Оценка вины в контексте исследования уголовно-релевантного факта (А.Ю. Ширяев, журнал "Российский юридический журнал", N 6, ноябрь-декабрь 2015 г.)

Оценка вины в контексте исследования уголовно-релевантного факта

А.Ю. Ширяев,

кандидат юридических наук, старший помощник

прокурора г. Кушвы (Кушва)

Журнал "Российский юридический журнал", N 6, ноябрь-декабрь 2015 г., с. 142-150.

В научной литературе и судебной практике термин "преступление" обозначает, во-первых, виновно совершенное деяние, запрещенное уголовным законом под угрозой наказания (ст. 14 УК РФ); во-вторых, запрещенное уголовным законом общественно опасное деяние, совершенное невменяемым или малолетним. К лицам, не достигшим возраста уголовной ответственности, применяются принудительные меры медицинского характера или помещение в специальное учебно-воспитательное учреждение закрытого типа (подп. 1 и 2 ст. 15, подп. 4 п. 2 ст. 22 Закона "Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних")*(1).

Вина - это признак, присущий преступлению лишь строго в уголовно-правовом смысле, ибо нельзя сказать, что малолетний или невменяемый совершают деяние виновно. Однако если вина как субъективный признак преступления есть только умысел или неосторожность, то факт совершения невменяемым или малолетним общественно опасного деяния, запрещенного уголовным законом, не содержит ни умысла, ни неосторожности. Рассмотрим два примера.

Первый. Р. освобожден от уголовной ответственности за совершенное им в состоянии невменяемости покушение на умышленное убийство В., находящегося в беспомощном положении. Районный суд применил к нему принудительные меры медицинского характера в виде принудительного лечения в психиатрическом стационаре общего типа*(2). Отклоняя доводы кассационной жалобы о переквалификации действий Р. с ч. 3 ст. 30, п. "в" ч. 2 ст. 105 на ч. 1 ст. 116 УК РФ, судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда указала, что суд первой инстанции дал надлежащую оценку и пришел к обоснованному выводу о доказанности совершения Р. в состоянии невменяемости общественно опасного деяния, предусмотренного ч. 3 ст. 30, п. "в" ч. 2 ст. 105 УК РФ. Из обстоятельств дела следует, что Р. неожиданно схватил двумя руками потерпевшего спереди за шею и начал сжимать ее так, что тому стало трудно дышать. На крик потерпевшего прибежала В. Увидев ее, Р. отпустил В. и ушел в свою комнату.

Оставляя юридическую квалификацию действий Р. по ч. 3 ст. 30, п. "в" ч. 2 ст. 105 УК РФ без изменений, высшая судебная инстанция должна была, как минимум, исходить из того, что Р., совершивший покушение на убийство в состоянии невменяемости, действовал с прямым умыслом на лишение жизни В. (ч. 3 ст. 30 УК РФ).

Второй пример. Находясь возле торгового киоска, О. открыто похитила у потерпевшей преклонного возраста кошелек с деньгами. В своих показаниях О. пояснила, что для приобретения спиртного (денег у нее не было) она выхватила кошелек из рук незнакомой бабушки и убежала. О. признана совершившей запрещенные уголовным законом деяния, предусмотренные ч. 1 ст. 161 УК РФ. К ней применены принудительные меры медицинского характера в виде помещения в психиатрический стационар специализированного типа*(3).

Возникает вопрос: если лицо не осознает общественной опасности своих действий, открыто изымая вещь из чужого владения, то можно ли тогда просто логически подвести его действия под определение грабежа?

Согласно выводам судебно-психиатрических экспертиз данные субъекты не могли осознавать фактического характера и общественной опасности своих действий и руководить ими. Однако следует учитывать различные уровни и формы понимания фактического характера действий. Без сомнения, невменяемый не способен рефлексивно осознавать обстоятельства своего поведения в той же форме, что и нормальный индивид. С точки зрения С. Лема, осознавать - значит осуществлять в плоскости предметных целостностей соответствующие им акты различения и выбора. О. преследовала корыстную цель (хотела потратить деньги на спиртное), скрывалась от преследования, связно объяснила мотив своих действий*(4). Вспомним С.В. Познышева, писавшего, что "...вменяемость есть совокупность психических свойств, при наличии которых законодательство признает человека способным отвечать перед уголовным судом, нести уголовную ответственность"*(5).

В таком случае смысл суждения "А. совершил грабеж умышленно" не тождествен смыслу суждения "А. совершил грабеж виновно", ведь факт совершения грабежа невменяемым или малолетним подразумевает, что лицо действовало с намерением кого-то именно ограбить (не украсть, не оскорбить, не причинить боль), т.е. просто преследовало конкретную цель. Когда мы квалифицируем действие, то умысел для нас означает детерминирующий действие его конечный момент, "проект" результата, придающий действию направление и определяющий его предел. Именно такое понятие умысла используется в законе и на практике для квалификации деяний, разграничения смежных составов и решения вопросов соучастия, стадий и множественности. Но разрешаются ли этим и вопросы вины?*(6)

Если мы утверждаем, что вина имеет относительную, но существенную самостоятельность от умысла и неосторожности, то значит, что умышленно совершить преступное деяние как виновно, так и невиновно может и вменяемый субъект. Таким образом, наличие умысла окончательно не предопределяет вину.

Существует ли умысел на причиняющее вред (например, здоровью) деяние, когда лицо действует в состоянии необходимой обороны? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к примеру.

В ходе конфликта, возникшего на почве личных неприязненных отношений, Р., схватив топор, стал угрожать убийством супруге Б. Последний, опасаясь за жизнь жены, действуя в пределах необходимой обороны, удерживая Р. за руку, в которой находился топор, нанес ему удар молотком по голове и отобрал топор. Однако Р. продолжал вести себя крайне агрессивно, крича "Зашибу!", замахнулся кулаками на Б. В ответ Б. нанес Р. молотком удар по левой теменной области.

Б. обвинили в умышленном причинении Р. повреждения в виде открытой черепно-мозговой травмы, расцениваемого как тяжкий вред здоровью*(7). Признав Б. виновным, районный суд указал, что второй удар молотком по голове Р. нанесен, когда у последнего уже не было топора в руках, в связи с чем действия Б. носили умышленный характер расправы и не были вызваны состоянием необходимой обороны. По мнению суда, лишенный топора Р. реальной угрозы ни для кого не представлял.

Суд апелляционной инстанции, оправдывая Б., отметил, что по смыслу закона состояние необходимой обороны возможно и в случаях, когда оборонявшийся ошибочно полагал, что посягательство лишь приостановлено.

Суд второй инстанции пришел к заключению, что фактически посягательство со стороны потерпевшего Р. не прекращалось, и Б. реально опасался осуществления угроз. Но отменяет ли данный вывод утверждение об умышленном характере действий Б.?

Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 27 сентября 2012 г. N 19 "О применении законодательства о необходимой обороне и причинении вреда при задержании лица, совершившего преступление" умалчивает об умысле на причиняющее вред деяние. В качестве субъективного критерия, исключающего уголовную ответственность в силу невозможности объективной оценки степени и характера опасности нападения, в нем обоснованно названо не отсутствие умысла, а эмоциональное состояние обороняющегося лица (испуг, замешательство в момент нападения и т.п.)*(8). На наш взгляд, намерение причинить тот или иной вред посягающему внутренне присуще всем лицам, находящимся в состоянии необходимой обороны. Поэтому вопросы установления умысла при оценке ситуаций, связанных с необходимой обороной, не имеют аналитической ценности для юридического исследования факта уголовного правонарушения. Цель отражения нападения не отменяет целенаправленности причинения вреда посягающему. Ситуацию, предусмотренную ч. 2.1 ст. 37 УК РФ, нельзя свести к отсутствию умысла на причиняющие вред действия. Интенсивность противоправных действий нападающего, которая лишает защищающееся лицо возможности четко определить правомерный вариант поведения, исключает вину.

Более того, ситуация, предусмотренная ч. 1 ст. 37 УК РФ (опасность чужих неправомерных действий для жизни), означает признание законодателем правомерности действий обороняющегося, совершенных с намерением причинить любой вред посягающему.

Насколько отчетливо момент правомерности необходимой обороны может быть отграничен от вины, если виной признается психологическое понятие умысла? Поставленный вопрос важен для правовой оценки ситуаций, где обороняется человек, находящийся в состоянии невменяемости.

И. совершила запрещенное уголовным законом деяние, предусмотренное ч. 1 ст. 105 УК РФ. Она нанесла своему сожителю К. один удар кухонным ножом в область грудной клетки. От ранения в сердце К. скончался на месте происшествия*(9).

К., злоупотреблявший спиртными напитками, во время совместного проживания с И. неоднократно избивал ее. В день происшествия сожители распивали спиртное у своих знакомых. И. возвратилась домой одна. Пришедший вслед за ней в возбужденном состоянии К. набросился на И., нанося ей множественные удары кулаками и ногами по лицу, голове и телу. В ходе избиения (продолжалось около часа) К. упрекал И. в измене, оскорблял ее. И. вызвала полицию, но подавать заявление о побоях отказалась. Наряд полиции забрал К. в участок. Когда К. вернулся, он стучал в дверь, оскорблял и угрожал И. Разбив стекло, через форточку залез в квартиру и вновь стал избивать И. По словам женщины, К. как будто озверел. На кухне он несколько раз ударил И. руками по голове, затем вилкой нанес ей удар в предплечье. И. убежала от К. в комнату. Рассказать о том, что было дальше, она не может. В памяти всплывает лишь лежащий на полу К. с ножом в груди (нож обычно находился на кухне). В содеянном И. раскаялась и пояснила, что, вероятно, ударила К. ножом, так как была сильно напугана.

В данном случае вины И. в убийстве нет, ибо она находилась в состоянии невменяемости. Но если бы И. оказалась вменяемой, законно ли было признать ее виновной? Если нет, тогда законно ли применение принудительных мер в отношении невменяемой И.? По нашему мнению, отождествление вины с умыслом затрудняет прояснение этого момента. Согласно заключению экспертной комиссии И. находилась в состоянии временного психического расстройства - патологического аффекта (по типу реакции короткого замыкания); не могла осознавать фактического характера и общественной опасности своих действий и руководить ими; имеющееся психическое расстройство связано с возможностью причинения иного существенного вреда либо опасностью для себя и других лиц, поэтому И. нуждается в принудительных мерах медицинского характера в виде амбулаторного принудительного лечения у врача-психиатра. Однако данный вывод, послуживший основанием решения о применении к ней мер уголовно-правового характера, касается исключительно психического расстройства личности и, отражая лишь медицинский аспект, не касается правовой оценки действий, которые, как представляется, были правомерной обороной. Во всяком случае, невменяемость не лишает лицо, подвергнувшееся нападению, права на необходимую оборону во многом потому, что посягательство на невменяемого вполне может быть противоправно. Правомерно ли решение о применении уголовно-правовых мер в связи с фактом действий, не образующих уголовного правонарушения? С нашей точки зрения, нет.

Уголовно-противоправный тип поведения, сформулированный в диспозиции уголовного закона, должен отличаться от схожих с ним разрешенных правом типов поведения настолько, чтобы каждый, определяя свой поступок, мог предвидеть наступление уголовно-правовых последствий в случае нарушения запрета и действовать в соответствии со своим предвидением. Конституционный Суд РФ признал положение ч. 4 ст. 222 УК РФ, "предусматривающее уголовную ответственность за незаконный сбыт холодного оружия, не соответствующим Конституции РФ в той мере, в какой данное законоположение не предполагает возможность учета специфики использования оружия, имеющего культурную ценность, и не позволяет лицу, желающему реализовать оружие как предмет, имеющий культурную ценность, осознавать общественно опасный и противоправный характер своих действий, а также предвидеть их уголовно-правовые последствия"*(10).

Пример. В отношении У. было возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 30 и ч. 4 ст. 222 УК РФ, которое состояло в том, что она пыталась реализовать в антикварных магазинах два кортика. Суд, квалифицировав ее действия как покушение на незаконный сбыт холодного оружия, приговорил ее к шести месяцам лишения свободы условно с испытательным сроком шесть месяцев*(11). Согласно заключению эксперта изъятые у У. кортики являются холодным колющим оружием, изготовлены промышленным способом и относятся к оружию стандартному армейскому образца 1935 г. и стандартному морскому армейскому. В письме Федеральной службы по надзору за соблюдением законодательства в области охраны культурного наследия Министерства культуры РФ сообщалось, что оба кортика обладают признаками оружия, имеющего культурную ценность, и подлежат историко-культурной экспертизе. Ходатайство У. о проведении экспертизы отклонено. Конституционный Суд РФ, рассматривавший жалобу У., указал, что "до настоящего времени в правовом регулировании порядка приобретения и хранения оружия, имеющего культурную ценность, в том числе старинного (антикварного) холодного оружия, имеет место рассогласованность и соответственно сохраняется неопределенность в правилах его продажи гражданам. В подобных условиях собственники такого оружия в нарушение требований ч. 1 ст. 19 и ч. 3 ст. 55 Конституции РФ лишены возможности принять правильное решение, какими из этих норм, взаимно не согласованных и противоречивых, но имеющих, по существу, одинаковую юридическую силу, надлежит руководствоваться при его продаже, и, как следствие, осознать противоправный характер своего поведения (соответствующего одному отраслевому режиму, но не отвечающего другому), тем более - его общественно опасный характер, а также предвидеть его правовые последствия, в том числе наступление уголовной ответственности".

Уголовно-правовое значение данного примера заключается в том, что в ситуации системной неопределенности правового регулирования оборота холодного оружия, имеющего культурную ценность, вина субъекта исключается невозможностью определения правомерности совершенного поступка. Если психологическое понятие умысла позволяет установить характер поведения как положительный факт, то нормативный аспект вины связан с проверкой и установлением отсутствия потенциально возможных оправдывающих субъекта конкретных обстоятельств, т.е. с тем, что можно назвать "негативными фактами"*(12).

Пример. По результатам проверки заявления Г. следователь вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела за отсутствием состава преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 139 УК РФ (незаконное проникновение в жилище с применением насилия) в действиях Д. и В.*(13)

Д. и В. - взыскатели по исполнительному производству, возбужденному по решению суда, согласно которому несовершеннолетняя Ю., проживающая с матерью А., передается бабушке В. и отцу Д. в первую и третью неделю каждого месяца в определенное время, а потом возвращается домой. (На повестки судебного пристава-исполнителя мать-должник в суд не являлась и была объявлена в розыск.) В день передачи ребенка судебный пристав-исполнитель и взыскатели Д. и В. прибыли к месту, где, по их сведениям, находилась девочка. Проживающая по этому адресу сестра должника Г. впустила судебного пристава-исполнителя в квартиру, но передать ребенка отказалась. Тогда Д., оттолкнув Г., вошел в жилище и забрал дочь.

Отказав в возбуждении уголовного дела, следователь был прав в том, что Д. не может быть признан виновным в действиях, реализующих родительское право по судебному решению о моменте передачи ребенка. Существует общая норма (ч. 2 ст. 13 ГПК РФ), устанавливающая обязательность вступивших в силу судебных решений*(14). Психологическое понятие умысла объясняет, как действовал человек в пределах соответствия общему типу поведения, запрещенного уголовным законом, но оценка вины должна относиться лишь к факту уголовного правонарушения, который, как показано, определяется кроме общих типологических черт еще и индивидуальными чертами правовой ситуации.

Если умысел и неосторожность закладываются законодателем в конструкции субъективной стороны деяния, то вина не поддается окончательному определению на уровне диспозиции, поскольку на нее влияют индивидуальные факторы, зависящие от ситуации и наличия извиняющих обстоятельств.

Во многих языках мира слово "вина" означает умаление правового статуса правонарушителя (нем. Schuld - долг, англ. guilt - грех), она неразрывно связана с суждением о виновности конкретного лица в уголовном правонарушении, налагающем на него неблагоприятные правовые последствия. Такое понимание вины, характерное для европейского уголовного права и практики Европейского Суда, следует учитывать и отечественным судам. Так, дело в отношении Р., по которому было возобновлено производство ввиду появления новых обстоятельств и отмены обвинительного приговора, передано на новое судебное рассмотрение*(15). Основанием для отмены приговора послужило нарушение положений п. 1 ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, выразившееся в несоблюдении принципа справедливости судебного разбирательства. Европейский Суд отметил, что районный суд, отказывая в удовлетворении ходатайства об изменении Р. меры пресечения, вышел за пределы установленных стандартов. В формулировке районным судом преступного деяния, в котором подозревался Р., уже подразумевалась его вина в совершенном преступлении. Мы полагаем, что причиной отмены приговора послужило непонимание судом различия между подозрением в совершении умышленного деяния и установлением вины.

В.Б. Малинин и А.Ф. Парфенов, исследуя объективную сторону преступлений, приводят следующий пример. Некто возвращался домой в переполненном автобусе. Во время резкого торможения он инстинктивно вытянул вперед руку и попал в глаз женщине, стоявшей рядом, причинив невольным действием его потерю*(16). Бесспорно, что вины данного лица нет и оно не понесет уголовной ответственности. Но почему такой вывод очевиден? Потому что причинившее вред движение было рефлекторным, человеку нельзя ставить в вину совершение неконтролируемых им телодвижений и видеть в них умысел или неосторожность. Сфера действий, подвластных правовому регулированию, ограничена пределами человеческих действий волевой природы, непроизвольные телодвижения, пусть и причинившие вред, с точки зрения права не могут рассматриваться как действия вообще. Так, в немецкой уголовно-правовой доктрине понятие действия играет роль "первого фильтра" и означает, что отсутствие произвольности телодвижений или личностного самовыражения исключает уголовно-правовую относимость факта как не образующего деяние*(17).

Поскольку суждение "А. невиновен в деянии Х" вполне совместимо с суждением "А. умышленно совершил деяние Х", то оценка вины должна быть завершающей и дана после выявления поведенческих умысла и неосторожности. Вина может быть определена только при разрешении вопроса, виновен ли подсудимый в совершении преступления (п. 4 ч. 1 ст. 299 УПК РФ). Это предполагает, что умысел или неосторожность установлены ранее при разрешении предварительного вопроса, является ли деяние преступлением, и каким пунктом, частью, статьей УК РФ оно предусмотрено (п. 3 ч. 1 ст. 299 УПК РФ).

Вместе с тем интенция оценки вины исходно предопределяет характер исследования криминального факта. Если устанавливается отсутствие умысла и неосторожности, то уголовно-правовая релевантность факта отпадает. Если умысел и неосторожность есть поведенческие характеристики запрещенного уголовным законом деяния, то оно может образовать уголовное правонарушение, которое повлечет применение мер уголовно-правового или профилактического характера. И только если установлена вина, последствием умышленного или неосторожного уголовного правонарушения может стать наказание.

Предмет оценки вины включает:

а) подлежащий вменению факт уголовного правонарушения, имманентно содержащий умысел или неосторожность как психологический тип сформулированного в норме поведения;

б) наличие формально определенных законом признаков общего субъекта;

в) возможность осознания виновным лицом неправомерности действий и предвидения наступления уголовно-правовых последствий;

г) наличие состояния свободного самоопределения в ситуации действия и выбора неправомерного поведения.

Вина есть особый факт, означающий момент сознательного пренебрежения общеправовым императивом "Поступай правомерно" (в том числе и при небрежности), поэтому субъект заслуживает умаления правового статуса за совершенное правонарушение. Это подразумевает не столько связь субъекта с деянием (что касается поведенческого умысла и неосторожности), сколько связь нормы с субъектом, инициированную посредством противоправной воли последнего. Таким образом, вина - связь правовой нормы с конкретным лицом, изменяющая его правовой статус и порождающая правовые последствия в виде наказания. Данная связь - индивидуальное воплощение нормы в реальность - правомерна и действительна, только если и норма, и деятель отвечают определенным условиям для их прочного эмпирико-нормативного синтеза, формирующего конкретное правоотношение уголовной ответственности.

Список литературы

Апелляционное определение судебной коллегии по уголовным делам Свердловского областного суда от 8 ноября 2013 г. по делу N 22-122279/2013 // Архив Свердловского областного суда. 2013.

Кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 9 апреля 2007 г. по делу N 45-о07-26 об оставлении без изменения постановления Свердловского областного суда от 14 декабря 2006 г.

Малинин В.Б., Парфенов А.Ф. Объективная сторона преступления. СПб., 2004.

Материалы проверки Кушвинского МРСО N 458-со-09 // Архив прокуратуры Свердловской области. 2009.

Материалы уголовного дела N 110020134 // Архив прокуратуры г. Кушвы Свердловской области. 2011.

Материалы уголовного дела N 176034 // Архив прокуратуры г. Кушвы Свердловской области. 2011.

Назаренко Г.В. Уголовно-релевантные психические состояния лиц, совершивших преступления и общественно опасные деяния: моногр. М., 2009.

О применении законодательства о необходимой обороне и причинении вреда при задержании лица, совершившего преступление: постановление Пленума Верховного Суда РФ от 27 сентября 2012 N 19 // Рос. газ. 2012. 3 окт.

О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое: постановление Пленума Верховного Суда от 27 декабря 2002 г. N 29 (в ред. от 23 декабря 2010 г.)

Об объявлении амнистии в связи с 100-летием учреждения Государственной Думы в России: постановление Государственной Думы ФС РФ от 19 апреля 2006 г. N 3043-IV ГД // Рос. газ. 2006. 21 апр.

Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних: Федеральный закон от 24 июня 1999 г. N 120-ФЗ // СЗ РФ. 1999. N 26. Ст. 3177.

Познышев С.В. Основные начала науки уголовного права. М., 1912.

Постановление Конституционного Суда РФ от 17 июня 2014 г. N 18-П по делу о проверке конституционности части четвертой статьи 222 Уголовного кодекса Российской Федерации и статей 1, 3, 6, 8, 13 и 20 Федерального закона "Об оружии" в связи с жалобой гражданки Н.В. Урюпиной // Рос. газ. 2014. 2 июня.

Постановление Президиума Верховного Суда РФ от 14 мая 2014 г. N 6-П14 // БВС РФ. 2014. N 10.

Рассел Б. О пропозициях: что они собой представляют и каким образом обозначают // Рассел Б. Избранные труды. Новосибирск, 2007.

Уголовное право. Общая часть: учеб. / отв. ред. И.Я. Козаченко. М., 2008.

Фристер Г. Уголовное право Германии. Общая часть / пер. с нем. М., 2013.

------------------------------------------------------------------------

*(1) СЗ РФ. 1999. N 26. Ст. 3177.

*(2) Кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 9 апреля 2007 г. по делу N 45-о07-26 об оставлении без изменения постановления Свердловского областного суда от 14 декабря 2006 г.

*(3) Материалы уголовного дела N 176034 // Архив прокуратуры г. Кушвы Свердловской области. 2011.

*(4) Согласно Г.В. Назаренко осознание фактического характера своих действий зачастую присуще шизофреникам, лишающим жизни другого человека, слабоумным, совершающим насилие, и другим лицам, совершающим общественно опасные деяния, а способность к осознанию социального значения своих действий (бездействия) как уровень понимания соответствует тому смыслу, который законодатель ранее вкладывал в выражение "Отдавать себе отчет в своих действиях" (Назаренко Г.В. Уголовно-релевантные психические состояния лиц, совершивших преступления и общественно опасные деяния: моногр. М., 2009. С. 91). Этот автор обоснованно утверждает, что законодательная формула невменяемости может быть ограничена указанием на уровень понимания, характеризующий неспособность "осознавать общественную опасность своих действий (бездействия), поскольку способностью осознавать фактический характер своего деяния могут обладать не только вменяемые субъекты, но и невменяемые лица" (Там же. С. 91-92).

*(5) Познышев С.В. Основные начала науки уголовного права. М., 1912. С. 188-189. Для нас важна мысль ученого о том, что "вменяемость не есть нечто существующее само по себе, независимо от человеческих идей и интересов", т.е. вменяемость принадлежит к сфере социальных оценок личности, границы ее условны.

*(6) В пользу отрицательного ответа на этот вопрос говорит п. 12 постановления Пленума Верховного Суда от 27 декабря 2002 г. N 29 "О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое" (в ред. от 23 декабря 2010 г.). Возможность квалифицировать действия лица как групповое хищение есть и в том случае, если остальные участники группы не достигли возраста уголовной ответственности.

*(7) Апелляционное определение судебной коллегии по уголовным делам Свердловского областного суда от 8 ноября 2013 г. по делу N 22-122279/2013 // Архив Свердловского областного суда. 2013.

*(8) См.: п. 4 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 сентября 2012 N 19 "О применении законодательства о необходимой обороне и причинении вреда при задержании лица, совершившего преступление" (Рос. газ. 2012. 3 окт.).

*(9) Материалы уголовного дела N 110020134 // Архив прокуратуры г. Кушвы Свердловской области. 2011.

*(10) Постановление Конституционного Суда РФ от 17 июня 2014 г. N 18-П по делу о проверке конституционности части четвертой статьи 222 Уголовного кодекса Российской Федерации и статей 1, 3, 6, 8, 13 и 20 Федерального закона "Об оружии" в связи с жалобой гражданки Н.В. Урюпиной // Рос. газ. 2014. 2 июня.

*(11) У. была освобождена от назначенного наказания на основании подп. 1 п. 2 постановления Государственной Думы от 19 апреля 2006 г. N 3043-IV ГД "Об объявлении амнистии в связи с 100-летием учреждения Государственной Думы в России".

*(12) Понятие "негативный факт" в философии применял Б. Рассел. Для задач настоящего исследования негативный факт означает достоверность отсутствия некоторых конкретных обстоятельств, исключающих уголовную ответственность. Понятие негативного факта не заменимо простым отсутствием факта, так как оно логически необходимо для установления отношений совместимости и несовместимости высказываний о фактах (Рассел Б. О пропозициях: что они собой представляют и каким образом обозначают // Рассел Б. Избранные труды. Новосибирск, 2007. С. 224-228).

*(13) Материалы проверки Кушвинского МРСО N 458-со-09 // Архив прокуратуры Свердловской области. 2009.

*(14) Осуществление права как обстоятельства, исключающего уголовную ответственность, отсутствует в законе, но сформулировано в доктрине (Уголовное право. Общая часть: учеб. / отв. ред. И.Я. Козаченко. М., 2008. С. 404-405).

*(15) Постановление Президиума Верховного Суда РФ от 14 мая 2014 г. N 6-П-14 // БВС РФ. 2014. N 10. С. 27-28.

*(16) Малинин В.Б., Парфенов А.Ф. Объективная сторона преступления. СПб., 2004. С. 37.

*(17) Фристер Г. Уголовное право Германии. Общая часть / пер. с нем. М., 2013. С. 129-130.