Интервью с Л.В. Головко, доктором юридических наук, профессором, и.о. заведующим кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юридического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова ("Законодательство", N 8, август 2012 г.)

Интервью с Л.В. Головко, доктором юридических наук, профессором, и.о. заведующим кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юридического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова

Леонид Витальевич, в эти дни исполнилось - ровно десять лет с момента вступления 1 июля 2002 г. в силу УПК РФ. В свое время принятие этого важнейшего кодекса вызвало ожесточенные споры. Теперь уже можно подвести некоторые итоги, поскольку 10 лет - срок немалый, накопился определенный опыт. Что показали первые десять лет применения нового УПК?

- Да, десять лет, действительно, срок немалый. Напомню, что в свое время в общественном мнении сложился стереотип, в соответствии с которым едва ли не все юристы, особенно специалисты в области уголовного процесса, оказались условно поделены на "либералов", ратовавших за скорейшее принятие нового УПК РФ, и "консерваторов", выступавших против его принятия. Дескать, реформаторы пытаются привнести в отечественный уголовный процесс состязательные начала, сделать его более "западным" и отвечающим международным стандартам, а ретрограды тянут нас назад - в советское "инквизиционное" прошлое. В таком разделении было, конечно, много популизма и, я бы сказал, непрофессионализма. На самом деле никто никого назад тянуть не собирался. Если отбросить медийную шелуху, то спор шел на совершенно ином уровне. Сторонники кодекса (кто осознанно, а кто не всегда осознанно) выступали за определенную "американизацию" российского уголовного процесса, за его перевод на "англосаксонские рельсы", а противники - за сохранение отечественного уголовного процесса в русле континентальной традиции, характерной для Франции, Германии и т.д., а также, конечно, исторически для России. К "либерализму", "консерватизму", "сталинским репрессиям" и т.п. это никакого отношения не имело. В противном случае нам придется признать "сталинистом" и "антилибералом" любого немецкого или французского юриста, привыкшего мыслить в рамках континентальной, а не англосаксонской процессуальной логики.

Кто оказался прав? По прошествии десяти лет на этот вопрос, наверное, уже можно ответить более или менее определенно. Вы знаете, около года назад в ходе авторитетного юридического форума в Париже, посвященного проблемам российского права и правоприменения, одной очень известной российской журналистке и правозащитнице, которую можно заподозрить в чем угодно, кроме любви к советскому уголовному процессу, да и вообще ко всему "советскому", далекие от российских реалий французские коллеги при мне задали вопрос: "Когда Вам было легче отстаивать права человека по конкретным уголовным делам - пятнадцать лет назад или сейчас? Когда было легче добиться справедливости в уголовном процессе?". Она, ни секунды не задумываясь, уверенно ответила, что, конечно, пятнадцать лет назад. Ответ очень показательный. К чему тогда все разговоры о "либералах" и "консерваторах"? Получается, что либерально настроенному правозащитнику реально было проще работать в рамках "старой доброй" континентальной модели уголовного процесса, олицетворением которой являлся УПК РСФСР, чем в рамках "англосаксонски ориентированного" УПК РФ. Здесь есть над чем задуматься. Другое дело, что если той же правозащитнице задать вопрос о том, какой кодекс она предпочитает - УПК РСФСР или УПК РФ, то она, скорее всего, с неменьшей уверенностью выскажется за второй из них. В этом есть определенный парадокс, который мешает спокойному и беспристрастному анализу ситуации.

Отсутствие видимого прогресса в правоприменении объясняется новым УПК РФ или здесь существуют и другие причины?

- Конечно, было бы неправильно говорить, что все проблемы лежат только в плоскости законодательного регулирования. К текстам законов мы иногда вообще относимся гипертрофированно, объясняя их недостатками или отсутствием все беды отечественного правоприменения. Это неверно. Но то, что отказ разработчиков нового УПК РФ от целого ряда исторически присущих России и отнюдь не советских процессуальных ценностей никак не мог благотворно отразиться на правоприменении, также очевидно. Скажем, мы постоянно критикуем российскую уголовно-процессуальную систему за излишнюю репрессивность и одновременно стремимся заимствовать исключительно американские уголовно-процессуальные институты, хотя прекрасно известно, что США занимают первое место в мире по количеству тюремного населения, т.е. мы избавляемся от репрессивности путем копирования... самой репрессивной уголовно-процессуальной системы в мире. Логично ли это? В той же Грузии после принятия пару лет назад нового УПК, представляющего собой кальку с американского законодательства, количество осужденных к лишению свободы сразу же подскочило примерно в шесть (!) раз.

Или возьмем другой аспект: мы говорим о недостаточном количестве оправдательных приговоров и одновременно вводим разнообразные "сделки с правосудием" опять-таки по американскому образцу, которые концептуально "заточены" исключительно на обвинительный приговор: при заключении "сделок" об оправдании даже речь идти не может. Зачем тогда подсчитывать процент оправдательных приговоров, если мы знаем, что сейчас до 70% уголовных дел рассматривается в "особом порядке", который в той или иной степени является отражением "англосаксонского влияния", чему многие из критиков малого числа оправдательных приговоров сами недавно аплодировали. В тех же США до 95% уголовных дел завершается заключением "сделок" и обвинительным приговором, т.е. расхожую информацию о 20% оправдательных приговоров в американских судах следует уточнить: это 20% не от 100% дел, а от оставшихся за пределами "сделок" 5% дел. Иначе говоря, если мы возьмем всю массу уголовных дел в США, то получим прекрасно нам знакомый в России... 1% оправдательных приговоров. К чему тогда критика? Если мы ориентируемся на США, то эту цифру надо воспринимать как должное.

Приведу еще один пример. Мы многие годы критиковали "обвинительный уклон" на следствии, после чего... объявили следователя "стороной обвинения" по новому УПК. Получилось что-то вроде "легализации" обвинительного уклона.

В связи с этим возникает вопрос: как Вы - относитесь к инициативе Следственного комитета РФ, предложившего восстановить в российском уголовном процессе принцип установления объективной истины и одновременно вывести следователя из "стороны обвинения", обязав его расследовать уголовное дело всесторонне, полно и объективно?

- Безусловно, положительно. Исчезновение из УПК правила о том, что каждое уголовное дело должно рассматриваться всесторонне, полно и объективно, опять-таки объясняется исключительно попытками отказаться от континентальных процессуальных ценностей и перейти к американской уголовно-процессуальной идеологии, где этот принцип отрицается. Но сначала надо понять, почему он там отрицается.

Дело отнюдь не в том, что американские судьи не любят "истину". Просто в США профессиональный суд ни при каких условиях не рассматривает уголовные дела по первой инстанции - для американского юриста привычная нам фраза о "разрешении профессиональным судьей уголовного дела по существу" выглядит как процессуальный оксюморон. Там совершенно иная альтернатива: либо сделка о признании, где вообще нет никакого рассмотрения дела, либо суд присяжных. Но от присяжных нельзя требовать всесторонности, полноты и объективности в том смысле, который в это понятие вкладывает континентальный юрист, поскольку присяжный не мотивирует свой вердикт, давая только односложный ответ "да" или "нет" на поставленные перед ним сторонами вопросы. Именно в таком контексте следует понимать тезис о "пассивности суда" и "отказе от истины". Не более того.

У нас, как известно, большинство уголовных дел рассматривается профессиональным судом, который должен дать развернутый мотивированный ответ на сложные вопросы уголовного права. О какой "пассивности" может тогда идти речь? Судья "активен" в том смысле, что должен установить все обстоятельства, необходимые ему для ответов на вопросы материального уголовного права, включая материально-правовую квалификацию деяния. Для краткости такой подход именуется "принципом материальной истины". Этот термин вообще более удачен, чем "объективная истина", поскольку не уводит дискуссию в философское русло, а оставляет ее в юридико-технической плоскости противопоставления материального и процессуального права. Если уж восстанавливать принцип, то именно "материальной истины", как говорили и у нас примерно до середины 1950-х годов.

Принцип материальной истины закреплен в УПК Франции, Германии, Бельгии и других стран континентального права. В статье 6 новейшего западного УПК Швейцарии, вступившего в силу 1 января 2011 г., сказано: "1. Органы, осуществляющие производство по уголовным делам, обязаны по своей инициативе устанавливать все факты, необходимые для уголовно-правовой квалификации деяния и разрешения дела в отношении обвиняемого. 2. Они с одинаковой тщательностью обязаны выявлять как обстоятельства, свидетельствующие о виновности обвиняемого, так и обстоятельства, свидетельствующие о его невиновности". Чем нашим реформаторам рубежа 1990-2000-х годов не угодили Швейцария с Францией, не совсем понятно. Во всяком случае, ничего "советского" и "архаичного", как говорят некоторые критики, в инициативе Следственного комитета РФ нет.

С судьями понятно. А следователи? На них также должен распространяться принцип объективной или материальной истины?

- Конечно. Функция следствия производна от судебной. Иначе говоря, в континентальной системе процесса предварительное следствие всегда развивалось как судебная деятельность с четким делением на предварительное судебное следствие и окончательное судебное следствие, которые должны осуществляться разными судьями, но в обоих случаях - судьями. Именно поэтому доказательственное право континентальных стран придает одинаковое доказательственное значение как данным, полученным в ходе предварительного следствия, так и данным, полученным непосредственно в ходе судебного разбирательства, поскольку и те, и другие имеют судебный характер. Французский термин "следственный судья" или российский дореволюционный термин "судебный следователь" - это не фигуры речи. Имеется в виду член судейского корпуса, которому поручена особая судебная функция - производство предварительного следствия. Ни один судья, в том числе "следственный", не может быть стороной, так как с судьями не состязаются, состязаются перед судьями. Поэтому в отношении лица, производящего предварительное следствие, действует не логика "стороны", а обязанность всестороннего, полного и объективного установления обстоятельств дела, т.е. все тот же принцип материальной истины.

Другое дело, что в советский период мы смешали полицию и юстицию, передав следственные полномочия в сугубо полицейские органы внутренних дел, безопасности и т.д. Доходит до курьезов, когда следователи Следственного комитета МВД РФ носят звания "майор юстиции", "капитан юстиции", а не "майор полиции" или "капитан полиции". Но откуда в МВД юстиция? Надо сказать, что эта проблема не может быть решена ни созданием Следственного комитета РФ, ни реализацией давнего советского предложения о создании единого следственного органа путем объединения следственных аппаратов всех ведомств, поскольку природа такого органа все равно остается полицейской - со званиями, иерархией, вертикалью, принадлежностью к исполнительной власти и т.п. Но предварительное следствие может гармонично развиваться в русле только судебной, а не полицейской составляющей, иначе оно неизбежно превращается в ОРД или сращивается с дознанием. Думаю, что представители Следственного комитета РФ это понимают, в связи с чем и возникла инициатива о "выходе" из стороны обвинения.

Впрочем, полумеры здесь вряд ли помогут. Надо думать о дальнейшей судьбе предварительного следствия. Рано или поздно либо от него придется полностью отказаться, как сделали в Германии в 1974 г., сохранив лишь полицейско-прокурорское дознание, либо вернуть ему судебную логику, трансформировав нынешних следователей в "судебных следователей" со всеми вытекающими организационными преобразованиями. Технически второй путь даже сложнее, хотя он и позволяет не только сохранить предварительное следствие, но и возродить его по классическим образцам, которые существовали у нас по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г.

Если перейти в несколько иную область, то каково Ваше мнение о разнообразных законодательных инициативах, направленных на создание особого уголовно-процессуального режима в отношении предпринимателей?

- В последнее время действительно имеет место подобная тенденция. Можно вспомнить и запрещение заключать под стражу лиц, обвиняемых в совершении ряда преступлений, в том числе мошенничества, "если они совершены в сфере предпринимательской деятельности", и новое правило о том, что единственным поводом к возбуждению уголовных дел о налоговых преступлениях могут быть только материалы, направленные налоговыми органами, и придание в уголовном процессе абсолютной преюдициальной силы решениям арбитражных и гражданских судов. Предлагается даже запретить возбуждать уголовные дела по экономическим преступлениям до рассмотрения соответствующих вопросов гражданскими судами.

К этим нововведениям я отношусь отрицательно, хотя каждое из них заслуживает специального обсуждения. Скажем, если бы в США действовало аналогичное правило о том, что сначала факт налогового преступления должен установить налоговый инспектор, без решения которого уголовное дело не может быть возбуждено, то там до сих пор бы процветал клан Аль Капоне, поскольку в налоговую инспекцию этот известный персонаж, как мы знаем, не ходил. Выиграла бы от этого американская экономика? Вопрос риторический.

Стоит вспомнить, что совсем недавно в общественное мнение активно "вбрасывалась" информация о 300 000 томящихся за решеткой предпринимателей. У любого специалиста, мало-мальски знакомого с уголовной статистикой, ничего кроме иронии эта цифра вызвать не могла. Теперь едва ли не официально прозвучала другая цифра - 13 000 лишенных свободы предпринимателей. Это уже ближе к истине, хотя и такие данные вызывают сомнения. Видимо, любого человека, осужденного за мошенничество, автоматически причисляют к "предпринимателям", что не только неверно, но и опасно, поскольку тогда каждый "наперсточник" превращается у нас в гонимого властью креативного бизнесмена. Думаю, что это тупиковый путь. У нас есть, наверное, несправедливо осужденные подлинные предприниматели, но к их делам надо подходить индивидуально, исправлять гипотетические судебные ошибки исключительно процессуальными методами, а не путем сомнительных изменений законодательства, которые ломают классические механизмы уголовной юстиции. Борьба за права предпринимателей не должна превращаться в борьбу за права "наперсточников", обманывающих государство и своих сограждан.

Что касается особенностей уголовного судопроизводства по делам об экономических преступлениях, то таковые, конечно, могут иметь место. Но сводятся они, как правило, не к выдаче бизнесменам "охранных грамот" от уголовной юстиции, а к специализации следователей и судей, которым нередко требуются особые знания в этой сфере, лежащей на пересечении разных отраслей права: уголовного, гражданского, финансового и т.д. По такому пути идет весь цивилизованный мир, где так называемое экономическое уголовное право является сложнейшей дисциплиной, которую даже преподают отдельно от общего уголовного права. Мы здесь пока еще немного отстаем. Надо наверстывать упущенное, а не возводить "китайскую стену" между уголовным правом и экономикой.

Леонид Витальевич, большое спасибо за подробные и интересные ответы на наши вопросы.

"Законодательство", N 8, август 2012 г.