Уголовное преследование и правозащитная функция суда (Ф. Багаутдинов, А. Васин, "Российская юстиция", N 8, август 2000 г.)

Уголовное преследование и правозащитная функция суда

Уголовное преследование в сфере публичных отношений предполагает функцию государства по привлечению лиц, подозреваемых или обвиняемых в совершении преступлений, к уголовной ответственности и поддержанию государственного обвинения в суде. Привлечение лица к ответственности, которое происходит на досудебных стадиях уголовного процесса, связано с применением мер государственного принуждения, в том числе достаточно суровых, таких, как, например, задержание или заключение под стражу. Это обусловливает особую важность правильного понимания правовой природы уголовного преследования и его соотношения с расследованием уголовных дел. Однако, как показывает действующая нормативная база и позиция ряда правоведов, в этом принципиальном вопросе до сих пор отсутствует четкое представление о понятии уголовного преследования, а также сохраняются несомненные, на наш взгляд, заблуждения.

Так, Конституционный Суд РФ в постановлении от 14 января 2000 г., принятом в связи с жалобой И.П. Смирновой и запросом Верховного Суда РФ, выразил позицию, согласно которой уголовное преследование на досудебной стадии процесса считается равнозначным расследованию преступлений и обе эти функции начинаются с момента возбуждения уголовного дела. В п. 4 мотивировочной части данного постановления, в частности, говорится, что актом возбуждения уголовного дела начинается публичное уголовное преследование от имени государства в связи с совершенным преступным деянием..., в соответствии с чем ...правила о порядке возбуждения дела предваряют регулирование расследования, т.е. той досудебной стадии уголовного процесса, в ходе которой на специальные указанные в законе органы и должностных лиц возлагаются обязанности по раскрытию преступлений, изобличению виновных, формулированию обвинения и его обоснованию.... Такая трактовка порождает сразу несколько правовых коллизий и входит в жесткое противоречие с целым рядом норм российской Конституции и действующего УПК. В самом деле, если уголовное преследование отныне считается начатым с момента возбуждения уголовного дела, его уже нельзя отождествлять с функцией обвинения, поскольку это нарушало бы презумпцию невиновности (ч. 1 ст. 49 Конституции РФ) и противоречило требованиям ст. 20 УПК о всестороннем, полном и объективном исследовании обстоятельств дела. Но в таком случае совершенно не понятны опасения Конституционного Суда в отношении того, что возбуждением уголовного дела суд осуществляет несвойственные ему функции и способствует обвинению.

Кроме того, исходя из позиции Конституционного Суда, уголовное преследование теперь нельзя понимать как деятельность по привлечению лица к уголовной ответственности, поскольку в соответствии с ч. 2 ст. 108 УПК уголовное дело возбуждается по признакам преступления или, как принято говорить, по факту преступного деяния, а не в отношении какого-либо конкретного лица, что тоже является воплощением конституционного принципа презумпции невиновности. Единственным случаем в сфере публичных отношений, когда закон допускает возбуждение уголовного дела в отношении конкретного лица, является протокольная форма досудебной подготовки материалов (ч. 4 ст. 415 УПК). Кстати, Конституционный Суд РФ в постановлении от 20 апреля 1999 г. почему-то не указал данный протокол в качестве правового основания для рассмотрения дела в суде (п. 7 мотивировочной части). Но этот случай является исключением из общего правила. Здесь с учетом специфики протокольной формы досудебной подготовки материалов совпадение моментов возбуждения уголовного дела и предъявления лицу обвинения представляется в большей степени механическим, чем концептуальным.

Еще одним проявлением непоследовательности в позиции Конституционного Суда относительно уголовного преследования является однобокий подход к задачам уголовного судопроизводства. Суд справедливо указал, что возбуждение уголовного дела и начатое таким образом расследование возлагает на уполномоченные законом органы и должностных лиц обязанности по раскрытию преступлений, изобличению виновных, формулированию и обоснованию обвинения. Однако при этом Суд ни словом не обмолвился о том, что в задачу уголовного судопроизводства входит не только справедливое наказание каждого совершившего преступление, но и недопущение привлечения к уголовной ответственности и осуждения ни одного невиновного. Причем обе эти задачи равновелики, а, возможно, последняя, не упомянутая Судом, в некотором смысле даже более значима. Ведь не случайно же существует убеждение, что цена ошибки при оправдании виновного гораздо ниже, чем при осуждении невиновного. Тем самым Суд необоснованно акцентировал внимание лишь на обвинительной стороне уголовного процесса.

Замечания, высказанные в особом мнении судьи Конституционного Суда РФ Н.В. Витрука, представляются нам совершенно обоснованными и справедливыми.

Таким образом, понятие уголовного преследования оказалось размытым и неясным. По нашему мнению, уголовное преследование необходимо понимать, действительно, как функцию обвинения, но исчислять ее не с момента возбуждения уголовного дела, а со времени привлечения лица к уголовной ответственности. Возбуждение дела является лишь началом расследования, которое при наличии соответствующих обстоятельств может завершиться и без уголовного преследования. Не случайно Конституция РФ связывает возникновение права на защиту как основного инструмента противостояния обвинению не с возбуждением уголовного дела, а с привлечением лица к уголовной ответственности с момента задержания, заключения под стражу или предъявления обвинения.

В связи с этим требует скорейшей корректировки и действующее российское законодательство, определяющее понятие уголовного преследования. В частности, в ст. 1 Федерального закона "О прокуратуре Российской Федерации" (в редакции Федеральных законов от 17 ноября 1995 г. и 10 февраля 1999 г.) закреплена лишь функция уголовного преследования без упоминания о расследовании уголовных дел. О том, что это не частный порок законодательной техники, свидетельствует ч. 1 ст. 31 данного Закона, которая гласит: "Осуществляя уголовное преследование, органы прокуратуры проводят расследование по делам о преступлениях, отнесенных уголовно-процессуальным законодательством Российской Федерации к их компетенции". При такой формулировке расследование любого преступления возможно исключительно в рамках осуществления уголовного преследования, что, как уже отмечалось, совершенно неверно. Справедливо обратное: при расследовании уголовных дел органы прокуратуры осуществляют (могут осуществлять) уголовное преследование.

Небезынтересно, что в прежнем, еще союзном законе о прокуратуре формулировки в части соотношения производства расследования и осуществления уголовного преследования были вполне корректны. Так, в ст. 3 в качестве одного из основных направлений деятельности прокуратуры указывалось следующее: "Борьба с преступностью и другими правонарушениями, расследование преступлений, привлечение к уголовной ответственности лиц, совершивших преступление, обеспечение неотвратимости ответственности за преступление".

Правовая позиция, выраженная в постановлении Конституционного Суда РФ от 14 января 2000 г., затрагивает еще одну важную проблему. Речь идет о полноте осуществления правозащитной функции суда. Положения российской Конституции, особенно ст.ст. 45 и 46, позволяют утверждать, что судебная защита является основным и универсальным государственным средством гарантирования прав и свобод человека и гражданина. Само осуществление правосудия является разновидностью правозащитной деятельности. В сфере публичных отношений возбуждение уголовного дела представляет собой единственную и обязательную форму правового реагирования на достаточные сведения о наиболее опасном преступном посягательстве на закон, которое всегда предполагает нарушение прав жертв преступлений. Если теперь суды отстраняются от этой формы реагирования, да еще под предлогом осуществления правосудия, то это, естественно, не может не сказаться на полноте их правозащитной деятельности. Между тем возбуждение уголовного дела, равно как и судебный контроль за законностью и обоснованностью мер пресечения (последнее, кстати, признано тем же Конституционным Судом соответствующим Конституции даже в том случае, если суд первой инстанции сам избирает меру пресечения в отношении конкретного лица, в том числе в виде содержания под стражей), ни в коей мере не предопределяет вопроса о виновности лица в совершении преступления и, следовательно, не может повлиять на объективность и беспристрастность правосудия. Правда, п. 6 мотивировочной части названного постановления имеет целью несколько сгладить негативные последствия устранения суда от возбуждения уголовных дел и обязывает суд направлять соответствующие материалы для проверки в органы дознания и следствия. Однако тем самым суд фактически перепоручает исконно присущие ему правозащитные функции и лишается возможности выразить собственную позицию по поводу признаков преступления, которая, кстати, может отличаться от позиции органов дознания и следствия. Очевидно, роль и значение суда в функционировании правовых механизмов защиты личности существенно ограничиваются.

Ф. Багаутдинов,

прокурор г. Казани,

кандидат юридических наук,

А. Васин,

старший помощник прокурора

Республики Татарстан