормы той или иной отрасли права"*(13).

В реальной жизни разделить публично-правовые отношения от частноправовых очень сложно. Конечно, в некоторых отраслях можно видеть более ярко выраженный публичный интерес, как, например, в уголовном праве, а в некоторых - частный интерес, как в семейном праве. Однако нельзя сказать, что даже эти отрасли целиком регулируются только публично-правовым или частноправовым инструментарием. В уголовном праве все отчетливее дают о себе знать договорные начала - например, уголовные дела прекращаются за примирением сторон. В свою очередь, в семейном праве все сильнее просматривается публичный интерес. Если бы вопросы семьи и брака касались только частных лиц, вряд ли существовали бы запреты на однополые браки, на усыновление детей однополыми парами.

В этой связи очевидно, что строгая догматика не должна преобладать в умах законодателя при выборе инструментария правового регулирования тех или иных правоотношений. Например, обсуждавшаяся выше статья КоАП РФ не должна однозначно признаваться неправомерной только на основании того, что она представляет собой пример публичного вмешательства в частные отношения. Таков правовой взгляд на поставленную проблему.

При анализе экономической сущности рассматриваемых правоотношений продуктивным может быть обращение к категории трансакционных издержек.

Как считают представители институциональной экономики, основным предназначением институтов (в частности, государства) является минимизация трансакционных издержек*(14). Говоря кратко, трансакционные издержки - это расходы ресурсов и затраты времени на поиск покупателя или продавца, измерения качества товара, ведения переговоров и заключения договора*(15). При этом трансакционные издержки - это главный фактор, препятствующий эффективному функционированию рынка. Для их устранения или минимизации необходимы определенные институты, главным из которых, безусловно, является государство.

По-видимому, трансакционные издержки функционирования рыночной экономики являются той точкой, в которой могут сойтись положения экономической и конституционно-правовой наук. Юридическое требование обеспечения общего блага соответствует экономическому пониманию институтов как средства минимизации негативных последствий транзакционных издержек.

Задача сокращения трансакционных издержек может стать надежным критерием допустимости административного вмешательства в частные правоотношения, в регулировании которых, по общему правилу, преобладают частноправовые методы. Однако существуют ситуации, в которых они оказываются неэффективными, и тогда к регулированию имущественного оборота, невзирая на догмы, должно подключаться публичное право. Таким образом, регулирование имущественных отношений должно строиться на принципе субсидиарности публичного права по отношению к частному, т.е. "включать" административный инструментарий можно только в случае, если он более эффективен, а именно способен сократить трансакционные издержки там, где цивилистика оказывается бессильной*(16).

Необходимо исходить из того, что частный субъект, будучи рациональным и эгоистичным, способен самостоятельно эффективно обеспечить свое благо (разумеется, при помощи компетентных государственных судов). При этом ненадлежащее исполнение договоров (например, просрочка) причиняет убытки потерпевшей стороне. Добиваться компенсации этого рода издержек частное лицо также способно самостоятельно. Однако это касается только тех случаев, когда убыток поддается денежному измерению. Существует целый ряд благ, убыток от нарушения которых перевести в денежный эквивалент или очень сложно, или вообще невозможно.

Пример такой сложно исчисляемой издержки дает диспозиция статьи 17.15 КоАП РФ, вопрос о правомерности существования которой был поставлен в самом начале статьи. Интересно, что закон устанавливает ответственность за неисполнение требований неимущественного характера, но аналогичной ответственности за неисполнение имущественных требований в КоАП РФ нет. По-видимому, это связано с тем, что при неисполнении должником имущественных требований он может быть подвергнут санкциям гражданско-правового характера, в первую очередь применению неустойки. Ее расчет и взыскание, производимое в рамках гражданского процесса, не вызывают больших издержек у частного субъекта. Существуют четкие правила определения неустойки и ставки, ориентируясь на которые стороны производят расчет (либо договорная ставка, либо ставка Центрального банка РФ). В случае же с неимущественными требованиями таких безусловных ориентиров нет. Получается "провал рынка": должник не исполняет обязанность, возложенную на него судебным решением, а у кредитора отсутствуют правовые средства, при помощи которых он мог бы, во-первых, побудить должника к скорейшему исполнению обязанности, а во-вторых, компенсировать свои убытки. В соответствии с принципом субсидиарности в такой ситуации частноправовые методы защиты нарушенного права дополняются публично-правовыми методами.

Необходимо сделать оговорку о том, что цивилистика в настоящее время ищет пути решения проблемы неисполнения неимущественных требований своими методами. Так, Высший Арбитражный Суд РФ (далее - ВАС РФ) принял постановление "О некоторых вопросах присуждения взыскателю денежных средств за неисполнение судебного акта"*(17), согласно п. 3 которого в целях побуждения к своевременному исполнению судебного акта по неденежному требованию и компенсации за ожидание соответствующего исполнения суд по требованию истца вправе присудить денежные средства на случай неисполнения судебного акта. При этом в результате такого присуждения исполнение судебного акта должно оказаться для ответчика более выгодным, чем его неисполнение.

Позднее такой подход Высшего Арбитражного Суда нашел и законодательное воплощение в ст. 308.3 ГК РФ.

Если эти новеллы будут восприняты нижестоящими судами, а также судами общей юрисдикции, особенно в свете упразднения ВАС РФ, то необходимость существования ст. 17.15 КоАП РФ отпадет. До этого момента она является способом минимизации трансакционных издержек от принуждения к исполнению контракта, с которыми не могут справиться частноправовые методы.

Однако при всей позитивности подхода, продемонстрированного ВАС РФ, нельзя не отметить, что он несколько противоречит концепции гражданско-правовой ответственности. Институт возмещения убытков предполагает четкое установление факта наличия убытков, их размер и причинно-следственную связь между действиями ответчика и возникновением убытка. В то же время концепция административной ответственности не предполагает жесткой привязки штрафа к размеру понесенных убытков. Все составы административных нарушений представляют определенную общественную опасность, но точно установить ее денежный эквивалент невозможно. Например, управление автомобилем без пристегнутого ремня безопасности создает общественную опасность, но как перевести ее в денежный эквивалент? Понятно, что законодатель, устанавливая размер штрафа, должен руководствоваться принципом соразмерности, но никто не требует арифметической точности в этом вопросе.

Сказанное не следует рассматривать как критику позиций ВАС РФ; напротив, за неимением административно-правового инструментария, суд очень удачно применил гражданско-правовые средства. Однако это сигнал для законодателя о необходимости продумать изменения административно-правового регулирования, которые позволили бы сторонам преодолевать барьеры высоких издержек при доказывании убытков.

Таким образом, теоретически обоснованно и показано практически, как может работать принцип субсидиарного применения публично-правовых методов к регулированию экономических отношений с целью сокращения трансакционных издержек.

Насколько такое понимание административной ответственности сочетается с самой сущностью этого явления, а также как должен выглядеть механизм привлечения лиц к административной ответственности?

Не может не броситься в глаза отсутствие легального понятия административной ответственности. Как отмечают исследователи, "отсутствие в КоАП РФ нормативно закрепленного определения понятия "административная ответственность" не только обедняет само его содержание, но и лишает стержневой направленности многие содержащиеся в нем нормы"*(18).

В такой ситуации установление сущности института административной ответственности возможно через уяснение целей административного наказания (понятие наказания также не дано в КоАП РФ, но раскрытие его целей может компенсировать этот пробел).

Как установлено в ст. 3.1 КоАП РФ, административная ответственность применяется в целях предупреждения совершения новых правонарушений как самим правонарушителем, так и другими лицами. То есть речь идет о так называемой частной и общей превенции. Можно заметить различие между нормативными целями административного и уголовного наказания. В соответствии с ч. 2 ст. 43 УК РФ уголовное наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений. "Восстановление социальной справедливости" очень широкая формулировка, причем скорее философская, а не юридическая. Не вдаваясь в философские тонкости, отметим, что специалисты по уголовному праву понимают восстановление социальной справедливости как "максимально возможное возмещение или компенсация причиненного вреда потерпевшему, например возмещение стоимости похищенного или оплаты лечения потерпевшего"*(19).

То есть в уголовном праве ставится задача компенсации вреда потерпевшего, а в административном праве этой задачи нет. Представляется, что такое положение не в полной мере соответствует Конституции РФ.

Фундаментальным ориентиром для регулирования института ответственности служит статья 52 Конституции, которая устанавливает обязанность государства обеспечивать потерпевшим компенсацию причиненного ущерба. С учетом того что фигура потерпевшего присутствует и в УПК РФ, и в КоАП РФ, норма ст. 52 Конституции имеет одинаковое значение как для административного, так и для уголовного права.

Однако, как было показано выше, цели уголовного наказания определены более полно по сравнению с целями административного наказания, что находит и практическое воплощение. Например, статья 25 УПК РФ предусматривает возможность прекращения уголовного дела в случаях примирения обвиняемого и потерпевшего и заглаживания причиненного вреда.

Представляется, что такой подход больше соответствует конституционно-правовым основаниям юридической ответственности, чем подход, отраженный в КоАП РФ.

Исходя из изложенного, можно сделать вывод, что ограничение целей административного наказания лишь частной и общей превенцией не соответствует конституционным основаниям юридической ответственности. Компенсация ущерба потерпевшего, безусловно, является конституционно значимой целью правового регулирования общественных отношений, в том числе и административно-правового регулирования.

Очевидно, именно такими соображениями обусловлено наличие в КоАП РФ составов административных правонарушений, направленных на защиту частных интересов.

В свете изложенного полагаем, что императивность п. 5 ст. 3.5 КоАП РФ, устанавливающего, что сумма административного штрафа подлежит зачислению в бюджет, не обеспечивает восстановления прав и законных интересов потерпевшего и, следовательно, не соответствует требованиям ст. 52 Конституции. В некоторых случаях это противоречит еще и логике. Данный тезис может быть наглядно проиллюстрирован судебной практикой по делам о недобросовестной конкуренции.

В качестве материала для анализа нами будет использовано дело N А55-2937/2011.

Пример

Из постановления Федерального арбитражного суда Поволжского округа от 15 ноября 2011 г. по этому делу можно восстановить всю фабулу процесса*(20).

Существо правового спора, возникшего в рамках указанного дела, сводится к тому, что ООО "МедГард", будучи прямым конкурентом ООО "Клиники доктора Коренченко" (обе организации оказывают услуги по оториноларингологии), разместило на одном из тематических интернет-сайтов негативные отзывы об услугах, оказываемых клиникой, и лично ее руководителем, профессором С.В. Коренченко. В связи с этим клиника обратилась с запросом в Управление специальных технических мероприятий Главного управления внутренних дел по Самарской области (отдел "К") об установлении IP-адреса, с которого были отправлены сообщения. Получив заключение отдела "К", клиника обратилась в антимонопольный орган с письмом, информирующим о событии, содержащем признаки административного правонарушения. Компетентный орган возбудил дело об административном правонарушении и в конечном итоге привлек ООО "МедГард" к административной ответственности по ч. 1 ст. 14.33 КоАП РФ за недобросовестную конкуренцию в виде штрафа в размере 300 000 руб. Впоследствии ООО "МедГард" безуспешно пыталось оспорить привлечение к административной ответственности в арбитражном суде.

Из материалов дела в полной мере не видно, какую колоссальную работу по защите своих нарушенных прав провело ООО "Клиники доктора Коренченко" и его юристы, однако профессионалам это понятно. Работа с отделом "К", инициирование административного производства, сбор необходимых доказательств по такому нетривиальному делу - все это требует существенных временных, финансовых, интеллектуальных затрат. Также совершенно очевидно, что правонарушение, совершенное ООО "МедГард", достаточно серьезно нарушает права клиники. Распространение негативной информации о качестве услуг клиники посредством интернет-ресурса, которым пользуется широкий круг пациентов (как действующих, так и потенциальных), весьма негативно влияет на деловую репутацию клиники. Причем само по себе судебное решение, фиксирующее, что распространенная информация не соответствует действительности, не способно полностью восстановить нарушенное право, так как не все пациенты узнают о состоявшемся решении и не все узнавшие о таком решении будут ему доверять.

Существуют объективные обстоятельства, препятствующие определению точного размера убытков. Теоретически доказательством размера убытков может послужить опрос граждан, проживающих в регионе работы клиники и страдающих заболеваниями уха, горла, носа, головы и шеи, на предмет того, почему они приняли решение не обращаться в Клинику доктора Коренченко или почему они приняли решение отказаться от ее услуг. Однако очевидно, что издержки на проведение такого опроса будут запредельно высокими, и нет полной уверенности в надежности результатов такого опроса, поскольку человек не всегда способен четко определить причину своего потребительского выбора.

По-видимому, именно наличие отмеченных издержек обусловливает перенос рассмотренного конфликта в публично-правовую плоскость. То есть в данном случае сработал принцип субсидиарного применения административного права к частноправовым спорам (то, что мы имеем дело именно с частноправовым спором, не вызывает сомнения, поскольку ухудшение репутации частной коммерческой организации не несет никаких угроз публичным интересам). Но совершенно нелогично выглядит то, что назначенный правонарушителю штраф в размере 300 тысяч рублей был перечислен в бюджет, а не в пользу потерпевшего. Кстати, достаточно красноречив тот факт, что, согласно данным картотеки арбитражных дел ВАС РФ, после вынесения судебного решения по делу N А55-2937/2011 ООО "Клиники доктора Коренченко" не обращалось в суд с заявлением о компенсации ущерба, причиненного неправомерными действиями конкурента. Очевидно, именно высокие трансакционные издержки доказывания размера убытков выступили непреодолимым препятствием для организации, столь профессионально сработавшей в административном производстве. Получается, что убытки клиники так и остались некомпенсированными, а конституционные цели юридической ответственности - недостигнутыми.

Ситуация была бы иной, если бы штраф, назначенный ООО "МедГард", был перечислен в пользу ООО "Клиники доктора Коренченко". Конечно, нельзя утверждать, что 300 тысяч рублей - это абсолютно точный эквивалент ущерба, который понесла клиника. Очевидно, в этой ситуации работает конструкция юридической фикции, столь хорошо известной гражданскому праву еще со времен Древнего Рима.

Фикция в гражданском праве представляет собой средство юридической техники, закрепленное в правовой науке или соглашении сторон. Ее характерными чертами являются, среди прочего: а) закрепление в законодательстве, носящее формальный и категориальный характер; б) произвольное формулирование фикции. Однако произвольность эта условная, так как существование такого инструмента обусловлено целесообразностью, необходимостью урегулировать общественные отношения именно таким образом; в) использование фикции обусловлено внутренними особенностями права как регулятора общественных отношений и необходимостью расширения границ его формальной определенности*(21).

Категория "юридическая фикция" традиционно популярна в частном праве, ее использование применительно к публичному праву менее распространено. Однако в свете выявленной неэффективности действия механизма административного штрафа, а также его неполного соответствия Конституции представляется, что конструкция юридической фикции могла бы стать удобным приемом юридической техники. Чтобы помочь потерпевшему преодолеть издержки доказывания убытков, необходимо установить юридическую фикцию, что ему нанесен убыток в определенном размере (сам этот размер, видимо, должен быть привязан к финансовым показателям потерпевшего, но более точное его определение - это работа экономистов). Такая фикция является опровержимой, т.е. и потерпевший, и правонарушитель могут доказать, что реально был нанесен убыток в ином размере. Предложенная конструкция, на взгляд автора, способна обеспечить действие принципа субсидиарности административной ответственности и помочь сторонам частных правоотношений преодолеть трансакционные издержки в тех случаях, когда они объективно велики.

В любом случае такая юридическая фикция работала бы на реализацию конституционных принципов. При этом права правонарушителя, так же как и права потерпевшего, не были бы ухудшены по сравнению с текущей ситуацией. Лицу, совершившему административное правонарушение, по большому счету, безразлично, кому перечислять штраф. Потерпевший, в настоящее время не получающий ничего, в предлагаемой конструкции получил бы денежную компенсацию, поэтому его правовое положение, безусловно, улучшилось бы.

Таким образом, основным выводом данной работы является то, что инструменты публично-правового воздействия на общественные отношения могут быть подключены к регулированию частноправовых отношений на основе принципа субсидиарности. Критерием необходимости такого вмешательства является непреодолимость трансакционных издержек. Такой подход влечет пересмотр некоторых укоренившихся взглядов на природу административно-правовой ответственности.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) См.: Очерки конституционной экономики. 23 октября 2009 года / Отв. ред. Г.А. Гаджиев. М., 2009. C. 277.

*(2) См.: Бахрах Д.Н., Россинский Б.В., Старилов Ю.Н. Административное право: Учебник для вузов. 2-е изд. М., 2006. С. 64.

*(3) Цит. по: Новицкий И.Б., Перетерский И.С. Римское частное право: Учебник для вузов. М., 2004. С. 4.

*(4) Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М., 1998. С. 37.

*(5) См.: Черепахин Б.Б. К вопросу о частном и публичном праве // Сборник трудов профессоров и преподавателей Иркутского государственного университета. Иркутск, 1926. C. 8-35.

*(6) См.: Маштаков К.М. Теоретические вопросы разграничения публичного и частного права: Дисс. ... к.ю.н. Ростов-н/Д., 2001. С. 62.

*(7) См. там же. С. 78.

*(8) См. там же. С. 85.

*(9) См. там же. С. 88.

*(10) См.: Маштаков К.М. Теоретические вопросы разграничения публичного и частного права. С. 92.

*(11) См. там же. С. 101.

*(12) Гаджиев Г.А. Экономическая политика государства: оказывает ли суд воздействие на ее очертания // Конституционно-правовые основы собственности и предпринимательства: проблемы реализации: Сб. докладов. М., 2010. С. 26.

*(13) Дорохин С.В. Деление права на публичное и частное: Конституционно-правовой аспект: Дисс. ... к.ю.н. М, 2002. С. 72.

*(14) Подробнее о трансакционных издержках см.: Эггертссон Т. Экономическое поведение и институты / Пер. с англ. М., 2001, С. 28-35.

*(15) См.: Одинцова М.И. Институциональная экономика: Учеб. пособие. М., 2009. С. 385.

*(16) Подробнее о конституционно-правовом принципе субсидиарности см.: Дорошенко Е.Н. Конституционно-правовое регулирование экономических отношений: Дисс. ... к.ю.н. М., 2004. С. 82.

*(17) См.: Постановление Пленума ВАС РФ от 4 апреля 2014 г. N 22 "О некоторых вопросах присуждения взыскателю денежных средств за неисполнение судебного акта" // Вестник ВАС РФ. 2014. N 6.

*(18) Тимошенко И.В. Понятийный аппарат законодательства об административной ответственности: Состояние и направление развития: Дисс. ... д.ю.н. Ростов-н/Д, 2006. С. 11.

*(19) Российское уголовное право. Общая часть / Под ред. В.С. Комиссарова. СПб, 2005. С. 374-375.

*(20) Режим электронного доступа к картотеке этого дела на сайте ВАС РФ: www.kad.arbitr.ru/Card/61691318-4e3d-4342-9e1e-af4762b1c24d.

*(21) См.: Джазоян Е.А. Категории фикции в гражданском праве: Дисс. ... к.ю.н. М., 2006. С. 48.