А.Я. Вышинский и подготовка учебников по теории государства и права: идеологический контекст развития советского правоведения (С.В. Кодан, журнал "Российский юридический журнал", N 1, январь-февраль 2016 г.)

А.Я. Вышинский и подготовка учебников по теории государства и права: идеологический контекст развития советского правоведения*(1)

С.В. Кодан,

заслуженный юрист РФ, доктор юридических наук, профессор УрГЮУ

Журнал "Российский юридический журнал", N 1, январь-февраль 2016 г., с. 204-221.

С именем А.Я. Вышинского (1883-1954) ассоциируется значительный пласт истории Советского государства, права и советской юридической науки. Его работы - яркое свидетельство развития в условиях сталинизма советского правоведения, теоретические основы которого связаны с апологетикой марксистско-ленинско-сталинских идей и их "привязкой" к теории социалистического государства и права.

Работы А.Я. Вышинского интересны и весьма поучительны в контексте изучения влияния на развитие советской юридической науки идеологии, включенной в механизмы партийно-государственного управления советским обществом, в которых законодательство выступало важнейшим средством трансляции в общество нормативного закрепления политических и идеологических установок ВКП(б) и прежде всего ее Генерального секретаря И.В. Сталина. Труды Вышинского показательны и с точки зрения понимания права*(2).

Хорошо известен и проанализирован доклад А.Я. Вышинского "Основные задачи науки советского социалистического права", с которым он выступил в Москве на Всесоюзном совещании научных работников права 16-19 июля 1938 г. В докладе Вышинский не только подвел итоги разгрома "немарксистской" юридической науки, но и наметил теоретические походы к "марксистско-ленинско-сталинскому" пониманию советского социалистического права. Через десять лет он вернулся к этому вопросу, но уже в связи разработкой учебников по теории государства и права*(3).

18 мая 1948 г. в Москве состоялось совещание правоведов. На нем обсуждались макеты учебников по теории государства и права, подготовленные юридическим факультетом Московского государственного университета и Институтом права АН СССР. А.Я. Вышинский в докладе "О некоторых вопросах теории государства и права" продолжил усиливать идеологическую и политическую направленность теории государства и права, четко определяя принципы партийности науки. При всей апологетике сталинизма доклад интересен как аргументацией поставленных проблем, так и яркой, в духе своего времени, подачей материала.

Вышинский А.Я. О некоторых вопросах теории государства и права
(Вышинский А.Я. Вопросы теории государства и права. М., 1949. С. 396, 401-423)*(4)

Со времени первого совещания научных работников права прошло 10 лет. Это - большой срок. Естественно, что за это время перед нами, юристами, работниками науки советского права, встали новые задачи.

Это десятилетие было наполнено грандиозными событиями. Родина пережила величайшую войну.

<...>

В общей работе десятков миллионов советских людей занимает свое место и наш скромный отряд, наш цех ученых юристов.

В годы войны всех нас воодушевляла, как и сейчас воодушевляет, пламенная любовь к социалистическому отечеству, воодушевляет горящее вечным огнем стремление внести свой вклад в общее великое дело.

Мы все за это время прилежно трудились, чтобы приумножить культурные богатства своего парода. Теперь, после окончания войны, мы продолжаем свой скромный, часто незаметный, труд на благо родины. Перед нашей страной стоят новые задачи. В решении этих задач и мы, советские юристы, наравне со всем народом, принимаем активное участие. Об этих задачах говорил товарищ Сталин, указывая на то, что мы, закончив войну победой над врагами и вступив в новый мирный период хозяйственного развития, должны в кратчайший срок залечить раны, нанесенные врагом нашей стране, восстановить довоенный уровень развития народного хозяйства, с тем, чтобы значительно превзойти в ближайшее время этот уровень, повысить материальное благосостояние народа и еще больше укрепить военно-экономическую мощь Советского государства*(5).

Это - основа, на которой должна быть построена сейчас работа в любой отрасли нашей жизни и деятельности. И перед нами, советскими юристами, эта экономическая задача стоит так же, как наша задача, хотя в приведенном мною высказывании товарища Сталина не сказано ничего о праве и о юристах. То, что говорит товарищ Сталин о задачах, стоящих перед советской страной, имеет прямое и непосредственное отношение и к праву, и к юристам.

Я осмеливаюсь утверждать, что указание товарища Сталина о послевоенных задачах, стоящих перед нашей страной в данное время, есть указание, в равной степени относящееся и к работникам права, и к работникам науки права, и ко всем, кто посвятил свои силы работе на так называемом идеологическом поприще.

Дальнейшее развитие юридических наук, советского права может и должно содействовать общему культурному подъему страны, идущей в гору, к тому же - семимильными шагами.

Юридическое образование, которое предполагает соответствующий высокий уровень развития и науки Советского государства и права, - это большое подспорье в деле государственного строительства, не меньше нуждающемся в советских юристах, чем в инженерах, врачах, педагогах и других специалистах.

Около 15-20 лет назад мы пережили болезнь правового нигилизма, когда советское право объявлялось "юридическим барахлом". Мы все это помним. Тогда пробовали, если не убедить, то, по крайней мере, повести за собой тех, кто утверждал, что советское право - не что иное, как известным образом перелицованное буржуазное право, и что поэтому лучше всего было бы так им распорядиться, чтобы свезти его на историческую свалку.

Это было время, когда среди нас были "ученые", которые отрицали значение советского законодательства. Напомню, что писал по этому поводу один юрист. Нам нужно не законодательство, заявлял он, "не в нем сейчас главное дело", нам нужно "хорошее и дешевое управление, умный и честный чиновник, толковый администратор, орудующий хорошо пригнанной, уместной, твердой и точной административной нормой, - вот это нужно стране"*(6). Так писал ученый-юрист, претендующий теперь на то, чтобы поучать других и давать рецепты такого поведения, которое должно вывести нашу советскую науку права на широкую и свободную дорогу творческого развития. И это - не анекдот. Увы, это - быль, это - факт, это - история. Если бы подобного рода люди за 20 лет после того, как они написали это, не сделали бы ни одного шага вперед, я бы о них сейчас и не стал говорить. Но они пошли вперед, и мы можем выразить только удовлетворение по этому поводу.

Сегодня, к счастью, эти "новаторы" - уже не те, нет у них былой резвости, не тот возраст. Но они все-таки не перестают, как на народном языке говорится, "выкаблучивать" и выделывать сплошь и рядом всякие "выкрутасы".

Я считаю нужным напомнить кое-что из прошлого и привести некоторые примеры из сегодняшней действительности.

Мы помним, как некоторые, мнившие себя авторитетами в области права, в течение 20-30 лет ополчались против гражданского права, подставляя вместо него какое-то хозяйственное право. В экстазе своих сверхреволюционных увлечений они вопили: "У нас есть красные Сперанские, создающие законы, когда же появятся красные Вольтеры, сжигающие законы"? (Стучка). Их уже нет. Но имеются их ученики. Правда, за истекшие 10 лет эти ученики успели набраться кое-какого ума-разума и даже публично вовремя отмежеваться от своих учителей. Но старая закваска, как известно, берет свое, и в таком случае нет-нет, да и выскочит на неподходящем месте какой-нибудь нарывчик, волдырчик. А тут подоспеет какое-нибудь подходящее совещание и, смотришь, - нарыв прорвался, т.е. виноват, автор выступил на этом совещании. Я далее скажу несколько слов о таких товарищах, слов, может быть и не очень теплых, но, надеюсь, во всяком случае подходящих.

Итак, тот период, к нашему общему счастью, остался далеко за плечами, воздух стал чище, легче стало дышать в обществе юристов, лучше спорится работа. Но надо все же сказать, что воздух еще не совсем очистился, что пережитки капитализма в сознании дают себя знать, особенно у людей, избравших своей профессией идеологическую работу. Эти пережитки, исторически связанные со старым обществом, к сожалению, не так легко и не так скоро поддаются ликвидации.

Как учит товарищ Сталин, необходимо воспитывать решимость "...ломать старые традиции, нормы, установки, когда они становятся устарелыми, когда они превращаются в тормоз для движения вперед..." и "...создавать новые традиции, новые нормы, новые установки"*(7).

Марксизм-ленинизм, как подлинная наука, не может мириться с застоем, пассивностью, отставанием, заскорузлостью. Я не могу не привести замечательную характеристику, данную товарищем Сталиным теории и тому значению, которое принадлежит ей в практической работе по строительству социализма. Теория, - говорит товарищ Сталин, - "...если она является действительно теорией, дает практикам силу ориентировки, ясность перспективы, уверенность в работе, веру в победу нашего дела"*(8). Такова роль теории в социалистическом обществе, таково ее место в процессе борьбы за социализм. Советская наука не выполнила бы своих задач и не оправдала бы своего назначения, если бы она не была наукой новаторов, беззаветно борющихся за осуществление поставленной цели.

Советская наука, в том числе и наука советского права, стоит перед важной задачей всестороннего использования науки и культуры капиталистического общества.

Нельзя считать, что в этом отношении сделано все, что от науки и культуры капиталистических стран нам уже нечего взять, что зарубежная наука не способна дать нам ничего или, во всяком случае, ничего такого, на что стоило бы затрачивать силы, чтобы использовать эту культуру в наших целях.

Это неправильно, это было бы вредным, непростительным зазнайством. И сейчас необходимо стремиться к овладению теми научными достижениями, которые имеются в зарубежной науке.

Достаточно вспомнить хотя бы о многих важных проблемах, особенно научно-технического характера, которые убедительно предостерегают нас от пренебрежительного отношения к задаче овладения достижениями зарубежной науки, требуя пытливого проникновения во все тайны мира, какой бы пограничной межой их ни пытались скрыть от нашего взора другие страны. Но овладеть научным богатством и научным наследством старого общества можно лишь на основе критического отношения к этому наследству, особенно в области общественных наук, в области идеологии. "Нужно, - говорил Ленин, - взять всю культуру, которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем"*(9). Это можно осуществить лишь путем преодоления буржуазной методологии науки, лишь овладев в полном объеме единственной и подлинной научной методологией - диалектическим материализмом, марксизмом-ленинизмом, освещающими, по меткому выражению товарища Молотова, "генеральный путь исторического развития, раскрывающего смысл современных событий"*(10).

Ленин и Сталин учат, что "...без непримиримой борьбы с буржуазными теориями на базе марксистско-ленинской теории невозможно добиться полной победы над классовыми врагами...", и "...только в борьбе с буржуазными предрассудками в теории можно добиться укрепления позиций марксизма-ленинизма"*(11). Это было сказано в 1929 г. по поводу состояния нашей экономической науки. Но это в полной мере применимо и сейчас к нашей правовой теории.

Надо сказать, что у нас довольно сильно распространен такой метод "научной работы", который можно было бы назвать "цитатологией". До сих пор еще имеет распространение "метод, возможно большего нанизывания на нитку, на тоненькую ниточку своей мыслишки, цитат из творений великих мыслителей".

Ясно, что задача науки - не в этом, не в простом цитировании, а в изложении научных положений, их развитии, их применении к практическому делу. Этого то, однако, больше всего недостает многим нашим юридическим научно-теоретическим работам. При помощи цитат ведутся, как правило, и теоретические дискуссии. Без цитат в таких случаях нельзя, конечно, обойтись, но нельзя дискуссию вести на одних цитатах. Это не поможет или мало поможет движенью науки вперед. Нужен марксистско-ленинский анализ, обогащающий понимание, нужны факты, нужна проверка теоретических положений фактическими данными. Где этого нет, там нет научной дискуссии. Там дело похоже на диспуты эпохи протопопа Аввакума. Такое впечатление производит, например, диспут наших ученых-юристов в связи с книгой проф. Строговича "О материальной истине в уголовном процессе".

На т. Строговича в последнее время ополчились за его утверждение, что в судебном приговоре должна найти свое выражение абсолютная, а не только относительная истина. Смысл позиции, занимаемой в этом вопросе т. Строговичем, состоит в том, что судья обязан тщательно и объективно исследовать все доступные ему обстоятельства дела, что обеспечило бы вынесение приговоров, которые безусловно были бы справедливы и соответствовали действительности в полном объеме.

Проблема "абсолютной" или "относительной" истины, в сущности говоря, в применении к судебной практике сводится к тому, чтобы следователь, прокурор, судья не решали дел без достаточной, исчерпывающей проверки соответствия своих решений подлинной, фактической действительности. Но некоторые возражающие против требования установления "абсолютной истины" договариваются до того, что следователь, прокурор, судья не должны ставить своей целью достижение таких "абсолютных" результатов, а что для них достаточно и "относительных" результатов!

Эта сугубо философская проблема практически, в приложении к судебным делам, сводится к проблеме действительной, полной доказанности вины или невиновности обвиняемого. Нужно, вынося приговор, не просто иметь "высшую степень вероятности", а быть абсолютно уверенным в его правильности - вот что значит эта глубокая философия в практике судебно-прокурорской работы. Некоторые товарищи считают такое требование обременительным для следственных и судебных органов, поскольку, мол, это непосильно и на практике невыполнимо.

Я помню выражение одного французского юриста, который имел свой методологический подход к проблеме доказательств. Он говорил: "Когда я допрашиваю свидетеля, я больше обращаю внимание на состояние его ног. Если свидетель мнется с ноги на ногу, значит он лжет. Поэтому я рекомендую, - говорил этот оригинал, - обращать внимание именно на ноги, так как здесь кроется источник истины". Этот пример поучителен. Он может предостеречь от слишком вольного обращения с доказательствами.

Проблема доказательства в уголовном процессе - трудная и серьезная проблема. Здесь, в отыскании так называемой материальной истины, нужно стоять на твердой почве, пользоваться верным и надежным методом. К этому надо будет вернуться специально. Скажу лишь, что, по-моему, позиция т. Строговича, несмотря на имеющиеся в его книге ошибки и неточности, ближе к истине, чем позиция его оппонентов.

Говоря о состоянии нашей науки права, нельзя не остановиться на некоторых дефектах и извращениях в работах отдельных товарищей. К числу таких дефектов, мне кажется, следует отнести, в первую очередь, извращения методологического характера, устранение которых, естественно, имеет громадное значение и для практической нашей работы.

Вот несколько примеров из области международно-правовой теории.

Наша делегация на Генеральной Ассамблее ООН в 1947 г. поставила вопрос о запрещении пропаганды войны. Около двух месяцев там шла борьба из-за статьи, предлагавшей осудить пропаганду войны в любой форме.

Но вот один автор представил рукопись статьи, в которой утверждал, что такая постановка вопроса неправильна, что нельзя говорить о пропаганде войны. Вот что было сказано в этой статье:

"В связи с выдвинутым советской делегацией предложением об издании, по призыву Организации Объединенных Наций, всеми государствами закона об уголовной ответственности за пропаганду агрессии своевременна постановка вопроса о редакции проектируемого закона.

Прежде всего заслуживает внимания определение действия как элемента состава рассматриваемого преступления. Термин "пропаганда" представляется мало соответствующим этой цели: пропаганда по общему своему смыслу предполагает распространение идей, которые лишь в своем дальнейшем практическом развитии приводят к программе действий. Между тем, поджигатели войны поступают примитивнее и реальнее: они сплошь и рядом прямо и непосредственно зовут к военному выступлению, к военным действиям. С другой стороны, пропаганда предполагает некоторую систематичность или длительность действий. Между тем опасен и должен влечь за собой уголовную ответственность и эпизодический, единичный призыв к новой войне. Поэтому термин "пропаганда" не охватывает в полной и точной форме задач, диктуемых интересами борьбы с поджигателями войны. Более соответствующим этим задачам является термин "призыв к агрессивной войне". Далее, необходимым объективным элементом рассматриваемого состава должна быть признана публичность; нельзя говорить о призыве к агрессии в случаях, когда он сделан в условиях частного разговора".

С такой постановкой вопроса никак нельзя согласиться. Для дела мира опасен не только прямой призыв к войне, но и систематическое распространение всякого рода лживых или тревожных сведений, способных создать военный психоз, который сам по себе представляет источник угрозы миру. Если стать на позицию автора цитируемой статьи и признать, что более соответствующим интересам борьбы с поджигателями войны является термин "призыв к агрессивной войне", то это повлекло бы за собой оставление безнаказанными те достаточно распространенные в некоторых странах формы подстрекательства к войне, которые нельзя рассматривать как призыв к ней, но которые играют такую роль косвенным образом.

Ошибка автора усугубляется еще и тем, что он требует в качестве обязательного "объективного элемента рассматриваемого состава" публичность действий. Разумеется, нельзя рассматривать как призыв к войне всякий частный разговор, в котором выражались бы агрессивные стремления, воинственные пожелания или даже доказывалась собеседнику необходимость войны. Но тем более было бы неправильным такого рода разговоры оставлять вообще без соответствующего реагирования, а в особо злостных случаях - без реагирования при помощи уголовного закона.

Автор высказывается таким образом против термина "пропаганда агрессивной войны", предпочитая ему термин "призыв к агрессивной войне". Но это означает такое сужение понятия данного деликта, что ставит под удар эффективность борьбы с поджигателями войны, сеющими панику, и уже в силу одного этого обстоятельства представляющими собой общественную опасность. Разумеется, поджигатель поджигателю рознь, и это необходимо учитывать при определении способов борьбы с такими поджигателями и при определении мер наказания, но это не может иметь никакого значения, когда идет речь об определении самого деликта.

Интересы мира и безопасности народов требуют борьбы с пропагандой войны не только тогда, когда эта пропаганда выражается в систематическом распространении взглядов и идей, направленных на возбуждение к войне, или в прямых призывах к войне, но и при любых других формах подстрекательства, которые прямо или косвенно, систематически или эпизодически могут явиться источником возбуждения враждебных чувств к другому народу и убеждения других в необходимости, целесообразности или выгодности войны.

Основная ошибка автора этой статьи заключается в том, что он исходит из узко юридической или нормативной стороны дела. Конструкция нормы не может ограничиваться лишь одним узко юридическим анализом и состоять из элементов чисто юридического порядка. В социалистическом обществе жизненна и общественно полезна только такая норма, которая строится на основе учета требований, жизни, отражая собой то, что выгодно и полезно народу, что соответствует его классовым стремлениям, его идеалам, что служит выражением его волеустремления. Если стать на такую методологическую позицию, то ошибка рассуждений автора, высказывающегося против термина "пропаганда агрессивной войны", станет совершенно очевидной.

Другой автор берется рассуждать о государственном суверенитете. Он говорит: "Суверенитет - это юридическая и фактическая способность государства осуществлять свои функции в качестве полновластной организации на своей территории, в качестве независимого члена международного общения".

Нетрудно сразу увидеть порочность такого рода определения. Если суверенитет - это только "способность государства", то, следовательно, несуверенно то государство, которое само, своими силами не способно защитить то, о защите чего говорит автор и что он выдвигает главным признаком понятия суверенности.

Из этого определения следует, что в случае, например, военной слабости какого-либо государства оно не должно быть признано суверенным. Ставить суверенитет государства в зависимость от его фактической способности осуществлять власть на своей территории или вне ее - значит подчинять государство произволу другого, более сильного государства. А это создает удобные лазейки для всякого рода агрессивных притязаний.

Возникает, разумеется, и вопрос о том, кто же может быть уполномочен решать, обладает ли такой "фактической способностью" данное государство или нет? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы убедиться в порочности рассматриваемого определения суверенитета.

Нужно сказать, что к сожалению, это - не индивидуальная ошибка данного автора. Такая же ошибка допущена и учебником "Теория государства и права" Института права Академии наук, макет которого сейчас здесь подвергается обсуждению. В этом макете на странице 103 говорится:

"Суверенитет государства означает его и фактическую и юридическую способность сделать свою волю обязательной для всех, на кого его власть простирается".

В этом учебнике дальше говорится, что "в понятие суверенитета государства как властвующей организации входит его несвязанность, нестесняемость какими-либо формальными ограничениями, кроме тех, которые оно само по себе принимает в международном общении, его формальная способность устанавливать любые правовые нормы, какие оно сочтет для себя необходимыми или целесообразными".

Позволительно спросить, почему учебник сводит дело к формальностям, когда проблема суверенитета представляется жизненно важной, проблемой, которая не менее любой другой проблемы государственного права не терпит формального обращения? Не является ли это результатом тех пережитков в сознании автора, которые уходят своими корнями в школу Градовского, Коркунова, Кокошкина и т.д.?

Мне представляется, что было бы гораздо правильнее определить понятие суверенитета, исходя не из фактической или юридической способности государства осуществлять свои функции, а более реальным способом. Было бы более правильным при определении понятия суверенитета исходить из того, что суверенитет - это состояние независимости данной государственной власти от всякой другой власти как внутри, так и вне границ этого государства. При таком понимании суверенитета противоправным будет всякое действие, которое направляется на нарушение независимости и самостоятельности государства, безотносительно к тому, способно ли оно противостоять таким покушениям на его суверенные права или нет.

Ряд существенных ошибок имеется и в макете учебника тов. Денисова "Теория государства и права"*(12).

Следует остановиться на одном вопросе, весьма важном, но изложенном в учебнике тов. Денисова небрежно и с такой неполнотой, которая переходит в грубую ошибку. Я говорю о трактовке автором понятия "диктатура пролетариата".

Нельзя, разумеется, согласиться с одним из выступавших здесь профессоров государственного права, который выразил удивление по поводу того, что в учебнике Института права имеется параграф 7 под заглавием "Социалистическое государство и диктатура рабочего класса". Читаю об этом выступлении по стенограмме:

"...Подзаголовок: а) Марксизм-ленинизм и диктатура рабочего класса. Начинается: "Учение о диктатуре пролетариата составляет главное в марксизме-ленинизме...". Вот удивили. Да разве мы этого раньше не знали? Это нам очень хорошо известно. Это - истина, и совсем не об этом нужно говорить в учебнике "Теория государства и права", совсем не с этого нужно начинать и совсем не такой тон нужно брать, а нужно сказать, что и в теории советского государства, и в теории советского права учение о диктатуре пролетариата - главное". Далее, выступавший призывал дать юридическую трактовку понятия "диктатура пролетариата". Но он, очевидно, упустил из виду простую истину, что так называемая "юридическая трактовка" понятия не может быть правильна, если она будет ограничиваться исключительно юридическим аспектом. Это - тоже своеобразное проявление юридицизма.

Тов. Денисов, определяя понятие "диктатура пролетариата", говорит, что это особая форма "...классового союза пролетариата с трудящимися массами (крестьянство)", что диктатура пролетариата является "...по отношению к эксплуататорскому меньшинству государством диктаторским..."; что республика Советов рабочих и крестьянских депутатов является политической формой диктатуры пролетариата*(13).

Здесь тов. Денисов допускает весьма существенную неточность. Известно, что ленинское определение диктатуры пролетариата говорит не просто об особой форме "...классового союза между пролетариатом и трудящимися (крестьянство)". У Ленина говорится, что это - "...особая форма классового союза между пролетариатом, авангардом трудящихся, и многочисленными непролетарскими слоями трудящихся (мелкая буржуазия, мелкие хозяйчики, крестьянство, интеллигенция и т.д.)"*(14).

Таким образом, в определении, данном тов. Денисовым, имеются неточности, граничащие с искажениями. Это тем более непростительно, что товарищ Сталин специально разъясняет значение "особой формы союза", состоящей в том, что "руководящей силой этого союза является пролетариат", в том, что "руководителем государства, руководителем в системе диктатуры пролетариата является одна партия, партия пролетариата, партия коммунистов, которая не делит и не может делить руководства с другими партиями"*(15).

Ошибка автора учебника тем более непростительна, что Ленин называет высшим принципом диктатуры "...поддержание союза пролетариата с крестьянством, чтобы он мог удержать руководящую роль и государственную власть"*(16).

Эти неточности в учебнике тов. Денисова не единичны. Так, говоря о диктатуре пролетариата, как о диктаторском государстве по отношению к эксплуататорскому меньшинству, т. Денисов забывает, что Ленин не просто определял диктатуру пролетариата как диктаторское государство, а говорил о диктатуре пролетариата как о государстве по-новому диктаторском. Товарищ Сталин, цитируя Ленина, также подчеркивает это слово "по-новому"*(17).

Такие неточности, граничащие с искажениями, недопустимы.

Серьезным пробелом учебника т. Денисова является и то, что говоря о диктатуре пролетариата, автор не привел замечательную характеристику, данную товарищем Сталиным диктатуре пролетариата, когда он говорил о ее трех основных сторонах, а именно:

"1) Использование власти пролетариата для подавления эксплоататоров, для обороны страны, для упрочения связей с пролетариями других стран, для развития и победы революции во всех странах.

2) Использование власти пролетариата для окончательного отрыва трудящихся и эксплуатируемых масс от буржуазии; для упрочения союза пролетариата с этими массами, для вовлечения этих масс в дело социалистического строительства, для государственного руководства этими массами со стороны пролетариата.

3) Использование власти пролетариата для организации социализма, для уничтожения классов, для перехода в общество без классов, в общество без государства"*(18).

Товарищ Сталин учит, что пролетарская диктатура есть соединение всех этих трех сторон и что ни одна из них "...не может быть выдвинута как единственно характерный признак диктатуры пролетариата". Товарищ Сталин при этом обращает внимание на то, что достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы диктатура пролетариата перестала быть диктатурой в обстановке капиталистического окружения.

"Поэтому, - учит товарищ Сталин, - ни одна из этих трех сторон не может быть исключена без опасности исказить понятие диктатуры пролетариата. Только все эти три стороны, взятые вместе, дают нам полное и законченное понятие диктатуры пролетариата"*(19).

А тов. Денисов излагает марксистско-ленинско-сталинское определение диктатуры пролетариата, не позаботившись о том, чтобы ввести в определение эти "три основные стороны" диктатуры пролетариата.

Нельзя ничем оправдать и такой пробел в главах, где говорится о диктатуре пролетариата, как отсутствие упоминания о том, что диктатура пролетариата имеет свои периоды, свои особые формы, разнообразные методы работы. В книге т. Денисова не нашлось места и для этой очень важной части сталинского учения о диктатуре пролетариата.

Мы помним, как товарищ Сталин характеризовал каждый из этих периодов, подчеркивая, что в один период особенно бьет в глаза насильственная сторона диктатуры, а в другой - мирная, организаторская, культурная сторона диктатуры, революционная законность и т.д.

Это - важная часть учения о диктатуре пролетариата, отсутствие которой в книге тов. Денисова является крупным недостатком учебника.

В главе, посвященной происхождению, сущности и функциям государства, можно прочесть следующие строки:

"Практическое значение правильного разрешения проблемы происхождения государства исключительно велико. Изучив причины, вызвавшие к жизни государство, мы получаем для своей общественной деятельности великое духовное оружие - знание, при каких обстоятельствах государство станет не нужным для общества. А это освещает путь нашей общественной практики"*(20).

Это рассуждение производит странное впечатление. Выходит, что для обладания "великим духовным оружием" нам нужно знать, при каких обстоятельствах государство станет не нужным для общества, т.е. иначе говоря, - отомрет.

Таким образом, внимание читателя направляется на исследование вопроса не о том, почему и для чего нам нужно государство, а о том, когда и при каких обстоятельствах оно станет не нужным. Иначе говоря, внимание фиксируется не на том, что государство нужно пролетариату, а на том, при каких обстоятельствах оно станет ему не нужным. Известно, что вопрос об отмирании государства особенно энергично муссировался враждебными советскому строю людьми, пытавшимися использовать эту проблему для пропаганды против Советского государства, как все равно обреченного на умирание.

В докладе на XVIII съезде партии товарищ Сталин указывал на недостатки нашей идеологической работы и на отсутствие полной ясности у многих из нас в некоторых вопросах теории, имеющих серьезное практическое значение. Товарищ Сталин имел в виду вопрос о государстве вообще, и о нашем социалистическом государстве, - в особенности, товарищ Сталин говорил, что иногда спрашивают, почему мы не содействуем отмиранию нашего социалистического государства, раз у нас уничтожены эксплоататорские классы, раз враждебных классов в стране больше нет и подавлять некого. Товарищ Сталин дал замечательное разъяснение этого факта, показав важность правильного понимания роли и значения Советского государства и весь вред и опасность недооценки этого.

Поэтому тем более удивительно, что автор учебника "Теория государства и права" т. Денисов счел нужным обосновать необходимость изучения советской теории государства с точки зрения обстоятельств, при которых Советское государство станет не нужным.

* * *

Некоторые из выступавших на совещании критиков рассматриваемых здесь учебников по теории государства и права сами выдвигали положения, с которыми нельзя согласиться. Так, например, проф. Гурвич подчеркивал, что "государственное право - сильнее Конституции", что "Конституция только основа, фундамент государственного права". Этот критик не видит противоречия с самим собой, в котором он находится. Не говоря уже о том, что совершенно неправильно противопоставлять Конституцию государственному праву или сравнивать их с точки зрения того, что сильнее, нельзя не признать всех этих разглагольствований совершенно никчемным и даже вредным занятием.

Значение Конституции в Советском государстве, в стране социализма с исключительной силой показано было товарищем Сталиным в докладе о проекте Конституции на VIII Всесоюзном съезде Советов и, в частности, - в той главе доклада, где указываются основные особенности новой Конституции. Товарищ Сталин говорил о том, что она "...представляет собой итог пройденного пути, итог уже добытых завоеваний", "...является, стало быть, регистрацией и законодательным закреплением того, что уже добыто и завоевано на деле"*(21), что она опирается на основные устои социализма (социалистическая собственность на землю, леса, фабрики, заводы и т.д.; ликвидация эксплуатации и эксплуататорских классов; ликвидация безработицы; труд как обязанность чести каждого работоспособного гражданина; право на труд, право на отдых, право на образование и т.д.). Особенностью новой Конституции, указывал товарищ Сталин, является, наконец, то, что она "...не просто провозглашает демократические свободы, но и обеспечивает их в законодательном порядке известными материальными средствами"*(22).

Иначе говоря, Сталинская Конституция отразила те сдвиги и изменения в хозяйственной и общественно-политической жизни СССР, которые осуществлялись за предшествующий ее принятию 12-летний период жизни Союза ССР.

Не ясно ли из сказанного, что государственное право СССР должно являться выражением тех отношений, которые сложились в Советском государстве и нашли свое выражение в Конституции - Основном законе Советского государства? Поэтому совершенно неправильно и лишено всякого основания отделение и тем более противопоставление в какой бы то ни было части советской Конституции советскому государственному праву.

Между тем, проф. Гурвич попытался сделать это. Неудивительно, что такая попытка не могла тут же не провалиться. В своем выступлении проф. Гурвич почему-то ополчился против названия государства государственной машиной. Он заявил: "Нет в Советском государстве машины".

Он, однако, не разъяснил смысл такого заявления, тем более непонятного, что о государстве, как о машине, мы находим многочисленные высказывания у классиков марксизма. Так, Ленин, например, говорит: "Государство - это есть машина для поддержания господства одного класса над другим"*(23). Товарищ Сталин говорит: "Государство есть машина в руках господствующего класса для подавления сопротивления своих классовых противников"*(24).

Сам проф. Гурвич припоминает, что Ленин в одной из своих работ писал о государстве как о "дубинке". Но если можно государство назвать "дубинкой", то почему нельзя его назвать машиной, тем более, что, как мы видели, оно в действительности так и называется?

Повторяю, т. Гурвич не разъяснил всего смысла своего заявления, но оно наводит на мысль, что отрицание такого факта, как то, что государство есть машина в руках господствующего класса, свидетельствует о путаном представлении о природе государства и его роли в истории борьбы классов.

* * *

В разделе учебника, посвященном вопросу о физических и юридических лицах, т. Денисов на странице 207 указывает на то, что "сторонники психологической школы права считают, что субъектом права могут быть и всевозможные представления личного характера, поскольку им приписываются права и обязанности".

"С этой точки зрения, - продолжает т. Денисов свою характеристику школы, - субъектами права могут быть животные, сверхестественные существа, покойники и т.п.".

Тов. Денисов подчеркивает ошибочность этого взгляда в изображении правовых отношений не как общественных отношений сторон, которые связаны с государством, а как определенного индивидуально-психического состояния. Но такое рассуждение вызывает недоумение. Конечно, психологическая школа заслуживает разоблачения. Но позволительно спросить автора: о каком индивидуально-психическом состоянии он говорит, указывая на сверхестественные существа и покойников? Если послушать т. Денисова, то порочность психологической школы сводится лишь к тому, что она правовое отношение изображает не как общественное отношение, а как определенное индивидуально-психическое состояние. Это звучит, разумеется, курьезно, когда такое рассуждение допускается в отношении таких "субъектов права", как "сверхестественные существа и покойники".

В одном из параграфов своего учебника т. Денисов говорит о правосознании. В общем он говорит об этом правильно. Но почему в книге не нашлось места для учения о социалистическом правосознании? Нельзя же, разумеется, удовлетвориться разъяснением в 2-3 строчках, что формула "революционное правосознание" была заменена более точной - "социалистическое правосознание" и эта формула показывает, как говорит тов. Денисов, что "в данном случае речь идет о правосознании трудящихся"

Значительным недостатком учебника является то, что весьма важные вопросы, требующие к себе большого и настоящего внимания, излагаются бегло и до скаредности скупо. Неудивительно, что от такой скомканности и поверхностности изложения возникают ошибки и искажения, и что, следовательно, качество книги как учебного пособия оказывается далеко не на подобающем уровне.

Еще два замечания. В одном месте учебника тов. Денисов утверждает, что "действие каждой нормы продолжается до ее формальной или фактической отмены". Это неправильно. Закон действует либо в течение того срока, который установлен самим законодателем, либо до того момента, когда он отменяется законодательной властью. Ни о какой "фактической отмене" действия закона не может быть речи. Ведь должно быть ясно, что самое понятие "фактическая отмена" лишено содержания. Кто имеет право фактически отменить закон? При каких условиях? Когда и в силу каких причин или обстоятельств может иметь место фактическая отмена закона? На эти вопросы учебник ответа не дает, да и не может дать, так как никакого регулирования не может быть там, где все зависит от произвола. Такой принцип, провозглашенный в учебнике тов. Денисова, никак не вяжется с принципом революционной законности.

В учебнике имеется ряд других недостатков, на которых я не останавливаюсь из-за ограниченного времени. Но и сказанного уже на совещании многими выступавшими в прениях достаточно, чтобы признать необходимость тщательной переработки учебника, в котором собрано немало ценного и полезного учебного материала.

* * *

На совещании вновь встал вопрос об определении права и, в частности, советского права.

В трудах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина дано законченное учение о пролетарской революции, о социалистической демократии, о социалистическом государстве рабочих и крестьян, о победе социализма в одной стране, об условиях перехода от социализма к коммунизму. Эти решенные марксизмом-ленинизмом великие проблемы выдвигают перед советской наукой права ряд крупных задач по разработке правовых вопросов.

Важнейшей из них является построение отдельных правовых дисциплин в соответствии с принципами марксистско-ленинской методологии права. Это касается всех правовых дисциплин - от государственного и международного права до судебного права, от гражданского права до криминалистики. Это - трудная задача. Она сводится по существу к теоретической переработке на базе марксизма-ленинизма, на базе марксистско-ленинской общей методологии, и методологии права, в частности, всех основных положений, на которые опираются эти дисциплины, т.е., иначе говоря, всех дисциплин в целом. Такую работу нельзя выполнить без преодоления пережитков буржуазного юридического мировоззрения, без очистки берущимися за эту ответственную работу собственного сознания от пережитков капитализма и всех тех идеологических вывертов и извращений, которые вырастают на почве буржуазных идеологий. Здесь большую роль играют большевистская критика и самокритика. Эта задача может быть решена не кабинетным путем, не в тихих и удаленных от жизненного шума условиях. Она решается в условиях борьбы с идеологическими противниками, борьбы со всеми препятствиями, стоящими на пути осуществления социалистических принципов, в отражении нападений и еще больше - в атаках против собирающихся напасть.

Советское право занимает передовые позиции в борьбе с классовыми противниками. Наши противники сейчас усилили атаки против советского права. Это отчетливо видно по выступлениям буржуазных ученых-юристов и юристов-практиков, а также буржуазной, не только специально юридической, но и общей печати. Нельзя считать случайным явлением опубликование в английской газете "Тайме" статьи под заглавием: "Законы наций. Столкновение с советскими принципами. Вызов установленному порядку". В этой статье протаскивается мыслишка о том, что советское право отличается от права других "цивилизованных" государств. В ней говорится, что советские авторы дошли до утверждений, что социалистические государства, во главе с Россией, являются единственными, настоящими представителями таких принципов, как правосудие, равенство и независимость. "Эта смелая доктрина, - говорится в статье, - несомненно, утверждается искренне". Но, говорится далее в статье, при этом невольно вспоминается подобная же претензия на монополию правосудия, выдвигавшаяся в свое время апологетами национал-социалистической теории международного права.

Мы не будем особо останавливаться на этом клеветническом заявлении. Оно бьет, разумеется, мимо цели, но оно характерно, как показатель направления современной юридической мысли некоторых представителей капиталистических стран.

В этой статье констатируется расхождение "западных" и "советских" взглядов на всю природу права. Статья заявляет, что для западного юриста право должно определяться величайшей беспристрастностью и применяться ко всем безраздельно и что без этих минимальных требований западный юрист вообще не наделяет право какими-либо определенными целями и функциями.

"Не таков советский юрист, - развязно заявляет автор этой статьи, - для него право, выражающее, как он полагает, волю правящего класса, существует для целей сохранения, усиления и развития таких общественных отношений и порядков, которые выгодны и желательны правящему классу". Кое-как пересказав содержание нашего определения права и назвав при этом в качестве источника мою работу, автор статьи возражает против определения, он недоволен им; он рвет и мечет против такого определения, расходящегося с понятиями "цивилизованных народов", он порицает это определение, поскольку в нем выражаются, по словам автора, "авторитарные взгляды на право как инструмент, служащий интересам только одного класса в государстве".

Таким образом, "Тайме" и его юристы недовольны нашим определением права. В своем выступлении на совещании т. Стальгевич заявил, что он тоже недоволен этим определением, хотя в отличие от "Таймса" не назвал моей фамилии.

Я не имел удовольствия слушать его выступление, но ознакомился с ним по стенограмме, кажется, впрочем, неправленной. Поэтому за неточности я не могу нести ответственности. Чем недоволен Стальгевич в определении права, которое было выработано коллективными усилиями совещания юристов в 1938 г. и которое, таким образом, неправильно приписывается мне?

По т. Стальгевичу, наше определение - нормативно, ибо оно сводит право к нормам права, оно, кроме того, не дает объяснения социально-экономических причин права; оно метафизически отрывается от государства, в нем не выявляется руководящая роль партии в Советском государстве, правовые нормы превращаются в средства юридической формалистики. Чтобы не показалось, что этих пороков мало, т. Стальгевич добавляет еще два: это определение - одностороннее и имеет десятилетнюю давность.

Кажется, кто-то спросил т. Стальгевича, как он определяет право? Кажется, т. Стальгевич не расслышал этого вопроса. По крайней мере, он на него не ответил. Может быть, уместно было бы повторить этот вопрос и дать возможность т. Стальгевичу ответить? Ведь можно полагать, что 10-летняя давность этого определения - достаточный срок для того, чтобы т. Стальгевич продумал этот вопрос, как подобает серьезному ученому, и открыл, наконец, свой секрет правильного марксистского понимания права. Впрочем, эти надежды тщетны. За эти десять лет т. Стальгевич, к сожалению, не открыл своей Америки.

Он в общем повторил то самое, что пытался защитить десять лет назад на первом совещании, но что ему защитить не удалось, и, больше того, - от чего он тогда торжественно отказался.

Приведу следующее заявление т. Стальгевича по поводу определения права, сделанное им в 1938 г. "Не имея права по существу изменить стенограмму своего выступления, считаю необходимым заявить, что после обсуждения на совещании с определением права тов. Вышинского я целиком и полностью согласен. Одновременно я целиком и полностью отвергаю обвинение меня в продолжении "теоретической линии" Стучки, равно как и в отождествлении права и экономики. Работа совещания, в частности критика моего выступления тов. Вышинским, помогли мне освободиться от остатков отдельных прежних ошибочных положений"*(25).

Тов. Стальгевич, выступая на указанном совещании в качестве представителя Всесоюзного института юридических наук, сделал несколько заявлений, а именно:

1. "В определении тов. Вышинского с особой силой подчеркнута роль закона, роль юридических норм, правил поведения, изданных и охраняемых государственной властью. Вопрос о законе и его роли должен быть поставлен особенно резко".

2. "Сильной стороной определения права тов. Вышинского является именно то, что вопрос о законе поставлен особенно четко. Я считаю совершенно правильным определение, рассматривающее право как систему норм, т.е. законов, определенных правил поведения и положений, изданных и охраняемых органами государственной власти"*(26).

А сейчас т. Стальгевич указывает на то, что определение права, выработанное в 1938 г. - нормативно.

В самом деле, может быть определение права, данное в 1938 г. плохо, не годится? В 1938 г. я защищал это определение, но предупреждал, что оно является предварительным и что, вероятно, в него потребуется внести те или иные поправки. Я не исключаю это и сейчас, и в дальнейшем. Известно, что опыт - лучший учитель, что теория является не чем иным, как обобщением опыта. Напомню, что, говоря о значении теории для пролетарского движения, товарищ Сталин писал: "Теория есть опыт рабочего движения всех стран, взятый в его общем виде"*(27). Вполне естественно, что накопленный Советским государством за эти десять лет опыт социалистического строительства может потребовать внесения изменений в отдельные положения и в области теории права. Мы, советские юристы, за последние 10 лет приобрели немало опыта в борьбе за принципы советского социалистического права и на внешнеполитической арене.

В этой борьбе мы проверяем свои идеологические позиции, свое теоретическое оружие, причем проверяем это на решении практических вопросов, распутывая политические узлы, а нередко и разрубая их при помощи нашего замечательного и надежного методологического оружия.

И в свете этого опыта мне представляется оправданным утверждение, что те, кто квалифицирует определение права, данное Институтом права и первым Всесоюзным совещанием научных работников права, как нормативизм, неправильно представляют себе, что такое нормативизм. Были попытки противопоставить это определение другому, например, определить право как систему общественных отношений, как форму производственных отношений, как правопорядок и т.д. Тех, кто отвергает такие определения, кто говорит о праве, как о совокупности правил поведения со всеми атрибутами определения 1938 г., обзывают нормативистами. Но следует только обратиться к тем ученым, которые действительно являются нормативистами, - Дюги, Штамлеру, Кельзену и многим другим, чтобы убедиться, что ярлык нормативизма приклеивается авторам нашего определения без всякого основания - по невежеству или по недобросовестности. В самом деле, что характерно для нормативизма? То, что, определяя право как совокупность норм, нормативисты представляют себе нормы права как нечто замкнутое в себе, пытаются объяснять эти нормы не общественно-производственными отношениями, не международными условиями, а исходя из самих норм. Нормативисты рассматривают самое государство как "единство внутреннего смысла правовых положений", как выражение "социальной солидарности". Они отрицают, что право является выражением воли господствующих в обществе классов, не видят и не признают того, что юридические законы черпают свое содержание в определенных экономических или производственных условиях, господствующих в обществе.

Определение права Институтом права исходит из того, что характер общественных отношений определяется производством и обменом и что право есть регулятор этих отношений, что в праве выражаются отношения господства и подчинения. Определение Института права показывает право как творческое начало в борьбе за новый социалистический строй, идеологически вооружает борцов за социализм. Оно не имеет ничего общего с нормативизмом, если не считать содержащееся в нем одно упоминание норм. Но такая вульгаризация была бы непростительна. Напомню, что В.И. Ленин в работе "Государство и революция", в главе пятой, посвященной вопросу о фазах коммунистического общества, подчеркивает, что не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув капитализм в первой фазе коммунизма, люди сразу начнут работать на общество без всяких норм права. Развивая идеи Маркса, Ленин говорит, что "и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не дает сразу". И дальше: "а других норм, кроме "буржуазного права", нет. И постольку остается еще необходимость в государстве, которое бы, охраняя общую собственность на средства производства, охраняло равенство труда и равенство дележа продукта"*(28).

Таким образом, Маркс и Ленин говорят о нормах права, которые регулируют "работу на общество" и без которых нельзя обойтись в первой фазе коммунизма. Нетрудно понять, что одно упоминание в определении о нормах и одно определение права как совокупности норм, выражающих волю господствующего класса, обусловленную материальными условиями его существования, не дают никакого основания для того, чтобы усмотреть в этом определении нормативизм. Не входя в дальнейшие подробности, достаточно просто обратить внимание на то, что определение, о котором идет речь, ни в чем не расходится с определением права, данным основоположниками марксизма-ленинизма.

В "Святом Максе" можно прочесть: "...господствующие при этих отношениях индивиды должны конституировать свою силу в виде государства, они должны придать своей воле, обусловленной данными определенными отношениями, всеобщее выражение в виде государственной воли, в виде закона, - выражение, содержание которого всегда дается отношениями этого класса, как это особенно ясно доказывает частное и уголовное право. Подобно тому как от их идеалистической воли или произвола не зависит тяжесть их тел, так от них не зависит и то, что они проводят свою собственную волю в форме закона, делая ее в то же время независимой от личного произвола каждого отдельного индивида среди них... Выражение этой воли, обусловленной их общими интересами, есть закон"*(29).

В "Манифесте Коммунистической партии" Маркс и Энгельс, характеризуя буржуазное право, писали: "...ваше право есть лишь возведенная в закон воля вашего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями жизни вашего класса"*(30).

Именно это основное марксистско-ленинское положение и выражено в рассматриваемой форме нашего определения. Закон - есть форма, в которой выражается воля господствующего класса. Право - это не один закон, а вся сумма или вся совокупность законов.

Так обстоит дело с одним из наиболее важных вопросов - определением права. Ясно, что в нем нет и следа нормативизма, если не извращать этого понятия.

В этой связи я хотел бы указать на недостаток макетов учебников Института права и т. Денисова, который является характерным для обоих. Авторы учебников не идут дальше материала, имеющего давность в 20-30 лет. Так, говоря, например, о нормативизме и критикуя его, они ограничиваются повторением, как правило, давно известных вещей о том, что юридический нормативизм является одной из форм неокантианства, утверждающего, что право - это норма должного, как область чистого долженствования и т.д. Даже, ссылаясь на Кельзена, авторы обходят его последние работы, как, например, "Чистую теорию права и аналитической юриспруденции", опубликованную в "Гарвард Лоу Ревью" в 1941 г.*(31) Между тем, эта работа весьма интересна с точки зрения характеристики современного нормативизма. Она бросает свет на современное направление буржуазного права и науки права, отстающей, впрочем, от юридической практики. Господствующее направление в лагере англо-американских юристов, которые целиком выполняют заказ своих хозяев, характеризуется сейчас попытками прикрыть трескучими фразами о "прогрессивном развитии права", о справедливости, равенстве, об основных правах человека и т.д. грубейшие нарушения демократических прав и гражданских свобод. Со страниц новейших теоретических работ юристов в капиталистических странах несется, по существу, призыв юридически обосновать вопиющие нарушения права, - в частности международного права. Международное право ставят на службу юридической казуистике, которая облегчила бы при помощи всяких ухищрений возможность освободиться от выполнения обязательств, принятых на себя по тем или другим международным договорам и соглашениям, кажущимся заправилам капиталистического права неудобными. В качестве примера можно было бы напомнить историю с обращением Генеральной Ассамблеи ООН в Международный суд за истолкованием ст. 4-й Устава ООН. Вся эта история затеяна с одной целью - использовать свое большинство в Международном суде в узкогрупповых политических целях, в целях обеспечить прием в ООН одних государств (например, Ирландии, Португалии) и отказ в приеме других (Болгарии, Румынии и др.).

Не случайно нормативисты всячески стараются свести разрешение или урегулирование разногласий в международной сфере к разрешению и урегулированию различных политических контроверз, навязывая при помощи всяких манипуляций отвлеченно-юридического характера с юридическими нормами ("чистая теория права") решения, выгодные сплотившемуся в ООН большинству, не считающемуся с национальными интересами не входящих в их блок государств.

Перед лицом таких фактов советские юристы-теоретики должны удесятерить свои усилия. Нам нужно и дальше работать над важными проблемами науки права, остающимися еще неразработанными. Нам необходимо ликвидировать еще имеющееся отставание нашей советской науки права и ответить на многие вопросы, возникающие в любой отрасли советского социалистического права - права молодого, как молодо само наше государство, права, играющего ответственнейшую роль в укреплении социализма, в борьбе за коммунизм. У нас немало слабых мест. Это нужно прежде всего сказать о нашем международном праве, где нас ожидает непочатый край работы.

Но мы имеем руководящие указания нашей партии о задачах в области юридического образования и юридической науки. Мы имеем могучее методологическое оружие - научную теорию Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Мы работаем и боремся под руководством партии Ленина - Сталина, под руководством нашего гениального учителя и вождя товарища Сталина. И поэтому мы полны сил и уверенности в успехе нашей работы и нашего великого дела.

Список литературы

Сырых В.М. Вышинский Андрей Януарьевич // Правовая наука и юридическая идеология России. М., 2011.

Мамут Л.С. Феномен Вышинского // Философия права в России: из опыта XX века. М., 2016.

Хочоян А.Г. Совещание научных работников права 1938 г. и его значение для развития советской юридической науки // Право и политика. 2008. N 6.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) Материал подготовлен в рамках реализации проекта РГНФ N 15-03-00624 "Источниковедение истории государства и права России (1917-1990-е гг.)".

*(2) Сырых В.М. Вышинский Андрей Януарьевич // Правовая наука и юридическая идеология России; Мамут Л.С. Феномен Вышинского // Философия права в России: из опыта XX века. М., 2016.

*(3) Хочоян А.Г. Совещание научных работников права 1938 г. и его значение для развития советской юридической науки // Право и политика. 2008. N 6. С. 1510-1516.

*(4) В статье сохранены орфография, пунктуация и написание слов того времени.

*(5) См.: Сталин И. Речи на предвыборных собраниях избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы 11 декабря 1937 г. и 9 февраля 1946 г. М., 1947. С. 28-29.

*(6) Гурвич Г.С. К составлению административного кодекса // Власть Советов. 1923. N 3. С. 27.

*(7) Сталин И. Речь на приеме в Кремле работников высшей школы 17 мая 1938 г. Цит. по: Сталин И. О Ленине. М., 1947. С. 67.

*(8) Сталин И. Вопросы ленинизма. М., 1952. С. 275.

*(9) Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 24. С. 65.

*(10) Молотов В.М. О высшей школе. М., 1938. С. 17.

*(11) Сталин И. Вопросы ленинизма. С. 276.

*(12) Денисов А.И. Теория государства и права: макет. М., 1948.

*(13) См.: Денисов А.И. Указ. соч. С. 5.

*(14) Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 26. С. 311.

*(15) Сталин И. Вопросы ленинизма. С. 115.

*(16) Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 26. С. 460.

*(17) Сталин И. Вопросы ленинизма. С. 115.

*(18) Там же. С. 117.

*(19) Сталин И. Вопросы ленинизма. С. 117.

*(20) Денисов А.И. Указ. соч. С. 36.

*(21) Сталин И. Вопросы ленинизма. С. 515.

*(22) Там же. С. 518.

*(23) Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 24. С. 369.

*(24) Сталин И. Вопросы ленинизма. С. 29.

*(25) Основные задачи науки советского социалистического права: материалы 1-го совещания научных работников права. 16-19 июля 1938. М., 1938. С. 85.

*(26) Там же. С. 87. Кстати, должен заметить, неправильно трактуемое определение права приписывается отдельным лицам и, в частности, автору этой статьи; это определение дано коллективом юристов из Института права академии наук СССР и одобрено совещанием юристов в 1938 г.

*(27) Сталин И. Вопросы ленинизма. С. 149.

*(28) Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 21. С. 435.

*(29) Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 311.

*(30) Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. М., 1948. С. 73.

*(31) Kelsen Н. The pure theory of law and analytical jurisprudence 11 Harvard Law Reviews. 1941. November.