Правовое регулирование отношений по поводу бестелесного имущества: зарубежный опыт (Д.В. Федотов, "Российский юридический журнал", N 4, июль-август 2011 г.)

Правовое регулирование отношений по поводу бестелесного имущества: зарубежный опыт

Рассматриваются различные способы нормативной регламентации правоотношений по поводу бестелесного имущества на примере гражданского законодательства Нидерландов, Германии и Латвии. Предложена авторская классификация этих способов. Обосновывается целесообразность распространения норм права собственности на бестелесное имущество.

Выделение категории res incorporales (бестелесного имущества, бестелесных вещей) берет начало в римском праве. В Институциях Гая указано, что "бестелесные - это те вещи, которые не могут быть осязаемы; к таковым принадлежат те, которые заключаются в праве... право наследования, право узуфрукта, обязательственное право считаются res incorporales, т.е. бестелесными вещами"*(1). Упоминание о res incorporales встречается едва ли не во всех исследовательских работах по римскому частному праву. Например, Ч. Санфилиппо пишет о patrimonium (имуществе): "Согласно Гаю, patrimonium образуется из res corporales и res incorporales. Первые представляют собой материальные вещи (quae tangi possunt, которых можно коснуться)... вторые представляют собой субъективные юридические ситуации (quae tangi non possunt) - такие как право узуфрукта, сервитута, требование по обязательству и т.д."*(2) На основании данных цитат можно констатировать, что под res incorporales римские юристы понимали имущественные права.

В мировой цивилистике предпринимались попытки и иного толкования понятия бестелесного имущества. Так, Д.Д. Гримм, ссылаясь на немецкую доктрину, писал о выделении в германском праве категории Rechtsamen - "особо квалифицированные состояния правового господства", среди которых "различаются недвижимые и движимые бестелесные вещи"*(3). К бестелесным недвижимым вещам германское права (unkorperliche Immobilien des deutschen Rechtes) относило Rechtsamen, которые связаны с властвованием над определенной территорией, как-то: право управления, право суда, разные регалии (таможенное, монетное право, право охоты и разработки руды), феодальные повинности, некоторые сервитуты и др. К бестелесным движимым вещам принадлежали объекты интеллектуальной собственности*(4). Немецкий автор Кроме (Кромэ) вместо понятия "бестелесная вещь" предпочитал употреблять термин "бестелесный предмет", куда включал, помимо перечисленных другими исследователями объектов, электричество*(5). По мнению французского цивилиста Р. Саватье, бестелесным имуществом являются "абстрактные права, имеющие определенную стоимость, выраженную в деньгах"*(6). Д.В. Мурзин дает определение бестелесной вещи как "субъективного обязательственного права, регулируемого нормами вещного права"*(7). Обобщая эти взгляды, можно сказать, что под бестелесным имуществом понимается комплекс нематериальных, обладающих имущественной ценностью объектов гражданских прав, куда входят прежде всего, а то и исключительно имущественные права.

Представляется, что центральная проблема правового режима res incorporales - возможность признания их объектом права собственности. Вопрос о том, распространяется ли право собственности только на вещи или же еще и на иные - невещественные - объекты, крайне дискуссионен*(8). Разрешить его поможет зарубежный опыт.

На первый взгляд чрезвычайно консервативным законодательным актом в плане понимания объектов права собственности выступает Германское гражданское уложение (далее - ГГУ, Уложение). Параграф 90 Уложения гласит, что вещами в смысле закона признаются лишь материальные предметы*(9). При этом в собственности могут находиться именно вещи (а не имущество) - на это указывается в § 903 Уложения, где говорится о собственнике вещи. Владение в германском праве приобретается достижением фактической власти над вещью (§ 854 Уложения). Существует мнение, что даже сейчас разработка концепции бестелесного имущества в Германии серьезно стеснена рамками указанной нормы § 90*(10).

Однако более детальное исследование текста ГГУ позволяет прийти к выводу о распространении на бестелесное имущество отдельных институтов вещных прав в немецком законодательстве. В § 453 "Купля-продажа прав" (Rechtskauf) зафиксировано, что предписания по купле-продаже вещей применяются в отношении купли-продажи прав и прочих объектов. Кроме того, права могут быть объектом не только купли-продажи, но и залога, и узуфрукта. Так, § 1068 Уложения предусматривает, что объектом узуфрукта может выступать право, причем в отношении узуфрукта на право применяются предписания об узуфрукте на вещи, если не установлено иное. Аналогичные правила действуют и в отношении залога прав (§ 1273 Уложения). Впрочем, предметом узуфрукта и залога могут быть не любые, а только передаваемые права (§ 1069, 1274 Уложения). При этом все указанные нормы находятся в кн. 3 "Вещное право".

Итак, немецкий законодатель распространяет на передаваемые, т.е. отчуждаемые права нормы о купле-продаже, которая, как известно, опосредует переход права собственности, а также положения о залоге и узуфрукте, относящиеся к вещным правам. Как же это могло произойти, если под вещами в соответствии с ГГУ понимаются исключительно материальные предметы, а право собственности возможно только на вещь? Ответ один: разработчики Уложения использовали в отношении оборотоспособных отчуждаемых прав конструкцию фикции вещи в тех случаях, когда это было обусловлено необходимостью регулирования общественных отношений по поводу данных прав. Этот вывод подтверждается еще и тем обстоятельством, что, описывая и куплю-продажу, и залог, и узуфрукт на право, законодатель закрепляет в качестве общего правила распространение на правоотношения по поводу прав тех норм, которыми регулируются соответствующие правовые институты в отношении вещей.

Наличие подобных норм законодательства в немецкой цивилистике вызвало дискуссии о конструкции "права на право": начиная от самой возможности существования "права на право" и заканчивая механизмом возникновения и передачи таких прав. Не касаясь взглядов отечественных авторов, которые обсуждают допустимость установления "права на право" в российском законодательстве, кратко остановимся на понимании данной конструкции в германской правовой доктрине.

В соответствии с § 1069, 1280 ГГУ установление "права на право" происходит посредством уступки права требования. Стали появляться различные теории цессии для объяснения такого феномена. Одна из них - теория условной цессии. По мнению ее сторонников, залог прав представляет собой цессию, совершенную под отлагательным условием, роль которого играет юридически значимый факт неисполнения обеспеченного обязательства. Права старого кредитора (залогодателя) переходят к новому кредитору (залогодержателю) только при наступлении установленного договором залога события, с которым связана возможность обращения взыскания на заложенное имущество. Согласно теории ограниченной цессии залогодержатель становится цессионарием с момента заключения договора залога прав, но свои полномочия как цессионарий может осуществлять только для реализации предмета залога*(11).

При исполнении договоров, где объектом является право, правомочия предыдущего правообладателя иногда переходят в полном объеме к новому (купля-продажа права), а иногда, например при залоге права, после заключения договора одновременно есть два субъекта, обладающие различными по содержанию полномочиями в отношении заложенного права: залогодатель и залогодержатель. Сам договор залога права рассматривается в германской цивилистике как вещный договор об уступке права требования*(12).

Разумеется, все эти представления весьма спорны, не случайно на протяжении многих десятилетий в немецкой доктрине не прекращаются дискуссии по этому поводу. Скажем, если допустить, что залог права производится посредством цессии, то почему вследствие установления залогового права на право возникает новое вещное право залогодержателя, отличное от права залогодателя (при этом и право залогодателя не исчезло)? Однако здесь принципиально важно иное: германский законодатель, не пожелав напрямую распространить нормы о вещных правах на отчуждаемые права, был вынужден фактически закрепить эти отчуждаемые права как фикцию вещей, а также использовать конструкцию "права на право".

Есть мнение, что концепция "права на право", по существу, заменила немецким цивилистам учение о res incorporales. Еще Ю.С. Гамбаров отмечал, что категория "прав на права" была чуждой римской юриспруденции, а честь ее изобретения принадлежит именно германским юристам, которые, отказавшись от широкого понимания объектов права собственности, нашли иной способ распространить положения о вещных правах на абстракции*(13). Этой же точки зрения придерживается и Д.В. Мурзин, утверждающий, что "категория "прав на права" является неизбежным следствием отказа от бестелесных вещей"*(14). Однако данный вывод небесспорен. Во-первых, как было показано, в некоторых случаях в ГГУ прямо признается применение к отчуждаемым правам положений о вещных правах, пусть даже в виде исключения из общего правила о материальности объектов последних, а значит, вызывает определенные сомнения истинность тезиса, что германский законодатель отказался воспринять учение о res incorporales. Во-вторых, представляется, что развитие концепции "прав на права" в немецкой юриспруденции стало неизбежным следствием применения положений о вещных правах к правам, а не его заменой. В самом деле, представим, что в Уложении в виде общего правила, а не исключения установлено, что право собственности и иные вещные права распространяются на нематериальные объекты. Разве после этого в институтах залога права или узуфрукта на право будет использоваться какая-то иная конструкция, нежели "право на право"? Разве при отчуждении права посредством договора купли-продажи не будет происходить переход от продавца к покупателю права собственности на это право? Таким образом, признание отчуждаемых прав объектами прав вещных является причиной возникновения конструкции "права на право". Напротив, если бы такие права не признавались объектами вещных прав, надобность в такой конструкции бы отпала.

Обратимся к законодательству других государств романо-германской правовой системы. Думается, что увеличение роли res incorporales в экономической жизни общества неизбежно влечет необходимость правового регулирования отношений, складывающихся по поводу этих объектов; при этом законодатель идет одним из двух путей: либо распространяет на бестелесное имущество нормы права собственности и иные вещные права постольку, поскольку это не противоречит нематериальной природе указанных объектов, либо формально выводит такие отношения за пределы категории вещных прав. Второй способ предпочел, например, законодатель Нидерландов.

Положения о собственности (разд. 1-5 кн. 5 ГК) сформулированы таким образом, что распространяются только на вещи. Так, п. 1 ст. 1 кн. 5 определяет право собственности как наиболее полное право, которое лицо может иметь на вещь*(15). В дальнейшем законодатель, описывая способы возникновения и прекращения права собственности на отдельные объекты, конструируя нормы, касающиеся общей собственности, виндикации, а также разрешая иные вопросы, входящие в институт права собственности, постоянно оперирует понятием "вещь".

В ГК Нидерландов помимо кн. 5 "Вещные права" есть еще и кн. 3 "Имущественное право - общая часть". Из ст. 1 данной книги мы узнаем, что имущество определяется как совокупность вещей и имущественных прав. В ст. 2 вещами называются "вещественные объекты, которые могут находиться в человеческом владении". Такая дефиниция малоудачна из-за тавтологии (вещь - вещественный объект), но все-таки из ее содержания ясно, что понятие вещи в нидерландском гражданском праве аналогично тому, которое доминирует в отечественной правовой доктрине.

Итак, в гражданском законодательстве Нидерландов разграничиваются понятия "вещь" и "имущество", соотносящиеся между собой как часть и целое, причем право собственности, как и вещные права вообще, возможно только на вещи. Соответственно положения кн. 3 ГК распространяются и на вещи, и на имущественные права, а положения кн. 5 - только на вещи.

Анализ кн. 3 ГК Нидерландов приводит нас к выводу, что законодатель здесь хоть и не употребляет термин "собственность", но постоянно затрагивает вопросы, традиционно относимые к сфере вещного права. Так, разд. 4 кн. 3 регулирует некоторые вопросы приобретения, передачи и потери имущества, владения, вопросы, связанные с общим имуществом, порядок обращения взыскания на имущество неисправного должника. Хотя они традиционно рассматриваются в контексте права собственности, ни единого упоминания термина "собственность" в данном разделе кодекса нет.

Особый интерес вызывают положения кн. 3 ГК Нидерландов об общем совместном имуществе. Статья 166 этой книги содержит следующую норму: "Об общем совместном имуществе идет речь, когда один или несколько имущественных объектов совместно принадлежат двум или нескольким участникам". Статьи 168 и 169 устанавливают правила пользования и "заведования" общим совместным имуществом. Последующие несколько статей закрепляют нормы о порядке совершения распорядительных действий в отношении общего имущества, распределении доходов и плодов от его использования, порядке реализации общего имущества за долги одного из участников. Сходство между перечисленными нормами и традиционными правовыми конструкциями, характеризующими общую собственность, поразительно. Бросается в глаза также использование голландским законодателем вещно-правовой терминологии при формулировке норм, относящихся к общему совместному имуществу: в законе говорится о "пользовании" таким имуществом, о разделе "плодов и прибыли" от использования имущества и даже о "реализации" и "продаже" этого имущества (т.е. о распоряжении им). Любопытно, что в кн. 5 ГК Нидерландов имеется разд. 5 "Общая собственность", но ее нормы касаются только недвижимости (ст. 60). Нахождение положений об общем имуществе за пределами структурного подразделения кодекса, посвященного вещным правам, а также отсутствие в кн. 3 упоминания о праве собственности на общее совместное имущество формально дают основание предположить, что за исключением недвижимости (ведь на недвижимость прямо закреплено право общей собственности, правда, в другой книге кодекса) права "участников" (термин, используемый в ГК) на общее совместное имущество, в том числе даже на движимые вещи, не являются правом собственности!

В кн. 3 можно обнаружить и другие примеры использования вещно-правовой терминологии при описании тех или иных прав на имущество. Так, в п. 2 ст. 212, п. 3 ст. 215 упоминается право узуфруктария распоряжаться имуществом, являющимся предметом узуфрукта.

На основании изложенных примеров можно сделать вывод, что в ГК Нидерландов для описания некоего права на имущество разработана юридическая конструкция, не только содержательно, но и терминологически идентичная праву собственности в его классической интерпретации. Нельзя не заметить, что пресловутое право на имущество никак не поименовано и не описано на законодательном уровне.

Отрицая право собственности на имущество, не являющееся вещью, голландский законодатель не попытался создать юридическую конструкцию, описывающую право на такие объекты, и оказался не в силах сколько-нибудь внятно раскрыть содержание этого права как самостоятельной, отличной от права собственности юридической категории. Кроме того, избежать применения института права собственности в отношении имущественных прав разработчикам кодекса так и не удалось: в ст. 47 кн. 7 сказано, что купля-продажа может относиться также к имущественному праву постольку, поскольку это соответствует природе данного права. Договор купли-продажи, как известно, опосредует переход права собственности, и ГК Нидерландов в этом плане не делает исключения: одной из обязанностей продавца названа передача предмета договора в собственность покупателя (п. 1 ст. 9 кн. 7).

Очень любопытным выглядит содержание ГК Латвии. Именно в нем юридическая конструкция res incorporales закреплена на законодательном уровне. В соответствии со ст. 841 вещи бывают материальные и нематериальные. К нематериальным вещам относятся всевозможные личные, вещественные и обязательственные права, поскольку они считаются составной частью имущества*(16). Такой подход, несомненно, во многом революционен: до этого о res incorporales говорили лишь в теории, соотнося и даже отождествляя их с нормативно установленными объектами гражданских прав, теперь же конструкция бестелесной вещи получила нормативное закрепление.

В отечественной цивилистике невозможность владения бестелесным имуществом - едва ли не главный аргумент противников распространения режима права собственности на нематериальные имущественные ценности*(17). Как же этот вопрос решается в ГК Латвии? Статья 875 фиксирует общее правило, согласно которому предметом владения могут быть как вещи в узком смысле, т.е. материальные, так и нематериальные вещи (права). В римском праве эпохи Юстиниана была разработана концепция possessio iuris - владения правом, которое отождествлялось с фактическим пользованием этим правом*(18). Этот подход и реализован в ГК Латвии. В силу ст. 877 владеть можно только такими правами, которые можно долгосрочно или повторно использовать; владеть можно любыми правами, если есть фактическая возможность использовать их по своему усмотрению независимо от других лиц, если они прямо используются в свою пользу.

В том же духе сформулировано еще несколько норм кодекса: чтобы приобрести во владение права, необходимо, как и при приобретении права владения вещью, физическое обладание, связанное с фактическим использованием приобретаемых прав, и желание использовать это обладание как свое право (ст. 891); если кто-либо хотя бы только однажды использовал права, то этого уже достаточно, чтобы он приобрел эти права во владение (ст. 894) и т.д. Хорошо известно также, что в римском праве для наличия владения (possessio) необходимы были два элемента: corpus possessionis (буквально "тело" владения, т.е. само фактическое обладание) и animus possessionis ("душа" владения - намерение, воля на владение имуществом как своим)*(19). Аналогичное дробление владения в отношении нематериальных вещей производит и латвийский законодатель в ст. 891: чтобы приобрести во владение права, необходимо физическое обладание, под которым понимается их использование или возможность использования (аналог corpus possessionis), и желание использовать это право как свое собственное (animus possessionis).

Было бы ошибкой думать, что столь расширительное толкование объектов права собственности в законодательстве Латвии - исключительный, из ряда вон выходящий случай. Г.Н. Андреева пишет: "Если придерживаться принятого в большинстве стран Европы деления объектов права собственности на бестелесное и телесное имущество, то под влиянием научно-технической революции существенно расширился перечень бестелесного имущества за счет финансовой (акции, векселя), коммерческой и интеллектуальной (литературной, художественной, промышленной) собственности. Это отражается и на конституционном регулировании в виде положений о праве собственности на имущество фондов (конституции Эквадора 1998 г., Колумбии 1991 г.), акции промышленных компаний (Конституция Исландии 1944 г. в редакции 1995 г.), имущество, находящееся в коммерческой собственности (Конституция Эквадора 1998 г.), фабричную марку, название предприятия (Конституция Бразилии 1988 г.), спектр электромагнитных частот для распространения сигналов радио, телевидения и других СМИ (Конституция Эквадора 1998 г.), ядерную энергию (Конституция Болгарии 1991 г.) и др."*(20)

Обратимся к еще одному источнику - учебному пособию по гражданскому и семейному праву развивающихся стран (1989 г.). В данной работе в числе важнейших тенденций эволюции права собственности в развивающихся странах указано увеличение нового класса "объектов, относящихся к так называемым вещам в требовании (иначе говоря, бестелесным вещам), возникшим "в силу самого характера современной экономики и коммерции". Это прежде всего промышленная и "интеллектуальная" собственность (дизайны, торговые марки, патенты и лицензии, ноу-хау, авторские права и т.п.), не говоря уже о традиционных обязательственных документах (ценных бумагах). Быстрый рост этого класса объектов свидетельствует об известном стирании граней между вещным и обязательственным правом, об определенном отходе от исключительно вещно-правовой концепции собственности"*(21).

Подведем некоторые итоги. Анализ законодательства государств романо-германской правовой системы позволяет прийти к выводу о том, что существуют три различных способа конструирования правовых институтов, регулирующих отношения по поводу бестелесного имущества.

Первый способ - полное исключение таких отношений из сферы регулирования вещного права. Этим путем пошел голландский законодатель, вследствие чего возникла необходимость создавать особые юридические конструкции для регулирования данных правоотношений. Сделать это не удалось, пришлось разбивать нормативный материал об имуществе на две части: общую - о правах на имущество вообще - и особенную - распространяющуюся только на вещи, с положениями о праве собственности и вещных правах. В итоге в ГК Нидерландов два едва ли не идентичных по содержанию комплекса прав: первый применяется только к материальным вещам, а второй - к нематериальному имуществу. Причем даже законодательная терминология в обоих случаях используется одинаковая - вещно-правовая. Кроме того, разработчиков голландского ГК можно упрекнуть в непоследовательности: несмотря на принципиальное непризнание права собственности на права, допускается купля-продажа прав, опосредующая переход права собственности на них. Таким образом, при нынешнем состоянии цивилистической мысли попытка создать в отношении оборотоспособных прав особые нормы законодательства, которые бы регулировали общественные отношения по поводу таких объектов, приводит к появлению правовых конструкций, в своих принципиальных чертах идентичных правовым конструкциям вещных прав, прежде всего права собственности. Поэтому целесообразно напрямую применять положения о вещных правах к данным объектам.

Второй способ - установление в качестве общего правила запрета на применение норм о вещных правах к нематериальным объектам с одновременным закреплением исключений из этого правила, когда, напротив, такие нормы распространяют действие на res incorporales, - избран немецким законодателем и реализован в ГГУ. Исследование текста Уложения позволяет сделать вывод, что техническим способом достижения этого правового результата стало применение к правам фикции вещи. С позиций законодательной техники второй вариант, несомненно, предпочтительнее первого, так как позволяет надлежаще регулировать общественные отношения по поводу этих объектов без ненужного дублирования материала.

Наконец, третий способ - прямое включение невещественных объектов в сферу регулирования вещных прав в качестве общего правила с исключениями, причем обычно эти исключения даже не закреплены нормативно, так как нераспространение отдельных норм о праве собственности и иных вещных правах на res incorporales вытекает из нематериальной природы такого имущества. Этот подход - полная противоположность второму. Он нашел отражение в ГК Латвийской Республики, где напрямую говорится о существовании бестелесных вещей.

В заключение следует задаться вопросом о том, какой способ предпочтительнее: "немецкий" или "латвийский". Представляется, что ответ на него зависит от степени вовлеченности невещественных товаров в экономический оборот. Если перечень таких объектов и их участие в экономической жизни государства невелики, то "германский" подход себя оправдывает. Однако постепенное развитие отношений по поводу нематериальных объектов создает ситуацию, при которой требуется увеличение числа норм закона, закрепляющих применение в отношении них положений о вещных правах в целом и о праве собственности в частности. Особенно это стало заметно, когда появились новые нетрадиционные нематериальные объекты гражданских прав, отнесение которых к правам (а в ГГУ признается только один вид бестелесных имуществ - отчуждаемые права), по меньшей мере, спорно (скажем, электрическая и иные виды энергии, информация). В таком случае количество исключений из общего правила о материальности объектов вещных прав становится столь большим, что целесообразнее превратить исключения в правило и законодательно установить право собственности и иные вещные права на нематериальное имущество. Поскольку значение этих нетрадиционных нематериальных объектов гражданских прав в народном хозяйстве современных государств велико, думается, наступило время признать "латвийский" способ законодательной регламентации отношений по поводу res incorporales наиболее правильным.

Д.В. Федотов,

аспирант УрГЮА (Екатеринбург)

"Российский юридический журнал", N 4, июль-август 2011 г.

------------------------------------------------------------------------

*(1) Цит. по: Дождев Д.В. Римское частное право: учеб. для вузов. М., 1996. С. 324.

*(2) Санфилиппо Ч. Курс римского частного права: учеб. / под ред. Д.В. Дождева М., 2002. С. 52.

*(3) Гримм Д.Д. К учению об объектах прав // Вестн. гражданского права. 2007. N 1. С. 216.

*(4) Там же. С. 216.

*(5) Там же. С. 220.

*(6) Саватье Р. Теория обязательств. Юридический и экономический очерк. М., 1972. С. 53.

*(7) Мурзин Д.В. Ценные бумаги - бестелесные вещи. Правовые проблемы современной теории ценных бумаг. М., 1998. С. 79.

*(8) См., например: Дозорцев В.А. Принципиальные черты права собственности в Гражданском кодексе // Гражданский кодекс России. Проблемы, теория, практика: сб. памяти С.А. Хохлова / отв. ред. А.Л. Маковский. М., 1998. С. 231-235; Брагинский М.И. Гражданский кодекс и объекты права собственности // Журн. рос. права. 1997. N 11. С. 77-83; Гумаров И. Понятие вещи в современном гражданском праве России // Хоз-во и право. 2001. N 3. С. 81-84; Новоселова Л.А. Определение объектов права собственности // Гражданин и право. 2001. N 2. С. 21-22; Рыбалов А.О. О новых попытках ревизии понятия права собственности // Вестн. Высшего Арбитражного Суда РФ. 2005. N 10. С. 151-163 и др.

*(9) Здесь и далее текст ГГУ приводится по кн.: Гражданское уложение Германии: Вводный закон к Гражданскому уложению / пер. с нем.; науч. ред. А.Л. Маковский и др. М., 2004.

*(10) Мурзин Д.В. Бестелесные вещи // Цивилистические зап.: межвуз. сб. науч. тр. М.; Екатеринбург, 2004. Вып. 3. С. 323.

*(11) Подробнее см.: Василевская Л.Ю. Учение о вещных сделках по германскому праву. М., 2004. С. 328-329.

*(12) Там же. С. 329-340.

*(13) Гамбаров Ю.С. Гражданское право. Общая часть / под ред. В.А. Томсинова. М., 2003. С. 590.

*(14) Мурзин Д.В. Бестелесные вещи. С. 324.

*(15) Здесь и далее текст ГК Нидерландов приводится по кн.: Гражданский кодекс Нидерландов. Кн. 2, 3, 5, 6 и 7 / пер. М. Ферштмана. Лейден, 2000.

*(16) Здесь и далее текст ГК Латвии приводится по кн.: Гражданский кодекс Латвийской Республики / пер. с лат. И. Алфеевой. СПб., 2001.

*(17) См., например: Дозорцев В.А. Указ. соч. С. 231.

*(18) Санфилиппо Ч. Указ. соч. С. 190.

*(19) См., например: Санфилиппо Ч. Указ. соч. С. 184-185; Дождев Д.В. Указ. соч. С. 326.

*(20) Андреева Г.Н. Объекты права собственности в конституциях зарубежных стран: ретроспективный взгляд // Конституционное и муниципальное право. 2007. N 2. С. 6.

*(21) Гражданское и семейное право развивающихся стран: учеб. пособие / под ред. В.В. Безбаха, В.К. Пучинского. М., 1989. С. 92-93.