Уголовная ответственность юридических лиц для России: социальная потребность или институциональная глобализация? (Л.В. Головко, журнал "Закон", N 5, май 2015 г.)

Уголовная ответственность юридических лиц для России: социальная потребность или институциональная глобализация?

Л.В. Головко,

заведующий кафедрой уголовного процесса,

правосудия и прокурорского надзора юридического факультета

МГУ им. М.В. Ломоносова,

доктор юридических наук, профессор

Журнал "Закон", N 5, май 2015 г.

Дискуссия вокруг необходимости введения в России уголовной ответственности юридических лиц важна не только по своей сущности, но и методологически. Через ее призму можно понять фундаментальное для развития современного права противоречие между реальной потребностью государств в тех или иных правовых формах реакции на социально-экономические процессы и глобальными инициативами, которые от этих процессов вынуждены абстрагироваться. Дифференциация потребностей (национальный уровень) сталкивается с унификацией правовых инструментов (глобальный уровень), что приводит к очевидному институциональному кризису. В статье эта проблема рассматривается на примере уголовной ответственности юридических лиц, которая навязывается России внешними глобальными регуляторами, хотя внутренней институциональной потребности в ней нет.

Начнем с очевидного. Право всегда и везде рассматривалось как социальный регулятор, эффективность которого напрямую зависит от того, в какой мере он способен адекватно реагировать на объективные социально-экономические (в самом широком смысле) потребности. Иначе говоря, между правом и социально-экономической реальностью должна существовать как прямая (в духе "право регулирует"), так и обратная (в духе "право реагирует") связь. Данную мысль можно выразить одними либо другими словами или формулами, ее можно выразить более или менее подробно, лапидарно или при помощи обширного научного аппарата, но в целом она представляется аксиоматичной.

Не менее аксиоматичной выглядит мысль о том, что социально-экономические потребности государств далеко не одинаковы, поскольку зависят от политического режима, уровня экономического развития, социальной ситуации, традиций, в том числе институциональных, и т.д. и т.п. Другими словами, в Дании, Нигерии и России нет и не может быть одинаковых социально-экономических потребностей по сугубо объективным причинам. Назовем этот феномен дифференциацией потребностей на национальном уровне. Для нас он выглядит бесспорным и не требующим специального обоснования.

Две приведенные аксиомы: а) развитие права определяется социально-экономическими потребностями; б) потребности государств дифференцированы, казалось бы, приводят к очевидному выводу о том, что дифференцированными должны быть и правовые инструменты. Собственно, до недавнего времени это никаких сомнений не вызывало, в силу чего мы обсуждали разницу в правовых конструкциях, подходах, традициях, эстетически восхищаясь их богатством и интеллектуально пытаясь составить подробную сравнительно-правовую карту мира в рамках бурно развивающейся компаративистики. Ясно, например, что легендарное сравнительно-правовое противопоставление доктрины common law и доктрины закона (кодекса) является не волюнтаристским, а определяется разницей в социально-экономических потребностях соответствующих государств на определенном этапе их развития. Будучи институционализированным в силу одних потребностей (они могли впоследствии и отпасть), это противопоставление создало новые потребности, уже сугубо институционального свойства, когда, например, вопрос о структуре ГК становится крайне актуальным для стран, некогда вынужденных избрать метод кодификации, но совершенно не волнует тех, кто привержен концепции common law. Заставить, допустим, всех юристов всех стран думать о совершенствовании структуры их ГК - очевидная глупость, которую нет смысла даже обсуждать.

Откуда тогда может взяться глобализация в праве, или, иными словами, глобальные инициативы по всеобщей и безоговорочной имплементации во всех без исключения странах тех или иных правовых институтов и инструментов? Это одна из самых больших интеллектуальных загадок нашего времени.

Но вопрос даже не в попытках ее разгадать, что в принципе возможно, но неизбежно уведет нас из плоскости права куда-то в сторону "высокой геополитики", а в другом: искусственная унификация правовых средств реагирования на a priori дифференцированные социально-экономические потребности приводит к фундаментальному кризису правового развития. Последствиями данного кризиса являются и падение авторитета права, и снижение его роли как реального регулятора, и увеличивающаяся декларативность правового регулирования, и стремительный рост числа "мертвых" (мертворожденных) норм и многое другое, чему мы все является свидетелями и что не устаем критиковать.

Полемика, развернувшаяся в России вокруг введения уголовной ответственности юридических лиц, является прекрасной иллюстрацией основного "нерва" современного правового развития, когда глобальные инициативы по продвижению институтов сталкиваются с отсутствием какой-либо социально-экономической потребности в этих институтах в том или ином государстве, в данном случае в Российской Федерации.

В результате, подобного рода полемика напоминает известную картинку на базаре, где настырный торговец обувью схватил за локоть потенциального покупателя, а тот отбивается от него и пытается объяснить, что обувь у него уже есть, а имеющийся бюджет он выделил себе на обед. Проблема в том, что просто оттолкнуть сверхактивного продавца мы не можем, а принцип свободы договора сегодня приходится отвоевывать в рамках не столько цивилизованной полемики, сколько едва ли не откровенного скандала. Рассмотрим данную ситуацию подробнее.

I. Глобальная инициатива

Нет никакого секрета в том, что, как отмечает руководитель отдела хозяйственного уголовного права Института иностранного и международного уголовного права Общества научных исследований им. Макса Планка (Германия) Э. де Буссер, "наднациональные институты, такие как ООН, Совет Европы и Европейский Союз, прикладывают значительные усилия для того, чтобы убедить государства ввести на законодательном уровне уголовную ответственность юридических лиц и гармонизировать политику в этом отношении"*(1).

Иначе говоря, хотя наиболее активным проводником уголовной ответственности юридических лиц в России в последние годы является Следственный комитет РФ и его представители*(2), речь на самом деле идет именно о глобальной инициативе. Поэтому любые дискуссии о введении уголовной ответственности юридических лиц, которые сегодня оживленно ведутся в нашей стране, нельзя рассматривать вне контекста этой инициативы, направленной на легендарную, как принято говорить сегодня на юридико-дипломатическом языке, "гармонизацию" уголовно-правовых подходов в отношении юридических лиц. Взгляд, при котором мы видим только внутренних апологетов соответствующих нововведений и не учитываем мощный импульс со стороны внешних акторов, мало того что некорректен с научной точки зрения, но еще и приводит к очевидному обману зрения.

Более того, самыми настойчивыми глобальными лоббистами уголовной ответственности юридических лиц ныне являются не ООН или даже Совет Европы, который "вскочил на подножку" поезда корпоративной уголовной ответственности в конце 90-х гг. прошлого века"*(3), а ОЭСР (Организация по экономическому сотрудничеству и развитию) и основанная ею ФАТФ (Financial Action Task Force on Money Laundering, FATF). Так, в феврале 2012 г. ФАТФ официально представила Международные стандарты по противодействию отмыванию денег, финансированию терроризма и распространению оружия массового поражения, где в число 40 рекомендаций впервые вошла рекомендация о введении института уголовной ответственности юридических лиц*(4).

Не стоит говорить о том, сколь влиятельна сегодня ФАТФ, в том числе для России, особенно после того, как наша страна стала кандидатом на вступление в ОЭСР. Несмотря на то, что процедура вступления приостановлена весной 2014 г. в связи с известными политическими событиями, разного рода переговоры продолжаются, т.е. ОЭСР и ФАТФ продолжают оказывать серьезное давление по продвижению своих глобальных инициатив в России, в том числе в части введения уголовной ответственности юридических лиц. Поэтому речь давно уже идет не о доктринальной дискуссии вокруг очередной оригинальной теоретической концепции в рамках сугубо национального дискурса, а о реакции на глобальную инициативу, выдвинутую теми международными организациями, в чьих руках, помимо прочего, находятся инструменты серьезного политического и экономического давления. Это переводит проблему на совершенно иной уровень, однако не снимает естественный вопрос: существует ли в России потребность в уголовной ответственности юридических лиц? Способна ли эта мера принести какую-то институциональную пользу, если мы все-таки считаем, что от российского права требуется нечто большее, нежели служить инструментом налаживания дипломатических отношений между Россией с одной стороны и ОЭСР или ФАТФ с другой?

II. Совпадает ли глобальная инициатива с внутренними социально-экономическими потребностями России?

Для ответа на данный вопрос следует выделить два аспекта: а) институциональный; б) сугубо прикладной.

Институциональный аспект

В институциональной плоскости, как только мы начинаем анализировать проблему уголовной ответственности юридических лиц применительно к российскому праву, сравнивая его с другими правопорядками, где такая ответственность существует, то сразу же сталкиваемся с фундаментальной проблемой: различием в понимании самого пространства уголовного права, о чем нам уже приходилось писать*(5). Другими словами, институциональные границы уголовного права рассматриваются далеко не одинаковым образом в той или иной национальной уголовно-правовой системе.

Возьмем для примера Францию, являющуюся сегодня символом институционализации уголовной ответственности юридических лиц в рамках континентальной правовой семьи (УК Франции 1992 г.*(6)). Во-первых, во Франции, как известно, до сих пор существует трехчленная классификация преступных деяний (infractions penales), которые делятся на преступления в строгом смысле (crimes), уголовные проступки (delits) и уголовные правонарушения (contraventions)*(7). Уголовные правонарушения и отчасти проступки охватывают аналоги отечественных административных правонарушений, которых во Франции в нашем понимании не существует. Во-вторых, Франция никогда не претендовала на полноту кодификации уголовного права и не считала, что уголовная ответственность должна быть предусмотрена исключительно Уголовным кодексом, поэтому там есть немало законов, предусматривающих разные санкции, официально рассматриваемые как "уголовные".

Если перейти к российскому праву, то понятие преступления у нас едино и охватывает достаточно опасные для общества деяния, в то время как разного рода санкционируемые правонарушения выделены за пределы уголовного права и вовсе не считаются уголовными. Для них существуют совершенно иные обозначения: административные, налоговые и др. Кроме того, в России Уголовный кодекс рассматривается как единственный и исключительный источник уголовного права, т.е. законодатель претендует на полноту уголовно-правовой кодификации, рассматривая любые другие формы ответственности как a priori неуголовные.

С учетом отмеченных различий возникает вопрос: что мы имеем в виду, когда говорим о том, что во Франции существует уголовная ответственность юридических лиц, а в России ее нет? Наличие или отсутствие норм о ней в Уголовном кодексе или в правовой системе в целом? Французское (широкое) или российское (узкое) понятие уголовного права? Ответственность за преступления во французском (как ответственность лишь за одну из трех форм преступных деяний - crimes) или в российском (как единственное основание уголовной ответственности) понимании? Любые попытки ответить на все эти вопросы на серьезном уровне неизбежно приведут к пониманию того, что российское и французское право далеко не одинаково воспринимает фундаментальные уголовно-правовые понятия (преступление; уголовная ответственность; уголовное право; источник уголовного права и т.д.), вкладывая в них разные смыслы и рассматривая их в разных границах. В результате становится ясно, что разница между российским и французским правом состоит исключительно в наличии или отсутствии концепции уголовной ответственности юридических лиц, т.е. лежит в сугубо концептуальной плоскости.

Но если взглянуть на проблему функционально и поставить вопрос о том, располагают ли российские органы власти теми правовыми инструментами, которыми располагают их коллеги во Франции в рамках концепции уголовной ответственности юридических лиц (штраф, ликвидация, отзыв лицензии и др.), то ответ будет утвердительным. Не только располагают, но и применяют их достаточно часто, хотя и в рамках других концепций: административной, экологической, налоговой ответственности и т.п. Иначе говоря, в функциональной плоскости между двумя правовыми системами разницы, по сути, нет, просто мы не называем такую ответственность уголовной, поскольку она предусмотрена не УК, а другими законами: КоАП, Налоговым кодексом, Законом о защите конкуренции и др.*(8)

Понятно, что российские власти обладают всеми необходимыми инструментами для того, чтобы в случае необходимости привлечь юридическое лицо к ответственности и наложить на него санкции (иногда весьма жесткие).

Как такую ответственность назвать? Вопрос сугубо доктринальный. Мы привыкли говорить об административной ответственности со всеми ее подвидами (экологическая, налоговая и т.п.). Но с тем же успехом можно поставить вопрос о квазиуголовной ответственности, уголовной ответственности в широком смысле или, как говорит Европейский суд по правам человека, ответственности в "уголовной сфере" (criminal matter; matiere penale)*(9). При использовании последнего понятия, выработанного в практике ЕСПЧ, мы вообще приходим к выводу, что в России существует уголовная ответственность юридических лиц, закрепленная не УК, а иными законами.

Для нас важно другое: Россия не испытывает ни малейшей институциональной потребности в уголовной ответственности юридических лиц.

Нет никаких правовых пробелов, которые мешали бы органам власти привлекать юридические лица к ответственности, иногда весьма строгой и ничуть не уступающей аналогичным мерам, предусмотренным по отношению к юридическим лицам в тех правопорядках, где официально ввели их уголовную ответственность. Более того, имеющиеся в России гарантии ничем не хуже уголовно-процессуальных судебных гарантий в других странах, так как юридическое лицо у нас либо привлекается к ответственности непосредственно судом, либо имеет право обжаловать в суд меру ответственности, возложенную на него административным органом.

Прикладной аспект

Можно сколько угодно спорить о природе юридического лица. В эпоху фабрик, заводов и реальных учреждений такой спор имел смысл. Но сегодня он его утратил, поскольку конструкция юридического лица давно уже полностью инструментализирована современной экономикой. Едва ли не любое реальное предприятие окружено целой цепочкой юридических лиц, задачей которой в том числе является создание разных уровней безопасности на случай привлечения юридического лица к какой-либо серьезной ответственности.

На международном уровне данный феномен проявляется в печально знаменитой офшоризации, в детали которой мы здесь вдаваться не будем, но которая всем прекрасно известна. Все призывы и инициативы положить конец этому явлению пока успехом не увенчались.

На национальном уровне данный феномен проявляется в не менее печально знаменитых фирмах-однодневках, т.е. по сути юридических лицах одноразового использования, чаще всего зарегистрированных на подставные фигуры и после выполнения краткой миссии никому, в сущности, не нужных. С фирмами-однодневками гипотетически можно было бы бороться за счет минимизации их рентабельности (увеличение минимального порога уставного капитала, усложнение регистрации и т.п.), но законодатель предпочитает отчаянно играть в известную игру под названием "место России в различных рейтингах деловой активности" (типа Doing Business), а в ней для успеха нужно действовать в обратном направлении: снимать барьеры, облегчать и т.п. В результате минимальный размер уставного капитала остается на комичном уровне в 10 тыс. руб., которые к тому же могут быть внесены в течение четырех первых месяцев деятельности торгового общества, т.е. уже после того, как необходимость в нем отпала (одноразовая операция проведена).

Впрочем, оставим сугубо гражданско-правовые и экономические аспекты специалистам. Нас интересует другое: какой смысл тратить бюджетные средства, расследовать преступление, проводить судебное разбирательство и т.п., чтобы признать виновным в совершении преступления некое юридическое лицо, которое и так никому не нужно? Допустим, мы признаем виновным в каком-то экономическом преступлении компанию Х, зарегистрированную на лицо без определенного места жительства Y с уставным капиталом в 10 тыс. руб. И что дальше? Что нам это даст? Но ведь сегодняшняя экономика в значительной мере и состоит из таких компаний, а ее подлинно преступный сегмент состоит из них едва ли не на 100%.

В свое время влиятельные представители российской судебной системы обращали внимание на то, что у нас существуют миллионы "брошенных" юридических лиц. Что с ними делать - непонятно. В этом смысле в науке часто спорят о функциях уголовного права. Но пока еще никто не выдвигал идею о том, что функцией уголовного права является чистка российского правового пространства от разного рода брошенных фирм-однодневок. Уголовное право и процесс - слишком дорогие (в прямом смысле) инструменты для этого. В то же время введение уголовной ответственности юридических лиц как раз и обернется погоней за брошенными однодневками, единственным внятным результатом которой станет их официальная ликвидация на основании приговора (ни много ни мало!) суда.

Кроме того, не следует забывать, что современный уголовный процесс отличается гласным (открытым) характером по отношению к своим участникам. Их надо обо всем уведомлять, вручать им копии процессуальных документов, официально предъявлять обвинение, обеспечивать право на защиту и т.д. Поэтому даже в тех случаях, когда на начальном этапе получения информации о преступлении у юридического лица еще есть реальные средства, первые же процессуальные действия приведут к их исчезновению, поскольку ни один уголовный процесс с его строгой размеренной процессуальной формой не способен угнаться за скоростью перевода денежных средств или создания еще энного числа условных фирм-однодневок, на которые эти средства будут по цепочке выведены. Гоняться за ними в рамках процессуальной деятельности столь же эффективно, что и бегать с лейкой на крупном пожаре.

В целом очевидно, что с прикладной точки зрения никакой потребности в концепции уголовной ответственности юридических лиц нет и быть не может. Напротив, на фоне современных техник манипулирования конструкцией юридического лица при ведении предпринимательской деятельности эта концепция выглядит крайне архаично, особенно когда речь идет о балансировании на грани или за гранью уголовного закона.

Если обобщить, то становится ясно, что глобальная инициатива о введении в России уголовной ответственности юридических лиц никак не связана с собственно российскими социально-экономическими потребностями. Внутреннего запроса на уголовную ответственность юридических лиц в России нет ни в институциональном, ни в сугубо прикладном смысле. На уровне гипотезы предположим даже, что такой потребности нет и в большинстве других стран, где глобальная инициатива реализована или предполагается к реализации. Но тогда возникает резонный вопрос: в чем смысл самой инициативы, ведь уважаемых экспертов ОЭСР и ФАТФ можно заподозрить в чем угодно, кроме очевидной некомпетентности или приверженности крайне архаичным правовым институтам?

III. В чем реальный смысл глобальной инициативы по введению уголовной ответственности юридических лиц?

Как отмечено выше, причины глобальной инициативы не могут лежать в плоскости интереса национальных правовых систем, включая российскую. Здесь должен быть иной смысл - сугубо глобальный. В научном плане его поиск затруднен отсутствием внятных объяснений со стороны всех заинтересованных глобальных регуляторов (от Евросоюза до ФАТФ), поскольку такие объяснения исключают последующий диалог с национальными законодателями*(10), без которых невозможна институционализация уголовной ответственности юридических лиц в уголовном законодательстве соответствующего государства. Позволим себе выделить четыре аспекта, в той или иной степени объясняющих реальный смысл глобальной инициативы по введению во все национальные законодательства уголовной ответственности юридических лиц. Два из них являются для нас в научном плане более очевидными, хотя и менее важными в данном конкретном случае. Два других - менее очевидными (гипотетическими), хотя и более важными, если не сказать решающими, когда мы оцениваем интересующий нас институт по существу, а не в качестве очередной иллюстрации общих тенденций.

Очевидные аспекты

1. Фактор доминирования англо-американской юридической техники

Наличие или отсутствие уголовной ответственности корпораций всегда рассматривалось в качестве одного из хрестоматийных сравнительно-правовых критериев противопоставления континентальной и англосаксонской систем уголовного права*(11): континентальные системы отрицали такую ответственность, англосаксонские считали ее краеугольным камнем своего уголовного права, по крайней мере с момента принятия в 1842 г. легендарного английского решения по делу R. v. Birmingham and Gloucester Railway Corporation.

Поскольку англосаксонское право (в наши дни прежде всего в его американской версии) сегодня играет примерно ту же роль, которую в начале XIX в. играли наполеоновские кодификации, т.е. роль некоего глобального образца, навязываемого с помощью методов "мягкой силы", сменившей брутальную "силу оружия" Бонапарта, то есть все основания полагать, что уголовная ответственность юридических лиц есть всего лишь очередное проявление того, что гарвардский профессор М. Лангер назвал "americanization thesis"*(12). Получается, что настойчиво рекомендующие ввести такую ответственность глобальные международные организации предстают в данном случае не более чем инструментами этой самой "мягкой силы".

Учитывая, что среди континентальных правопорядков Германия (если не считать Россию) остается едва ли не единственным серьезным оплотом отказа от уголовной ответственности юридических лиц*(13), французскую реформу начала 1990-х гг. вполне можно рассматривать как сдачу континентальных позиций под натиском американской "мягкой силы".

В такой ситуации соответствующие глобальные инициативы в национальном разрезе следует рассматривать не в рамках логики улучшения, а в рамках логики подчинения, или, если говорить менее жестко, логики имитации.

2. Бюрократический фактор

Когда мы пытаемся понять глобальные инициативы, исходящие от международных организаций (ООН, Евросоюз, ОЭСР и т.п.), то ни в коем случае нельзя недооценивать внеинституциональные факторы, одним из которых является сильная бюрократизация их деятельности. Если какая-либо серьезная аналитика и имеет место, то исключительно на этапе выработки решения, да и здесь сложно говорить об интеллектуальной гибкости, поскольку, когда начинаются попытки учесть тонкости и нюансы (социологию, историю, сравнительно-правовую дифференциацию и т.п.), по определению не получается найти общее решение для Мали, Монголии и Великобритании. Поэтому даже на этапе выработки решения необходимо упрощать и схематизировать, что является одним из имманентных признаков глобального институционального строительства.

Но если на этапе выработки решения какая-то дискуссия еще возможна, то в процессе исполнения глобальной инициативы она совершенно исключена. Перед чиновниками международной организации ставится задача, которая должна исполняться беспрекословно, иначе инициативу ждет провал. Здесь действует принцип "карты с флажками", когда на месте страны флажок либо стоит (инициатива реализована), либо не стоит (инициатива не реализована). Не принимается никаких полутонов, попыток противопоставить концептуальное и функциональное сравнение, доказать, что у нас есть механизмы, но в рамках другой концепции. Это невозможно по сугубо бюрократическим причинам: какой флажок тогда ставить чиновнику и что писать в отчете? В то же время любой отчет клерка Евросоюза или ОЭСР не может превращаться в сравнительно-правовой трактат, иначе нарушатся элементарные принципы управления. Поэтому чиновник будет улыбаться, понимающе кивать, но потом вновь и вновь спрашивать представителей национальных властей, когда же они введут в их УК уголовную ответственность юридических лиц, доводя их до белого каления, поскольку они только что, казалось бы, доходчиво объяснили, что подобный институт есть там-то и регулируется тем-то, что иначе нарушится логика системы и т.п. На самом деле представитель международной организации на переговорах действует не как интеллектуал, которого можно убедить, а как бюрократ, которого убедить ни в чем нельзя. Понимание национальной институциональной специфики просто не входит в круг его полномочий - у него другие задачи. Более того, подобное понимание противоречит логике глобальной инициативы как таковой, так как речь идет не об оптимизации национального регулирования (как иногда наивно полагают национальные власти), а о продвижении глобальной инициативы, что далеко не одно и то же.

Менее очевидные аспекты (на уровне гипотезы)

1. Фактор глобальной экономической конкуренции

Острота споров вокруг уголовной ответственности юридических лиц выглядит парадоксальной по сравнению с "ценой вопроса" (социальным эффектом), причем как на национальном, так и на международном уровне. Скажем, во Франции, по отзывам экспертов, невзирая на всю "помпу" реформы 1992 г., юридические лица в большинстве случаев привлекаются к уголовной ответственности за несчастные случаи на производстве (травмы работников и т.п.)*(14). Результат, скажем прямо, не самый впечатляющий.

Что касается международно-правового уровня, то одним из наиболее активных глобальных лоббистов уголовной ответственности юридических лиц является, как известно, ОЭСР, в рамках которой даже разработана специальная Конвенция ОЭСР по борьбе с подкупом должностных лиц иностранных государств при проведении международных деловых операций*(15), где предусмотрена корпоративная уголовная ответственность за соответствующие деяния. Но согласно материалам самой ОЭСР за более чем 10 лет действия Конвенции около 40 ратифицировавших ее стран привлекли к уголовной ответственности за данное преступление менее 100 юридических лиц, т.е. примерно 10 юридических лиц на 40 стран в год (0,4 на страну в год). Даже если мы округлили здесь какие-то показатели или пренебрегли какими-то данными (например, не во всех странах Конвенция действует все 10 лет), то в любом случае цифры остаются мизерными. Получается, что речь идет либо об очень редком преступлении, либо о крайне редком участии в его совершении собственно юридических лиц. Для чего тогда подобная активность ОЭСР? Социологически это опять-таки необъяснимо.

На самом деле речь, скорее всего, идет о появлении нового феномена - уголовной ответственности VIP*(16), которая не имеет никакого отношения к деятельности основной массы юридических лиц, а является инструментом глобальной конкуренции транснациональных и крупных национальных компаний. Тогда и цифра в 100 компаний отнюдь не выглядит мизерной, учитывая то, какие глобальные "монстры" входят в их число, уступая свое место другим "монстрам", выдавливающим их с рынков среди прочего с помощью привлечения к уголовной ответственности за деяния, которые еще не так давно нередко рассматривались в качестве "эффективного налаживания связей с национальными администрациями". К ресторанам, автозаправочным станциям или мелким акционерным обществам все это не имеет ни малейшего отношения. Обсуждать данную проблему так, будто речь идет о традиционном уголовном праве, отвечающем на социальные или экономические вызовы отдельно взятого государства (в частности, России), по меньшей мере, наивно.

Не стоить путать уголовное право VIP с обычным уголовным правом - это примерно то же самое, что рассуждать о Международном уголовном суде с точки зрения логики бытовой преступности.

Но в рамках глобальной экономической конкуренции серьезных акторов (VIP) инструмент в виде привлечения к уголовной ответственности юридических лиц выглядит весьма эффективным. Дело здесь даже не в уголовных наказаниях как таковых, а в том, что у подобных корпораций капитализированной является сама репутация, для ущерба которой достаточно самого факта уголовного преследования (за подкуп иностранных должностных лиц, экологические загрязнения, нарушение правил стандартизации продукции и т.п.). В общем, с помощью уголовной ответственности юридических лиц можно нанести урон любому экономическому гиганту, вытеснив его с рынка, нанеся вред его репутации или просто обрушив его акции на фондовой бирже. Причем данный инструмент является эффективным далеко не везде, а только в тех правопорядках, где сосредоточены центры управления мировой экономикой. Скажем, уголовное преследование крупной корпорации (неважно, где находится ее штаб-квартира) по обвинению в подкупе иностранных должностных лиц, осуществляемое правоохранительными органами США, - это серьезно. Начало такого же преследования правоохранительными органами Ливана или Уругвая намного менее серьезно, не говоря уже о том, что ливанские или уругвайские власти вряд ли на него решатся.

Сюда же примыкает еще одна проблема. Допустим, Евросоюз очень долго ведет переговоры с Чили, настаивая на необходимости введения в Чили уголовной ответственности юридических лиц. Зачем? Какое Евросоюзу дело до Чили, если этой стране никогда не суждено стать его членом? На самом деле все просто: если европейские страны сегодня обратятся к чилийским властям с просьбой об аресте имущества какого-то юридического лица, уголовное преследование которого осуществляется на территории Евросоюза, то "Чили откажут в правовой помощи, если запрос связан с юридическим лицом"*(17), поскольку в данном государстве не предусмотрена уголовная ответственность юридических лиц. Теперь представим себе, что речь идет об уголовно-правовых претензиях Евросоюза, допустим, к Газпрому и одна из стран Союза обращается с просьбой арестовать имущество Газпрома на территории России или провести обыск в каком-то из его офисов. Сегодня у нас есть основания в этом отказать, так как российское законодательство не знает уголовной ответственности юридических лиц. Не в том ли реальный интерес, стоящий за заботой глобальных регуляторов о проблеме субъектов уголовной ответственности по российскому праву, чтобы снять это формальное ограничение и поставить российские власти в весьма затруднительное в юридическом смысле положение?

2. Фактор деперсонализации уголовно-правовых рисков

Как уже отмечено выше, полемика ведется не вокруг наличия или отсутствия у того или иного государства реальных инструментов привлечения юридических лиц к ответственности за серьезные правонарушения, а по сугубо формальному вопросу: надо или нет закреплять уголовную ответственность юридических лиц в тексте непосредственно УК? С точки зрения здравого смысла такой формализм вызывает удивление, поскольку сводится к проблеме чистой формы, т.е. кодификации.

Но приверженность глобальных регуляторов к кодифицированному уголовному законодательству, уже странная с учетом их очевидных предпочтений англосаксонских методов регулирования в других сферах, может быть понятнее, если поставить вопрос несколько иначе. За что реально выступают сторонники глобальной инициативы: а) за уголовную ответственность юридических лиц или б) против уголовной ответственности физических лиц за преступления в сфере экономики?

Учитывая общее стремление деловых кругов к ослаблению зависимости от инструментов, находящихся в руках национальных властей, среди которых особое место занимают в настоящее время уголовно-правовые полномочия, второй вариант не выглядит абсурдным. В такой ситуации уголовная ответственность юридических лиц является прекрасным средством почти полного снятия институциональных уголовно-правовых рисков для реальных бенефициаров экономической деятельности, которыми всегда остаются принимающие решения живые люди.

Иначе говоря, речь идет примерно о том же, чем было создание разного рода обществ с ограниченной ответственностью и акционерных обществ для гражданского права, когда субъекты экономики смогли почти полностью снять с себя персональные имущественные риски, связанные с гипотетической гражданской ответственностью. Сегодня настала очередь уголовного права. Другое дело, что в силу политических факторов и непопулярности подобных решений у избирателя действовать приходится скрыто, "набрасывая корпоративную вуаль" не только на уголовную ответственность, но и на само принятие решения о ее официальной деперсонализации для заинтересованных физических лиц, способных теперь прикрываться уголовной ответственностью юридических лиц.

Являются ли подлинные причины появления интересующей нас глобальной инициативы достаточным стимулом для российских властей, чтобы закрепить в отечественном уголовном праве соответствующий институт, причем с учетом того, что реальной социально-экономической потребности в нем нет? Вопрос, думается, риторический. Здравомыслящие и независимые власти пойти на это могут разве что в силу некомпетентности или какого-то уж очень сильного давления. Отсюда и бесконечная полемика между ФАТФ и ОЭСР с одной стороны и российскими властями с другой. Интерес глобальных регуляторов здесь лежит в обратной пропорции с национальными интересами соответствующих государств. Но важно даже другое: данный случай является всего лишь локальным примером более общей тенденции. Создается впечатление, что глобальное развитие права подошло к той черте, когда оно может продолжаться лишь в явном противоречии с потребностями правового регулирования на национальном уровне.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) Буссер Э. Уголовная ответственность юридических лиц на наднациональном уровне // Уголовно-правовое воздействие в отношении юридических лиц: материалы российско-немецкого уголовно-правового семинара (26 июня 2012 г.). М., 2013. С. 48.

*(2) См., напр.: Смирнов Г.К. Основные направления развития уголовного законодательства в области защиты корпоративных отношений // Закон. 2011. N 3. С. 39-46; Он же. Перспективы и условия введения в России института уголовной ответственности юридических лиц // Уголовное право. 2011. N 2. С. 76-79.

*(3) Буссер Э. Указ. соч. С. 50.

*(4) См. там же.

*(5) Головко Л.В. Фундаментальные особенности российского уголовного права и процесса с точки зрения сравнительного правоведения // Закон. 2013. N 7. С. 88-92.

*(6) О введении во Франции уголовной ответственности юридических лиц см. подробнее: Крылова Н.Е. Основные черты нового Уголовного кодекса Франции. М., 1996. С. 47-55.

*(7) См., напр.: Крылова Н.Е. Указ. соч. С. 32-33.

*(8) Гипотетически мы допускаем, что при детальном функциональном сравнении мы можем обнаружить какие-то "зоны" и "пробелы", где российские власти не могут действовать. Однако пока наличие таких "зон" никто не доказал: все приводимые примеры оказываются мнимыми и неудачными. Кроме того, даже при обнаружении таких "зон" они не могут не быть сугубо локальными и легко закрываются внесением изменений в соответствующий отраслевой акт - упомянутый Закон о конкуренции, КоАП и т.п. Зачем здесь Уголовный кодекс?

*(9) Подробнее см.: Головко Л. Соотношение уголовных преступлений и административных правонарушений в контексте концепции Criminal Matter (уголовной сферы) // Международное правосудие. 2013. N 1 (5). С. 42-52.

*(10) Гипотетически представим себе подобный довод: "Вам это не нужно или даже вредно, но вы обязаны ввести данный институт, поскольку это нужно нам по таким-то причинам". Очевидный нонсенс, делающий невозможным полностью откровенное объяснение многих институциональных глобальных инициатив, что чаще всего приводит к подмене аргументации, так как реальные причины следует скрыть за политически корректными рассуждениями о благе каждого государства, абсолютной необходимости ввести у себя тот или иной механизм и т.п.

*(11) См., напр.: Pradel J. Droit penal compare. Paris, 2008. P. 170.

*(12) См.: Langer M. From Legal Transplants to Legal Translations: The Globalization of Plea Bargaining and the Americanization Thesis in Criminal Procedure // Harvard International Law Journal. 2004. Vol. 45. N 1. P. 1.

*(13) Впрочем, судя по последним сведениям, в связи с давлением Евросоюза введение уголовной ответственности юридических лиц в Германии также не за горами.

*(14) Из выступления профессора Университета Бордо В. Малабат на российско-французском круглом столе о проблемах уголовной ответственности юридических лиц (МГУ им. М.В. Ломоносова, 18 марта 2015 г.). Отчет о круглом столе также см.: Гречухин К. Небо в клеточку. Эксперты обсудили проект закона об уголовной ответственности юрлиц // РГ. 2015. 31 марта. N 12 (991). С. 11.

*(15) OECD Convention on Combating Bribery of Foreign Public Officials in International Business Transactions.

*(16) Точнее, даже VILP - Very Important Legal Persons.

*(17) Буссер Э. Указ. соч. С. 54.