Толкование взвешенное и корректное (А. Берлин, газета "эж-ЮРИСТ", N 40, октябрь 2015 г.)

Толкование взвешенное и корректное

А. Берлин,

юрист корпоративной и арбитражной практики,

Адвокатское бюро "Качкин и Партнеры",

г. Санкт-Петербург

Газета "эж-ЮРИСТ", N 40, октябрь 2015 г.

Постановление Пленума ВС РФ N 43 "О некоторых вопросах, связанных с применением норм Гражданского кодекса РФ об исковой давности" содержит ряд правовых позиций, которые, на наш взгляд, будут иметь большое значение для практики. Рассмотрим их подробнее.

В пункте 2 данного Постановления рассматриваются вопросы течения исковой давности для лиц, не обладающих полной дееспособностью. Устанавливая общее правило об исчислении давности с момента, когда о нарушении права узнает или должен узнать законный представитель такого лица, суд относит явно ненадлежащее исполнение законным представителем своих обязанностей к числу исключительных, связанных с личностью истца обстоятельств, способных служить основанием для восстановления пропущенного срока исковой давности.

Таким образом, суд расширительно истолковал положения ст. 205 ГК РФ. Поскольку возможность подобного толкования заложена в тексте указанной статьи (перечень исключительных обстоятельств в ней не является закрытым) и позиция суда в данном вопросе соответствует социально значимым целям ст. 205 ГК РФ - восстановлению прав граждан, которые по объективным причинам не могли защитить себя в отведенный срок, предложенное судом толкование представляется корректным.

Пункты 4 и 5 Постановления N 43 вызвали наиболее оживленную дискуссию при обсуждении проекта на Пленуме. Толкуя п. 1 ст. 200 ГК РФ, Верховный Суд приходит к логичному выводу о том, что для исков в защиту интересов публично-правовых образований давность исчисляется с момента, когда о нарушении узнал или должен был узнать уполномоченный орган. Аналогично для исков в защиту прав других лиц (так называемых процессуальных истцов) давность нужно исчислять с момента, когда о нарушении становится известно лицу, чье право защищается, а не самому истцу. Хотя такое толкование буквально следует из текста соответствующего законоположения, представители Генеральной прокуратуры лоббировали введение в Постановление N 43 исключения для исков прокурора в защиту прав других лиц. Согласно предложению Генпрокуратуры давность в таком случае надлежит исчислять с момента, когда о нарушении становится известно прокурору. Отклонение предложения представляется правильным по следующим причинам.

Во-первых, как справедливо отметил на Пленуме председатель Судебной коллегии ВС по гражданским делам В. Нечаев, предложение прокуроров - явное толкование contra legem и вторжение суда в компетенцию законодателя. Прокуратуре следовало бы направить свои лоббистские усилия в данном вопросе в сторону парламента.

Во-вторых, продвигаемая Генпрокуратурой модель регулирования de lege ferenda представляется не вполне удачной. Институт исковой давности является важной составляющей принципа правовой определенности (Постановление Европейского суда по правам человека от 07.07.2009 по делу "Станьо против Бельгии" (Stagno v. Belgium). Устанавливая предельный срок защиты права по суду, он предоставляет участникам гражданского оборота определенные гарантии стабильности существующих правоотношений (Постановление КС РФ от 20.07.2011 N 11-П). В основе этого института лежит идея о том, что никто не может быть поставлен под угрозу возможного обременения на неопределенный или слишком длительный срок (Постановление КС РФ от 27.04.2001 N 7-П).

Новелла Генпрокуратуры, по сути, упраздняет эти гарантии во всех случаях, когда закон допускает обращение прокурора с иском в защиту прав третьих лиц: фактически прокурору будет предоставлена возможность в любой момент перезапустить отсчет исковой давности.

Здесь усматривается определенное сходство с ранее существовавшими в отечественном гражданском процессе механизмами не ограниченного разумными сроками пересмотра вступивших в законную силу судебных актов в порядке надзора. Данное регулирование в ряде решений Европейского суда по правам человека было признано противоречащим принципу правовой определенности как одному из проявлений права на справедливое судебное разбирательство (постановления Европейского суда по правам человека от 24.07.2003 по делу "Рябых против Российской Федерации" (Ryabykh v. Russia); от 05.04.2005 по делу "Волкова против Российской Федерации" (Volkova v. Russia). Представляется, что имплементация предложения Генпрокуратуры в правоприменительную практику или законодательство сопряжена с аналогичными рисками.

Таким образом, по нашему мнению, избранное Верховным Судом толкование норм ГК РФ в этом вопросе является взвешенным и корректным, соответствующим как действующему законодательству, так и правовой природе института исковой давности. Более того, закрепление данного толкования Пленумом представляется тем более своевременным, что в современной практике известны примеры прямо обратного подхода к применению исковой давности по искам прокурора, в том числе широко обсуждаемое в профессиональном сообществе дело "Башнефти" (Решение Арбитражного суда города Москвы от 07.11.2014 по делу N А40-155494/14). Данные ВС РФ разъяснения, на наш взгляд, послужат единообразию судебной практики в этом спорном вопросе.

Пункт 10 Постановления N 43, посвященный проблематике заявления о давности при множественности лиц, участвующих в деле, в целом следует в русле аналогичных разъяснений Постановления N 15/18, но при этом вводит две значимые новеллы.

Первая из них - возможность отказать в иске по заявлению о давности, сделанному только одним из соответчиков, при невозможности удовлетворения требований истца за счет других соответчиков. Данное толкование, безусловно, является некоторым отступлением от буквального смысла п. 2 ст. 199 ГК РФ, в соответствии с которым исковая давность применяется в споре только по заявлению стороны и только в правоотношении с этой стороной. Однако это отступление допущено исключительно для тех ситуаций, где в силу характера спорного правоотношения суд может вынести решение об удовлетворении иска только в отношении всех соответчиков одновременно, а решение об удовлетворении иска в отношении только части из них было бы незаконным и (или) неисполнимым (в качестве примера такого спора суд приводит иск об истребовании неделимой вещи). Следовательно, в данном вопросе суд верно нашел баланс между диспозитивностью исковой давности и необходимостью обеспечения законности и исполнимости судебных решений.

Вторая новелла, введенная рассматриваемым пунктом, - допустимость заявления об исковой давности третьим лицом, если в случае удовлетворения иска ответчик приобретет возможность предъявления к третьему лицу регрессного требования или иска об убытках. Данное решение представляется несколько спорным. Видимо, закрепляя данное исключение, суд исходил из необходимости защиты прав третьих лиц, на которые может повлиять удовлетворение иска. Однако, как следует из определения третьего лица в процессе, им всегда является лицо, на права и обязанности которого может так или иначе повлиять удовлетворение иска. Процессуальные кодексы прямо изымают из круга прав третьих лиц диспозитивные действия, определяющие судьбу процесса (изменение предмета или основания иска, признание иска etc.) (ч. 2 ст. 51 АПК РФ; ч. 1 ст. 43 ГПК РФ). Поэтому представляется, что, предлагая столь расходящееся с общими правилами о процессуальном положении третьих лиц толкование, суд должен обосновать, почему именно в указанных им случаях отказ третьему лицу в праве заявить о давности привел бы к явно несправедливому и противоречащему назначению и природе исковой давности результату.