Российская теория права: вызовы времени и ответы истории (Ю.Е. Пермяков, журнал "Lex Russica", N 10, октябрь 2015 г.)

Российская теория права: вызовы времени и ответы истории

Ю.Е. Пермяков,

кандидат юридических наук, доцент кафедры

теории и истории государства и права,

международного права Самарского государственного университета

Журнал "Lex Russica", N 10, октябрь 2015 г., с. 14-31.

Теория права: вызовы времени

Научная интерпретация метафоры

В настоящей статье затронута проблема актуальности юридической науки в целом и общей теории права в частности. Хотелось понять и по возможности выразить предметное содержание актуальности как одного из главных принципов современной науки, одного из условий ее практической значимости, отказавшись от понимания актуальности как произвольного перечня предпочтительных тем. Я не располагаю возможностями для широкого исторического обзора становления зарубежной и отечественной теории права, для чего понадобилась бы особая методология, объясняющая в хронологической последовательности исторический смысл и логическую преемственность чрезвычайно большого количества научных публикаций двух последних столетий. Однако, надеюсь, историческая тема, в частности нарративная проблематика, т.е. история как рассказ о случившемся, здесь все же присутствует, поскольку предпринята попытка понять методологические основания, исключающие или осложняющие повествование о праве как о чрезвычайно важном событии современности. Сложность его исторического описания подмечена была еще К. Марксом, который не признавал у права ни самостоятельной истории, ни своей судьбы: "право само по себе ничего не дает, а только санкционирует существующие отношения"*(1).

Название статьи должно, по мысли автора, готовить читателя к выводу о том, что на вопросы теоретиков права отвечает не столько сама наука, сколько история, точнее - повсеместная практика заключаемых в юридическую форму правовых суждений, юридическая техника, режим законности, легитимность власти и состояние правовой культуры в целом. Без этого предположения мысль об исторической ответственности юридической науки, скорее всего, будет воспринята как фигура речи, более уместная для торжественных собраний.

Нет сомнения в том, что обоснование актуальности перестало быть одним из обязательных условий публикации научного труда, как это было принято в советский период истории. Сама постановка вопроса о научности юридической теории в эпоху постмодерна многим кажется старомодной. Актуальное перестало быть универсальным определением. Но, как представляется, это и составляет самый актуальный для теоретического разрешения вопрос - сумеет ли юридическая наука ответить на вызовы времени и сохранить в себе способность описывать правовую реальность, прогнозировать развитие права и содействовать повышению его эффективности с учетом исторической ситуации и особенностей культурного контекста или, будучи обращенной лишь к самой себе, подобно двум поставленным друг против друга зеркалам, окончательно превратится в текст, воспроизводящий сам себя в бесконечной череде публикаций.

Трудно согласиться с тем, что проблема создания цельной, непротиворечивой и работающей теории права всегда была актуальна в правоведении на протяжении двух последних столетий*(2). Временами не только наука о праве, но и само право как феномен исторической действительности теряли свою актуальность и оценивались в политическом, морально-религиозном измерении или же с высоты господствующей идеологии как явление чуждого мира, пережиток прошлого и вынужденная уступка злу*(3). А.В. Поляков полагает, что окончательное разрешение этой задачи - построение работающей науки о праве - принципиально недостижимо, однако, по его мнению, это обстоятельство не исключает модернизацию существующих правовых теорий, которые должны отвечать "хотя бы на запросы своего времени"*(4). Безусловно, время предъявляет новые требования к стилю научного мышления, поскольку меняется сам образ жизни, стратегия коллективного выживания, оно в метафизическом, естественно, смысле предъявляет счет исторической состоятельности каждому поколению и каждой эпохе. Не только научная теория, но и сама духовная ситуация времени никогда не бывает окончательной. Однако соответствие запросам времени и смена способа исторического существования становятся фактом и предметом научного описания, когда в социальной действительности о себе заявляет новый субъект права, чьи притязания на справедливость и признание достоинства материализуются в конкретных актах законотворчества и правосудия. Как справедливо подчеркивает И.Л. Честнов, предмет юриспруденции зависит от того, какой тип правопонимания господствует в данную эпоху, в данной культуре и в данном научном сообществе*(5).

Вряд ли тема актуальности философско-правовых размышлений могла привлечь к себе внимание сторонников юснатуралистического правопонимания. Вечное и неизменное естественное право не нуждается в совершенствовании, в какое бы столетие пытливый ум ни задавался разгадкой мировой гармонии и замысла Творца. Актуальным, т.е. способным порождать нечто настоящее и укорененное в действительности, мыслилось одно лишь следование людей абсолютным и непререкаемым законам мироздания. На вопрос о том, что горит в аду, обыкновенно отвечали: своеволие*(6). В средневековой философии субъект, т.е. тот, кто способен к действию, приподнимался над своей тварной природой и обретал способность к преобразованию и творчеству лишь в той мере, в которой сам подлежал воздействию свыше (subiectae - "подлежащий")*(7). Деятель побуждаем духом, он не располагает самостоятельной энергией творчества. В религиозно-метафизическом аспекте действие трактовалось как проявление божественной воли, поскольку "в Боге бытие и действие тождественны"*(8). Способность приобретать и хранить в себе религиозный опыт понималась как отличительная и самая существенная сторона человека. Раскрывая значение, которое Абеляр придавал понятию "субъект", С.С. Неретина делится важным наблюдением. Абеляр, пишет она, "не случайно употребляет "субъект" вместо обычного "человек", подчеркивая стилистическую неправильность, ибо в раскаянии, угрызениях совести, покаянии, исповеди фиксируются моменты самосознания и самодетерминации человека, в эти моменты перестающего быть простецом, обычным прихожанином, но, напротив, осмысляющего себя преобразователем (мастером, магистром, т.е. чудодеем) мира. Сказать так можно о том, кого предполагаешь живущим в горизонте личности, или - что в данном случае одно и то же - в горизонте Бога..."*(9).

Субъект религиозного опыта в эпоху Просвещения трансформируется в субъекта познания, ибо, как писал Г.В. Лейбниц, "нельзя любить Бога, не зная его совершенств, и это познание заключает в себе начала истинного благочестия"*(10). Актуальность познания в метафизическом смысле обрело новое значение - как истинность и состоятельность познающего, который в декартовском понимании растворен в практикуемом им методе. Соответственно, в эту же эпоху возникло подозрение в том, что методы исследования права могут увлечь в сторону от действительности. Действительное перестало пониматься как праведность или чувственная данность, она обретала свою онтологическую состоятельность лишь в свете абсолютных критериев разума и разрыва с традицией. Ощущение современности, т.е. несовпадения существующего с сущностью и следующего из этого обстоятельства нравственного императива построения новой науки, способной получить подлинное знание о праве, стало первой предпосылкой дифференциации исследований по степени их актуальности. Поэтому в качестве первоочередной задачи современной науки о праве Георг Гегель в статье 1802 г. определил воссоединение опытной науки с философией: у науки "должна быть отнята ее единичность, ее принцип должен быть познан в его высокой сопряженности и необходимости и именно благодаря этому полностью освобожден"*(11). Неактуальными, т.е. не имеющими отношения к действительности, отвечающей запросам разума, были названы все прежние способы исследования естественного права, основанные на "эмпирическом созерцании", неспособном в объяснении права достигнуть универсального единства и органической целостности.

Образ права как абсолютного единства был подвергнут критике представителями исторической школы права по двум направлениям: с одной стороны, естественное право не дано в действительности, с другой - само рассуждение о нем не является философией, поскольку предметом философии может быть только то, что имеет историю*(12). Ход истории не подчинен понятиям человеческого разума. Понятие актуального, еще неотрефлексированное и не выраженное в качестве принципа научного исследования, тем не менее уже заняло свое место в системе научного поиска Ф. Савиньи и его последователей, поскольку наука права должна иметь дело не с застывшей реальностью, а с "подвижной природой человеческих отношений" (Г.Ф. Пухта) и, как следствие, - с неизбывным противоречием нового права со старым. В качестве актуальной задачи правоведения выдвигалось создание научного инструментария для распознания внутреннего совершенства права, "невнятно шепчущего народного духа", как будут не без сарказма писать об этой исследовательской установке радикальные сторонники позитивизма. Эта задача оказалась невыполненной, однако связь права с внешней средой, отказ от слепого заимствования положений римского права, четкое размежевание философии права и практической юриспруденции, а также сближение истории и реальной жизни - все это ставилось в заслугу исторической школе права ее последующими критиками.

Как известно, наиболее радикальным из них выступил К. Маркс с убийственной оценкой методологии одного из основателей исторической школы права - Г. Гуго. Маркс писал в 1844 г.: "Школа, которая подлость сегодняшнего дня оправдывает подлостью вчерашнего, которая объявляет мятежным всякий крик крепостных против кнута, если только этот кнут - старый, унаследованный, исторический кнут; школа, которой история показывает, как бог Израиля своему слуге Моисею, только свое a posteriori, - эта историческая школа права изобрела бы поэтому немецкую историю, если бы сама не была изобретением немецкой истории"*(13). Оставаясь под впечатлением от идей Гегеля, Маркс воспроизводил не только его основные постулаты, но и придавал им особую резкость: "недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность, сама действительность должна стремиться к мысли"*(14).

Итак, в свете марксистского учения требование, обращенное к действительности, своим основанием должно было иметь не отвлеченный нравственный идеал, а состояние самой действительности.

Эти яростные философские споры происходили на фоне достаточно спокойного течения жизни в самой юридической догматике XIX в., которая в то время являла собой больше некое ремесло, введение в делопроизводство, или, выражаясь современным языком, одну из отраслей социальной технологии. Признаки и отличительные особенности науки были ей свойственны в очень малой степени. Помогая юристам правильно понимать друг друга в процессе их профессиональной деятельности, догматика права очерчивала круг юридических понятий с предзаданным (и потому - необсуждаемым) содержанием. Это обстоятельство вызывало в то время справедливые упреки. Необходимость в новой науке, где бы буква закона не решала спор о сущности правового явления, Р. Иеринг попытался выразить посредством понятий рецептивной и продуктивной юриспруденции, задачу последней он усматривал в создании юридических конструкций с опорой на внутреннюю диалектику юридического отношения*(15).

Общественная неудовлетворенность догматической юриспруденцией и правовой аксиоматикой, возникшей на почве неприятия крепостного права и бюрократического произвола, просматривается в произведениях русской художественной литературы многих авторов (Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин), политической публицистике диаметрально противоположных по своим убеждениям авторов (М.А. Бакунин, К.П. Победоносцев и др.), а также в научных публикациях российских правоведов в последней трети XIX в.*(16) Резкой оценке подвергались не только сам правопорядок, но и право как чуждая европейская ценность ("вексельная честность"), несовместимая с предназначением России. Обоснование политических и правовых реформ сопровождалось моральными либо политическими соображениями, но отнюдь не научными, поскольку науки о том, какое будущее нужно России, нет*(17). С.А. Муромцев в статье "Что такое догма права" (1885), указывая, что задачи правоведения заключаются в различении законов группы явлений, образующих право, делал однозначный вывод о том, что такая задача не может быть поставлена перед догмой права, которая, по своей сути, есть описательное правоведение*(18). П.И. Новгородцев в статье 1902 г. ставил задачи юридической науке таким образом: она "...должна проникнуться живым чутьем действительности, умением слышать неумолкаемое биение жизни и отзываться на великие задачи времени"*(19). Он полагал, что ей необходима "...гораздо более широкая система научных понятий и средств, для того чтобы выйти за черту мелкой техники"*(20). Ю.С. Гамбаров в статье, опубликованной в 1907 г., также выражал недоумение по поводу того, что наука о праве, имеющая дело с насущнейшими интересами людей в их личной и общественной жизни, продолжает оставаться сухой и непопулярной. Он возражал против сведения изучения права к изучению и толкованию законов, поскольку право - элемент целого, его изучение не может игнорировать связь права с социальной средой и факт исторической изменчивости права*(21). Аналогичные претензии к юридической догматике высказывали также другие видные теоретики права*(22).

Различение идеала и действительности не было для юридической науки чем-то новым, оно лежало в основе возрождаемой теории естественного права, для которой актуальное, отвечая запросам критического духа, было иносказательным выражением требований высшего нравственного закона. Опасение, что при постановке вопроса о нравственных основах будущего правопорядка естественное право утратит юридическую окраску и уйдет в область этики, было вполне определенно высказано Г.Ф. Шершеневичем*(23). Он выступал против априорности общественного идеала, каким бы он ни был по своему содержанию. "Субъективный идеал, оторванный от почвы действительности, как чудная мечта, способен пленить отдельные умы, увлечь на время силою своего настроения, но не убедить, не создать прочную основу для деятельности государственной власти, не проникнуть в сознание массы"*(24).

Таким образом, на первых порах становления юридической науки ее актуальность постулировалась как достаточно абстрактное требование соответствия действительности, производное от того обстоятельства, что сама действительность постоянно влияет на право, "...право и жизнь, жизнь и право неотделимы друг от друга и стоят в вечном взаимодействии"*(25).

Одним из первых теоретиков права, попытавшимся осмыслить вопрос о том, что именовать актуальностью, или на языке того времени - "очередными задачами настоящего момента", был профессор Харьковского университета Н.А. Гредескул. С его точки зрения, право представляет собой живое общественное явление и как таковое должно быть осмыслено не догматически, в рамках юриспруденции понятий, а социологически, т.е. методами реалистической юриспруденции, в основу которых, по его мнению, следует положить воззрения Р. Иеринга*(26). Преимущества социологического подхода к изучению права в противовес концепции естественного права и исторической школе права автор видел в том, что эта теория давала возможность решить самую важную в области права практическую задачу - разумно созидать право*(27). Юрист им мыслился как третейский судья в борьбе общественных классов, независимый ни от запросов власти, ни от требований населения. Истинной задачей суда он полагал не защиту права, а его распознавание. Н.А. Гредескул считал, что современное право, взращенное на принципах индивидуализма, исчерпало себя, поскольку не обеспечивает равной защиты тем, кто по своему личному или имущественному состоянию нуждается в особой защите закона. Соответственно, в качестве актуальной задачи теории права он формулировал требование согласования частных и общественных интересов*(28), что фактически нивелировало юридическую теорию, превращая ее в теорию власти.

Видение власти как рупора современности отчасти соответствовало ее месту в российской истории, где именно она, а не гражданское общество предпринимала по собственной инициативе самые радикальные реформы. Поэтому неудивительно, что между двумя русскими революциями и даже несколько ранее в сознании российских юристов актуальное становилось синонимом политического, а само политическое в скором будущем - синонимом революционного. С этого момента осмысление актуальности присутствует в науке как реакция на кризисное состояние права, правовой культуры и, соответственно, самой науки о праве. Эта встревоженность пронизывает работы П.И. Новгородцева "Идея права в философии Вл. С. Соловьева" (1901), "Введение в философию права: кризис современного правосознания" (1909), знаменитую статью Б. Кистяковского "В защиту права" (1909), его книгу "Социальные науки и право" (1916) и др. И даже обращение к соотношению права и силы, которое предпринял в своем первом научном исследовании убежденный монархист И.А. Ильин, было продиктовано этим же ощущением ослабления роли права в общественной жизни, о чем он сам поведал на первой странице сочинения*(29). Под силой он понимает способность реального к действованию*(30). Он формулирует, как представляется, блестящую догадку: "Для того, чтобы понятие права сблизилось с понятием силы или тем более поглощалось им, необходимо, чтобы оно само перенеслось в онтологический ряд, чтобы право так или иначе само становилось членом реального ряда, получило значение чего-то реального"*(31).

В 1900 г. Л.И. Петражицкий публикует "Очерки философии права", в которых заявляет о необходимости новой науки, которая бы дополнила историческое и практико-догматическое изучение права. Эту науку он именует политикой права*(32). Свои последующие работы он посвящает разработке ее методологических основ, в частности интроспективному методу, однако завершения этой работы не последовало*(33). Между тем его обращение к непосредственному правовому опыту, описание и осмысление психологических оснований правовых притязаний было оценено как "сенсационное открытие" и востребовано другим поколением юристов и в другую эпоху*(34). Его "психологическая теория права" изрядно дезориентировала современников своим названием, справедливо полагавших, что право, как явление объективной действительности, превышает уровень межличностной коммуникации.

Представляется, что интерес к личности как основанию права в концепции Л.И. Петражицкого оправдан не психологическими, а экзистенциально-онтологическими соображениями*(35). Его методология начинается с исследования вопроса о том, "где находятся и как должны быть отыскиваемы субъекты"*(36). Право как фактор общественной жизни и система учреждений, с его точки зрения, существует и способно меняться посредством системы правовой мотивации индивидуального и массового поведения*(37).

Он отрицал физическую и историческую реальность юридических конструкций, но утверждал о реальном существовании субъекта права и субъекта обязанности, каждый из которых переживает в своем сознании правовое суждение*(38). Похожие методологические начала можно встретить в работах другого выдающегося теоретика права - И.А. Покровского, который в 1917 г. объяснял объективные свойства права, в частности его формальную определенность, историческими условиями существования человека: когда выживание требует большой личной энергии и инициативы, определенность права становится вопросом самой личности*(39).

Таким образом, российская наука в предреволюционный период была близка к выводу о том, что научное описание правовой реальности имеет место там, где повествуется о жизни и судьбе субъекта права, именно он, а не политическая власть, оказывается в центре правовой картины мира. Его образ поведения вписывается в логику права, т.е. некую обусловленную правовыми нормами последовательную цепочку актов, в том числе и потому, что правовые притязания соответствуют его представлениям о самом себе и той социально-психологической ситуации, внутри которой он расположен со своим контрагентом.

Крушение права и проблема эмпирических оснований юридической науки

В революционный период и во время Гражданской войны актуальным становится лишь то, что сопряжено с классовой борьбой. Публикации того времени настойчиво подчеркивают это обстоятельство. Интерес к политическим основаниям права какое-то время становится определяющим в юридической литературе. Выбор государства в качестве отправной точки для определения сущности права и специфики юридического надолго определяет аксиоматику отечественного правоведения. Концепция "пролетарского права", разрабатываемая в условиях военного коммунизма деятелями советской юстиции (Н.В. Крыленко, Д.И. Курский, П.И. Стучка), имела своей задачей легитимацию революционного насилия и властного произвола. Опасность утраты правовой формы как таковой была более чем очевидной, поскольку любая правовая форма ограничивает политическое содержание, с чем вряд ли могли согласиться сторонники классового правопонимания, для которых сила господствующего класса была безусловным критерием легитимности самого права. Советская теория заявила о себе прежде всего однозначным отказом как от буржуазного права, так и от основных понятий буржуазной юриспруденции*(40). В предисловии ко второму изданию своего труда "Общая теория права и марксизм" (1926) Е.Б. Пашуканис предостерегал научное сообщество от скорых решений, и в частности от сведения марксистской теории права к истории классовой борьбы. По его мнению, советская юриспруденция не может обойтись без абстрактных и общих определений, свойственных юридическому мышлению как таковому. Он обосновывал научный статус юриспруденции, которую его современники были склонны понимать исключительно как прикладную и техническую дисциплину. Он писал: "Такая общая теория права, которая ничего не берется объяснять, которая заранее поворачивается спиной к фактам действительности, т.е. к социальной жизни, и имеет дело с нормами, не интересуясь ни их происхождением (вопрос метаюридический!), ни их связью с какими-либо материальными интересами, может, разумеется, претендовать на звание теории разве только в том смысле, в каком говорят, например, о теории шахматной игры"*(41).

Действительность, которая придает общественным отношениям форму права, в его теории представлена товарным обменом, участники которого обретают свою правосубъектность как состоявшиеся в акте обмена товаровладельцы. Его концепция, получившая название "меновая теория права", претендовала раскрыть социально-историческую обусловленность права. Решение этой задачи осложнялось ставшим в начале ХХ в. привычным соскальзыванием теории права в сторону психологии либо социологии. Сохранение за общей теорией права статуса самостоятельной науки, по мнению Е.Б. Пашуканиса, могло гарантировать внимание к сущности правовой формы, которая, подобно экономической стоимости товара, неуловима для социологического анализа реальных отношений. Стоимость нельзя обнаружить, например изучая натуральное хозяйство. Аналогично этому, правовая форма также присутствует не во всех отношениях, из которых складывается историческая реальность. Е.Б. Пашуканис подчеркивал методологическую сложность в изучении права, в частности ускользание правовой формы из сектора научного наблюдения и анализа: в рамках психологических или социологических подходов обычно обсуждают вопрос о содержании права, объявляя юридические определения фикциями, но "вопрос о форме права как таковой вовсе не ставится"*(42).

Его однозначно отрицательное отношение к уяснению правовой формы посредством признаков внешней, "государственно-организованной принудительности" не только шло вразрез с политической практикой того времени, упраздняющей какую бы то ни было правовую форму, но и давало повод зарубежным критикам противопоставить его концепцию в качестве образца марксистского правопонимания тем научным позициям, которые определяли основное течение советской юридической науки. Публикации советских теоретиков права последующего исторического периода полны догматических утверждений и отличаются предельной осторожностью, для которой в недалеком будущим подберут эвфемизм "мелкотемье". Демонстрация лояльности марксистско-ленинскому учению, а точнее - таким его интерпретациям, которые соответствовали политической конъюнктуре, определили научную атмосферу самых мрачных десятилетий советского периода. Теоретико-философская основа юридической науки, которая была разработана представителями зарубежной или дореволюционной культуры в спорах о догматике права, не могла быть задействована в полной мере советскими учеными, поскольку условием их собственного научного творчества выступал однозначный отказ от "реакционной" методологии. Любое сходство в методах или частных выводах с обобщенным, внеклассовым представлением о правовой материи грозило ученому изгнанием и расправой. Научная критика того периода носила ярко выраженный конфронтационный и идеологический характер, она нередко сопровождалась навешиванием на оппонентов политических ярлыков и последующим уголовным преследованием. Ученые, не разделявшие господствующих идей, были вынуждены создавать тексты без всякой перспективы их дальнейшей публикации*(43).

Послевоенное время запомнилось всем как борьба с низкопоклонством перед Западом и космополитизмом. В науке искали заговорщиков*(44). Признание в наиболее абстрактном виде общности правовых институтов советского и буржуазного права расценивалось как политическая диверсия. Теоретические ошибки советских ученых квалифицировались как злонамеренная фальсификация науки*(45). Изоляционизм в политике и во всех сферах культуры советского общества к началу 50-х гг. достиг своего апогея. Образцом научной критики стала расправа как политическая реакция на интеллектуальную угрозу.

К середине 50-х гг. политическое противостояние в партийных кругах, обусловленное неоднозначным отношением номенклатуры к практике массовых репрессий и демонстративному отказу от коллективного руководства страной, не могли не сказаться на отношении к юридической практике и юридической науке. С одной стороны, на совещаниях и научных конференциях представители власти привычно констатировали, что юридическая наука находится в долгу перед партией и правительством, упрекали ее в том, что она неэффективно разоблачает реакционную сущность буржуазной идеологии*(46). С другой - предлагали юридической науке обратиться к собственному предмету и основной недостаток издаваемых монографий по общей теории права видели в "публицистических рассуждениях", в том, что они "растворяются в общих вопросах, которые по сути дела входят в область исторического материализма"*(47).

Свой статус объективной инстанции в вопросе о формировании права советская юридическая наука приобрела лишь после хрущевской оттепели, когда обсуждение научных проблем перестало носить черты политической проработки*(48). Возрождение юридической науки в 60-е гг. прошлого века начиналось с идеологических позиций - с нового прочтения первоисточников марксизма, с борьбы за чистоту марксистско-ленинской теории и, в частности, с обоснования отказа от псевдомарксистской концепции права, которую насаждал А.Я. Вышинский*(49). Лейтмотивом многих публикаций звучали призыв приблизить юридическую науку к нуждам практики и предостережение о волюнтаристском характере идеи о скором отмирании государства и права. Однако самой актуальной темой признавалась - в свете недавнего исторического опыта - тема законности, по мнению М.С. Строговича, - сквозная тема всех научных исследований в различных отраслях советской юридической науки*(50).

Тема законности действительно составляла актуальную проблему теории права, поскольку без убеждения в наличии объективных оснований реализации правовых предписаний рассуждения об оптимальных моделях правовой политики или юридической техники лишались какого-либо смысла. Проблема законности прежде всего заключает в себе вопрос об исторической состоятельности права. Где истоки той силы, которая заставит общество считаться с правом как историческим фактом и будет принуждать к исполнению и соблюдению права? Какой областью социальной реальности востребована эта сила?

То, как определялась законность самим М.С. Строговичем, отвечает в большей степени признакам мифа, нежели научного объяснения. С его точки зрения, законность - это "строгое и неуклонное соблюдение и исполнение советских законов всеми органами Советского государства, всеми учреждениями и общественными организациями, должностными лицами и гражданами"*(51). Каким образом такое состояние правовой действительности достигается, оставалось без объяснений. Законность наделяется признаками действующего субъекта: она требует подчинения и составляет неотъемлемое качество политического режима. Указание руководящих партийных органов на необходимость укрепления законности служит одновременно ее единственным объяснением и доказательством ее существования.

Идеологическое обоснование актуальности права как запроса современности, говорить от имени которой было привилегией партийного руководства, стало отличительной чертой советской науки. Итоги партийных съездов периодично обсуждались на первых страницах солидных юридических журналов, и предположение о том, что юридическая наука сама вправе без всякого политического руководства определять собственные задачи, казалось многим дурным тоном*(52). Лейтмотивом научных публикаций этого рода были призывы из трансцендентно расположенного источника развивать правовые формы социалистической демократии, укреплять правопорядок, причем, как правило, без серьезного обращения к самой действительности, что предполагало бы соответствующий научный инструментарий. Вопрос о соответствии норм права общественным отношениям не имел практического решения, и потому любое высказывание, констатирующее такое соответствие, равно как и отрицающее его, не отвечало признакам научности. Утверждения о соответствии права характеру регулируемых отношений предполагает способность к обзору целостного объекта. Однако общество по отношению к самому себе не способно выступить в роли внешнего наблюдателя, оно не располагает возможностями адекватного самоописания*(53). Практика - прерогатива действительного, а не вымышленного субъекта. Актуальностью правовых исследований отличались лишь те работы, авторы которых, будучи, как правило, представителями отраслевых юридических наук, могли описать проблемную ситуацию как несоответствие статуса и характера деятельности, содержания нормы и практики ее применения. Акцент, как правило, делался на дефектности средств правового регулирования и несовершенстве юридического механизма реализации прав и обязанностей, поэтому наличие каких-либо рекомендаций законодателю или правоприменителю считалось общепризнанным критерием научности.

Вопрос о собственных эмпирических основаниях советскую теорию права на протяжении ее истории практически никогда не волновал. Было очевидно, что юридическая практика и законотворческая деятельность нуждаются в научных рекомендациях и представляют собою обширное поле для научных наблюдений и критического анализа. Материалы судебной практики и прокурорского надзора иллюстрировали теоретические положения практически во всех журналах, где имелись рубрики для соответствующих отраслевых наук. Дело лишь в том, что ни один факт, заимствованный у юридической практики, не был способен опровергнуть научный тезис, поскольку для любого события юридическая теория могла легко подобрать такое определение и выбрать такую интерпретацию, которые оставляли бы в неприкосновенности любой научный и идеологический постулат. Поскольку большинство правоведов сходились во мнении о том, что предметом теории права выступают общие закономерности правовой действительности, сама теория права позиционировала себя как фундаментальная наука. Любой вопиющий факт беззакония или законодательного абсурда мог быть ею сочтен нетипичным явлением, противоречащим общим закономерностям. В итоге правовая реальность оставалась неузнанной, неидентифицированной, критически неосмысленной. Ученый мог произвольно формулировать те или иные закономерности, в том числе и упрочение законности*(54). Возражения могли последовать лишь от идеологически мыслящего оппонента. Лишенное внимания к себе со стороны научного сообщества, право подчинялось не собственным принципам, а случайной прихоти партийного или государственного чиновника. Можно привести достаточно много примеров того, как советское законодательство совершенствовалось вопреки логике его основных положений. В более жесткой формулировке из уст С.С. Алексеева, одного из самых авторитетных отечественных теоретиков права, прозвучало горькое разочарование: даже в эпоху перестройки в СССР, стране, насквозь пронизанной догмами и порядками сталинского тоталитарного режима, задача утверждения верховенства права не ставилась*(55). Его вывод относительно постсоветского периода также неутешителен: право используется для прикрытия "фактической силовой политики... оно не стало высшим регулятором поведения людей в их практической жизни"*(56). Политические процессы в России последнего десятилетия, о которых еще будут написаны серьезные исторические исследования, дополняют привычную картину правовой реальности, где в условиях слабой государственной, т.е. легитимной, власти господствуют коррупция и обычаи криминального мира.

В постсоветской науке интерес к правовой реальности и правообразованию стал политически актуальным. Для ее описания потребовалось обратиться к категориям патологии и аномального*(57). Однако чувство актуальности, монопольно принадлежавшее ранее партийным инстанциям, стало достоянием каждого, кто бы пожелал высказать свое мнение о должном - будь то свобода, справедливость, безопасность или общее благо. В итоге научная полемика юристов до сих пор несет в себе черты публичного исповедания общественной веры (С.Л. Франк) и идеологического сражения*(58).

Возвращение теорией права своего утраченного научного статуса невозможно, если само право удалено из социальной практики либо заменено его эрзацами - клановой моралью, профессиональной этикой, конфессиональными нормами. Обретение права - удел далеко не всех некогда исторически существовавших народов, многие из которых так и не создали своей государственности или потеряли ее вследствие различных по своей природе дезинтеграционных процессов. Поэтому консолидация российского общества на правовых началах, защита права, в том числе политическими, юридическими и интеллектуальными средствами, - вот тот опыт, в описании которого только и может состояться теория права как практическая юриспруденция*(59). Каждый факт состоявшегося легитимного правового суждения образует материальную основу разнообразной по своей природе и многоплановой по своей структуре и значению социальной практики, именуемой правом.

Специфика юридического в свете нарративной проблематики

Поддерживая либертарную теорию права, разработке которой посвящены многие работы В.С. Нерсесянца, Н.В. Варламова так постулировала задачи современной философии права: "Либертарно-правовая интерпретация источников права должна ответить на вопросы, почему право объективируется именно в этих формах и что (применительно к каждой из них) способно обеспечить позитивацию собственно права (а не произвола правоустановителя), т.е. сформулировать принципы правотворчества (или, точнее, правоустановления)"*(60). Ответы на эти актуальные для догматики права предполагают понимание сущности и признаков юридического.

Теперь вернемся к вопросу о научном статусе юридической теории. Мнение о том, что теория государства и права является юридической наукой, было высказано в 1957 г., и хотя с тех пор прошло немало времени, как представляется, не все ученые готовы из этого признания сделать необходимые выводы*(61). Юридическая наука не может задаваться вопросами, выходящими за пределы ее компетенции, она не может без ущерба для собственной методологии заимствовать понятия других наук. Ей также несвойственны задачи и язык идеологии. Признание этих аксиом избавило бы ее от тех идеологических постулатов, которые обременяли творческую мысль советских юристов. Теория права опирается на философию права, поскольку ни одно научное суждение не может состояться без аксиоматических оснований. Собственно говоря, одна из основных задач философии права в том и стоит - в выявлении онтологических оснований правовых суждений*(62).

Впервые мысль о необходимости союза философии и юридической науки была высказана Г.Ф. Шершеневичем. "Философия права должна объединить в одно цельное представление все те понятия и стремления, которые вырабатываются и проявляются в отдельных областях правоведения"*(63). Причем он настаивал на том, чтобы перерабатываемый философией права материал добывался бы ею из юридических наук, а не извне*(64). Последнее замечание представляется важным и нуждается в особом внимании, поскольку эмпирические основания юридической науки - тема настолько же сложная, насколько сложен для научного описания сам феномен юридического.

Наука, именующая себя юридической, постулирует свою неразрывную связь с позитивным правом. Коль скоро мы ответственно называем науку юридической, юридическое как конструкт теоретической мысли появляется лишь в том случае, если имеет место факт подчинения логике, свойственной праву*(65).

Многие научные дискуссии прекратились бы, если бы спорящим сторонам было предложено описать предмет спора. Есть много приемов полемики, с помощью которых отказ от описания проблемной ситуации можно представить как убедительную научную позицию. Можно сослаться на длительную историю научного спора и сложившуюся научную традицию, сложность рассматриваемой проблемы и т.д. Но я позволю читателю задаться вопросом: не теряет ли юридическая наука один из признаков научности, когда перестает отвечать критерию описания и объяснения какого-либо явления правовой действительности?

Согласимся, что факт - понятие, производное от средств описания действия права, которыми располагает наука. Факту противостоит субъект, который вынужден с ним считаться. Как фрагментированный, очерченный посредством определения объект реальности, он в своем внешнем описании оказывается производным от уязвимости и зависимости субъекта, который расположен среди обстоятельств, в единстве с которыми только и может состояться онтологически. "Я" без "моего" не бывает. Обстоятельства, как бы их ни именовали в каждом отдельном случае, являют собой фрагменты своей и чужой предметности, от которой отказаться невозможно. Социальный мир диалогичен, он весь пронизан взаимодействиями и коммуникациями. Объекты, с которыми встречается субъект и относительно которых он предпринимает какие-то действия, существуют не сами по себе, они оказываются местом встречи со своим контрагентом, общение с которыми составляет событие их сосуществования*(66). Взаимные признания субъектами права статуса своих контрагентов очерчивают сферу официального как некоего игрового пространства, в котором они подчинены юрисдикции авторитетной инстанции, безразличной ко всему, что не может быть маркировано в качестве правового акта. Вхождение в область официального сопровождается демонстративным жестом, началом игры. Оповещение о своем согласии на участие в процедуре составляет сущность, сердцевину такого рода "перформативных актов" (Дж. Остин), которые повсеместно распространены в сфере права: оформление гражданства, подписка о невыезде, заключение договора и т.д. - все эти знаки согласия являют собой символическое вхождение в сферу, где действует власть создаваемой внутри юридического процесса инстанции. Любое действие свободного человека можно трактовать не только как выбор меры ответственности, но и как выбор инстанции, т.е. субъекта авторитетного суждения о предмете спора. Все правовые процедуры имеют своим назначением уяснение вопроса о том, в каком качестве и перед лицом какой инстанции субъект права собирается вступить в контакт с другим участником правового общения, какую систему мер для оценки своего поведения он считает приемлемой и разумной. С помощью официальных суждений, имеющих юридическую силу, складывается правопорядок как область легитимного бытия субъектов права. Поэтому не только борьба за право сопровождает развитие гражданского общества, но и борьба за надлежащую инстанцию, легитимность которой в своих границах совпадала бы с границами официального, также служит достижению стратегической цели укрепления права и режима законности.

Таким образом, эмпирической базой юридической науки, т.е. правом как фактической реальностью, выступает обширная практика утвердительных суждений о статусе, часть из них облекается в особую - юридическую - форму и возможна лишь внутри строго определенных процедур.

В таком случае юридическая наука своим предметом имеет не право "как таковое", не идею права или справедливости и тем более не общие закономерности государства и права, а национальную правовую систему, в которой содержится конкретный исторический опыт - становление инстанции в рамках определенных процедур. Признав это обстоятельство, мы бы могли понять, в какой мере сходство правовых систем позволяет заимствовать юридические конструкции, и воспользоваться научными концепциями зарубежных авторов*(67). Из этого утверждения следуют также выводы, касающиеся современных стандартов научности юридической теории: она не может быть универсальной по той же причине, по которой нет универсального права для всех времен и народов. Особенности ее национального характера определяются спецификой ментальности и того правового опыта, который наука обязана описывать, формулировать и объяснять. Если в этом рассуждении есть хотя бы малая доля правды, стиль научной полемики в юридической науке должен радикально измениться, поскольку нельзя в диалоге с европейскими коллегами описывать отсутствующий объект и руководствоваться в мышлении понятиями, производными из чужого исторического опыта. Для традиции западной юридической науки норма служит отправной точкой научного размышления ("нет права без норм"*(68)), в то время как в российской правовой жизни норма является скорее исключением в повсеместной практике отменяющих нормы директив. Для европейского мышления существование правовой нормы достаточно для признания ее действия, и юристу, например, показалось бы избыточным при наличии юридических оснований указание на необходимость "политической воли" в привлечении к ответственности высших должностных лиц государства. Обоснование нормативности как модуса социального бытия и обеспечение достижения легитимных целей в условиях нормативно устроенного общества, как бы академично ни звучали эти темы, - насущная проблема современной российской правовой политики.

Юридическая наука все еще служит собирательным понятием разного рода теоретических размышлений по поводу права. Как и архитектура, она воплощает в себе черты искусства, культуры, строгой науки. Различные типы повествования, которые сегодня сложились в качестве традиций научного творчества, если они представляют собой более или менее связный текст о праве - размышления о его сущности, обзор его источников, изучение истории правового института, персоналии, некрологи и т.д., представляют собой одну из форм концептуальной рефлексии относительно правовой реальности. Не исключено, что изучение биографии и черновиков выдающихся мыслителей может быть связано с пониманием права. Однако в качестве прикладной науки юриспруденция может состояться лишь при ответе на немногие вопросы исключительно юридического характера. Ее пространство ограничено пределами легитимных суждений. Относительно всего остального (политически целесообразного, морально одобряемого, идеологически оправданного, философски обоснованного и т.п.) должны быть задействованы иные методы теоретической рефлексии.

Актуальность юриспруденции в свете постклассических методологий

В последней трети ХХ в. постмодернизм, находясь под влиянием идей Ф. Ницше и М. Хайдеггера, подверг основательной критике классическую метафизику, которая мыслит универсальные основания у всякого сущего. Постмодернизм высказал недоверие к метанарративам и отказал в легитимности метафизических суждений о должном, а сама постановка вопроса об онтологической укорененности чего-либо была признана неактуальной. Вместе с метафизикой, отсылающей к всеобщей картине мира, в которой находится место добру и справедливости, постмодернизм устраняет основания для правового суждения о должном с позиции как самого субъекта, так и центральной для общества фигуры законодателя, поскольку за правом, как и любой другой знаковой системой, признается лишь "власть дискурса". "Официальное" становится синонимом стратегии господства и накопления символического капитала и "выгоды от универсализации" (П. Бурдье). В этой традиции субъект, не располагающий ничем, кроме своей подчиненности дискурсу, не может рассчитывать на содержательный диалог с властью и другими, к которым у него, утратившего все личностные признаки, сохранялся бы живой интерес. Без онтологических оснований такой субъект вправе рассчитывать лишь на собственную речь как главное и основное событие своей жизни. Само обращение к тексту и потребность в диалоге интерпретируется как событие языка. Не случайно безосновательность была предложена П. Фейерабендом в качестве методологического принципа научного познания, а в критике теоретического знания П. Бурдье рассмотрел ее как одну из особенностей практического смысла: практика не овладевает выраженной в ней логикой*(69).

По мнению И.Л. Честнова, одного из немногих отечественных авторов, активно занимающихся проблемой осмысления современных задач юридической науки, определяемых своеобразием ситуации постмодерна, современная научная мысль "озабочена формулированием новых подходов, новой картины мира и критериев рациональности, адекватных изменившимся историческим и социокультурным условиям. <...> Актуальнейшей проблемой, стоящей сегодня перед юридической наукой, является разработка постклассической (или постнеклассической) теории права"*(70). По его мнению, позитивистский эталон научности, подразумевающий вычленение некоей эмпирической реальности, в принципе не может быть реализован в юриспруденции, поскольку конвенциональность научных утверждений вытекает из самой конвенциональной (хотя и не произвольной) природы социальных норм, а также из неустранимости философского (метафизического, неверифицируемого) компонента из научного знания*(71). С обретением наукой признаков социального института ведущую роль в определении критериев научности стала играть не собственно разрабатываемая внутри каждой науки методология, а сообщество экспертов*(72). Поэтому не случайно в своей последней книге И.Л. Честнов при формулировании собственной исследовательской задачи воспользовался термином "адаптация"*(73). Актуальные задачи юридической науки понимаются им как "необходимость позитивной программы ответа на вызов постмодерна"*(74). Причем сам постмодерн (постмодернизм) не представляет собой ни школы, ни мировоззрения, ни идеологии, он определяется И.Л. Честновым посредством указания на нескольких философствующих мыслителей (М. Фуко, Ж. Делез, Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Бодрийяр и др.), которые выступают с радикальной критикой ценностей европейской культуры и необходимости переосмысления оснований философского и научного знания.

Опасение относительно того, что ответ юридической науки будет сочтен научным сообществом всего лишь в качестве самодостаточного усложнения юридической речи, присутствует в рассуждении белорусского правоведа В.И. Павлова о современных задачах теории права. С его точки зрения, в современной ситуации особую актуальность приобретает задача "обналичивания", т.е. выведения на поверхность тех аспектов правового бытия, которые были ранее недоступны классической методологии, в частности, создание юридических стратегий решения проблем правовой действительности, разработка юридического языка с адекватным отражением в законодательстве собственных цивилизационно-культурных смыслов и др.*(75) Им не снимается с правоведения задача наблюдения за современной правовой реальностью, однако сама реальность в его исследовании изначально расположена за пределами юридического дискурса*(76).

Для юридической науки и философии права из наиболее важных проблем, поднимаемых на волне интереса к постмодернистской проблематике, следует отметить так называемую "смерть автора" и упразднение традиционного субъекта права, релятивизм как отказ от претензий науки на окончательный ответ на вопрос о сущности права вследствие его многомерности, непризнание значения метанарратива в легитимации общественного порядка, контекстуальность научного знания, интерсубъективность правовой реальности*(77). Обращение к универсальным понятиям, к числу которых относится как само право, так и категории свободы, вины, справедливости и ответственности, Пьером Бурдье квалифицировано как политическая борьба за монополию легитимного символического насилия*(78).

Нетрудно заметить, что понимание актуальности действительно сместилось: она характеризует теперь не взаимоотношения метода и предмета науки внутри познавательного процесса, а социальный статус ученого, который добивается общественного признания своей значимости. Без этого наука не может выполнить своего основного предназначения.

Наука всегда расположена в культурном контексте, и хотя субъект научного познания обезличен, но он все же не лишен своего социального содержания. Он по-прежнему мотивирован исторической ответственностью и наделен своей судьбой. И если наука о праве выполняет социальные функции, критерии ее научности обусловлены тем, имеются ли в самом обществе основания для выбранной постановки вопроса. Иначе говоря, существует ли правосудие, в котором предлагаемый наукой алгоритм мог бы играть роль обоснования судебного решения? Реальна ли демократия, чтобы парламентские слушания свидетельствовали о необходимости научных критериев выбора законопроекта? Наблюдается ли социальная динамика, чтобы рост научного знания мог бы завершаться реформами? Научная мысль не состоится, если она не восполняет пробел в теоретической реконструкции изучаемого объекта. Факт конституирует научную теорию, лишает ее возможности произвольного разговора о чем бы то ни было. Научные суждения рискуют оказаться бессодержательными, если теряют связь с исторической реальностью.

Европейская философия права в осмыслении своих задач акцентирует внимание на теоретической разработке учения о дискурсе возможных ответов, оставляя без онтологического обоснования сами вопросы о выборе дискурса и смысле правовых явлений. Текст в работах постмодернистов приобретает статус тотальной в своем онтологическом значении реальности. Подчиняясь власти языка и существуя лишь внутри текста, постмодернисты не смогли бы ощутить потребность в том, чтобы выразить свой нравственный протест против современной культуры и мифов политического сознания, опираясь на которые порицаемая ими "шоу-власть" подчиняет себе человека. Следуя Хайдеггеру в том, что основанием чего бы то ни было не может быть неподвижная субстанция, они, как представляется, проигнорировали предупреждение своего авторитетного предшественника о том, что философия имеет смысл только как человеческий поступок. "Всякий метафизический вопрос может быть задан только так, что спрашивающий - в качестве спрашивающего - тоже вовлекается в него, т.е. тоже попадает под вопрос"*(79).

В обосновании права в качестве универсальной ценности европейской культурой были задействованы такие понятия, которые фиксируют, помимо метафизических возможностей правовых суждений (единое первоначало, равновесие, единая мера, справедливость, возмездие, правосудность, судьба) и их экзистенциально-субъективных предпосылок (забота, благо, истинность, спасение, способность к суждению, освобождение), также и некие институциональные условия (каноничность, авторитет, структура, дискурс). Единство этих оснований обнаруживается зарубежной философией права при осмыслении вопроса о субъекте правового суждения, чьи притязания на легитимность получают символическую форму и - уже в качестве таковых - свободу от собственных экзистенциальных оснований. Действительно, в пространстве, где существует нечто посредством символического признания, "эмпирическое" отсутствует, а критериями истинности выступают не соответствие факту, а успешность, совпадение конкретного утверждения с правилами аксиоматично заданной понятийной системы, будь то определение понятия, преступления или числа. Юридические науки должны считаться со своими исходными аксиомами так же, как естественные науки вынуждены признавать очевидность таких явлений, как текучесть, притяжение или свет. И потому актуальность юридического исследования обусловлена наличием практики несостоявшихся правовых суждений, без которых субъект права вынужден расстаться с областью легитимного существования. Защита права невозможна без притязаний субъекта, для которого правовой статус служит условием собственной идентичности.

Догматика права и выросшее на ее основе аналитическое правоведение должны служить теоретическому освоению специфических форм правового мышления. Практическая юриспруденция по-прежнему заинтересована в описании юридической реальности и прогнозировании позиций, занимаемых процессуальными противниками и официальными инстанциями по какому-либо вопросу, но она предназначена не столько для описания нормативных требований закона, сколько для уяснения характера игровой ситуации и тактики, которой придерживается конкретный участник правовой ситуации в своем движении к нужному ему официальному решению*(80).

Многообразие правовых культур и правовых систем, в которых исторически различаются критерии оценки правовых доктрин и явлений, а также различия современных стандартов научности внутри одной правовой системы, безусловно, осложняют описание юридической действительности, но, строго говоря, право всегда существовало в условиях конкуренции смыслов и множественности критериев собственной состоятельности.

Библиография:

1. Алексеев С.С. Тенденции развития советской юридической науки в период развернутого строительства коммунизма // Правоведение. - 1962. - N 2.

2. Алексеев. С.С. Юридическая наука в современный период // Правоведение. - 1965. - N 1.

3. Алексеев С.С. Теория права. - М., 1993.

4. Алексеев С.С. Крушение права. - Екатеринбург, 2009.

5. Боэций. "Утешение философией" и другие трактаты. - М., 1990.

6. Бурдье П. Социология политики. - М., 1993.

7. Бурдье П.. Практический смысл. - М., 2001.

8. Варламова Н.В. Философское основание юридической догматики // Государство и право на рубеже веков. Проблемы теории и истории. - М., 2001.

9. Варламова Н.В. Типология правопонимания и современные тенденции развития теории права. - М., 2010.

10. Венгеров А. Патология государственности // Общественные науки и современность. - 1991. - N 5.

11. Гамбаров Ю.С. Задачи современного правоведения // Журнал Министерства юстиции. - 1907. - Январь.

12. Гамбаров Ю.С. Задачи современного правоведения. - СПб., 1907.

13. Гегель. О научных способах исследования естественного права, его месте в практической философии и его отношение к науке о позитивном праве // Гегель. Политические произведения. - М., 1978.

14. Графский В.Г. Политические и правовые взгляды народников (истоки и эволюция). - М., 1993.

15. Гредескул Н.А. Современные вопросы права. - Харьков, 1906.

16. Иеринг Р. фон. Задача современной юриспруденции // Юридический вестник. - 1883. - N 8.

17. Ильин И.А. Понятия права и силы // Собрание сочинений. - Т. 4. - М., 1994.

18. Керимов Д.А., Шейндлин Б.В. О предмете общей теории государства и права // Советское государство и право. - 1957. - N 12.

19. Котарбиньский Т. Концепция адекватной теории // Российский ежегодник теории права. - N 3. - 2010 / под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. - СПб., 2011.

20. Лаптева Л.Е. Правопонимание и правовая политика (о практических выводах из теоретических конструкций // Проблемы понимания права. - Вып. 3. - Саратов, 2007.

21. Лейбниц Г.В. Сочинения. - М., 1989.

22. Луман Н. Самоописания. - М., 2009.

23. Мальцев Г.В. Социальная справедливость и право. - М., 1977.

24. Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - Т. 1. - М., 1954.

25. Маркс К. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - Т. 2. - М., 1955.

26. Межвузовское научное совещание // Правоведение. - 1958. - N 1.

27. Михайлов А.М. Генезис континентальной юридической догматики. - М., 2012.

28. Муромцев С.А. Что такое догма права // Юриспруденция в поисках идентичности. - Самара, 2010.

29. Наш трудный путь к праву. Материалы философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца / сост. В.Г. Графский. - М., 2006.

30. Неретина С.С. Понятие судьбы в пространстве высшего блага // Понятие судьбы в контексте разных культур. - М., 1994.

31. Нерсесянц В.С. Философия права. - М., 1997.

32. Новгородцев П.И. Нравственный идеализм в философии права // Проблемы идеализма. - М., 1902.

33. Омельяновский М.Э. Фальсификаторы науки. Об идеализме в современной физике // Вопросы философии. - 1949. - N. 3.

34. Павлов В.И. От классического к неклассическому юридическому дискурсу. Очерки общей теории и философии права. - Минск, 2011.

35. Паттаро Э. Нет права без норм // Российский ежегодник теории права. - N 1. - 2008 / под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. - СПб., 2009.

36. Пермяков Ю.Е. Основания права. - Самара, 2003.

37. Пермяков Ю.Е. Возвращение к метафизике в научном познании права // Право в эпоху перемен: материалы вторых философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца / отв. редакторы В.Г. Графский, М.М. Славин. - М., 2007.

38. Пермяков Ю.Е. Экзистенциальный и юридический смысл правосудия: извлечение европейского опыта // Правоведение. - 2013. - N 2.

39. Пермяков Ю.Е. Правовые стратегии как коммуникативные модели: проблема описания // Правоведение. - 2014. - N 5.

40. Петражицкий Л.И. Очерки философии права. - СПб., 1900.

41. Петражицкий Л.И. Введение в изучение права и нравственности. Основы эмоциональной психологии. - Изд. 3. - СПб., 1908.

42. Победоносцев К.П. Церковь и государство // Русская философия права: философия веры и нравственности. - СПб., 1997.

43. Подгурецкий А. Очерк социологии права. - М., 1974.

44. Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. - М., 2009.

45. Поляков А.В. Петербургская школа философии права и задачи современного правоведения // Правоведение. - 2000. - N 2.

46. Поляков А.В. Российская теоретико-правовая мысль: опыт прошлого и перспективы на будущее // Наш трудный путь к праву: материалы философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца / сост. В.Г. Графский. - М., 2006.

47. Пухта Г.Ф. Энциклопедия права. - Ярославль, 1872.

48. Рабинович П.М. Упрочение законности - закономерность социализма. - Львов, 1976.

49. Стандарты научности и homo juridicus в свете философии права: материалы пятых и шестых философско-правовых чтений памяти акад. В.С. Нерсесянца / отв. ред. В.Г. Графский. - М., 2011.

50. Строгович М.С. Основные вопросы советской социалистической законности. - М., 1966.

51. Тимошина Е.В. Теория и политика права профессора Л.И. Петражицкого // Петражицкий Л.И. Теория и политика права. Избранные труды / науч. ред. Е.В. Тимошина. - СПб., 2010.

52. Пионтковский А.А. За принципиальность в юридической науке // Литературная газета. - 1950. - 11 января. - N 4 (2595).

53. Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. - М., 1910.

54. Шершеневич Г.Ф. История философии права. - СПб., 2001.

55. Хайдеггер М. Время и бытие. - М., 1993.

56. Честнов И.Л. Критерии научности юриспруденции в ситуации постмодерна // Критерии научности юриспруденции. Четвертые Спиридоновские чтения / под ред. И.Л. Честнова. - СПб., 2003.

57. Честнов И.Л. Методология и методика юридического исследования. - Краснодар, 2010.

58. Честнов И.Л. Постклассические критерии научности юридической теории // Стандарты научности и homo juridicus в свете философии права: материалы пятых и шестых философско-правовых чтений памяти акад. В.С. Нерсесянца / отв. ред. В.Г. Графский. - М., 2011.

59. Честнов И.Л. Постклассическая теория права. - СПб., 2012.

60. Энциклопедия государства и права. - Т. 2. - М., 1926.

61. Экхарт Мейстер. Духовные проповеди и рассуждения. - М., 1991.

62. Юридическая наука и судебная практика // Правоведение. - 1958. - N 2.

63. XXI съезд КПСС и задачи советской науки права // Правоведение. - 1959. - N 2.

64. XXIV съезд КПСС и задачи юридической науки // Правоведение. - 1971. - N 4.

65. XXV съезд КПСС и советское правоведение // Правоведение. - 1976. - N 2.

66. XXVI съезд КПСС и советское правоведение // Правоведение. - 1981. - N 2.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) Маркс К. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1955. С. 208.

*(2) Поляков А.В. Петербургская школа философии права и задачи современного правоведения // Правоведение. 2000. N 2. С. 4.

*(3) Председатель Верховного Суда РСФСР П.И. Стучка в "Энциклопедии государства и права", изданной в 1925-1926 гг., утверждал, что "...с точки зрения исторического материализма, права как какой-то самостоятельной силы, регулирующей общественные отношения людей, нет". (Энциклопедия государства и права. Т. 2. М.: Изд-во Комакадемии, 1926. С. 14).

*(4) См.: Поляков А.В. Указ. соч. С. 4.

*(5) См.: Честнов И.Л. Методология и методика юридического исследования. Краснодар: Краснодарский университет, 2010. С. 18.

*(6) См.: Мейстер Э. Духовные проповеди и рассуждения. М.: Политиздат, 1991. С. 23.

*(7) См.: Боэций. "Утешение философией" и другие трактаты. М.: Наука, 1990. С. 174.

*(8) Боэций. "Утешение философией" и другие трактаты. С. 166.

*(9) Неретина С.С. Понятие судьбы в пространстве высшего блага // Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994. С. 8-9.

*(10) Лейбниц Г.В. Сочинения. М.: Мысль, 1989. С. 52.

*(11) Гегель. О научных способах исследования естественного права, его месте в практической философии и его отношение к науке о позитивном праве // Гегель. Политические произведения. М.: Наука, 1978. С. 186.

*(12) См.: Пухта Г.Ф. Энциклопедия права. Ярославль: Типография Г. Фальк, 1872. С. 88.

*(13) Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. М.: Госполитиздат, 1954. С. 416.

*(14) Маркс К. К критике гегелевской философии права. С. 423.

*(15) См.: Иеринг Р. фон. Задача современной юриспруденции // Юридический вестник. 1883. N 8. С. 547. Об эволюции его взглядов см.: Михайлов А.М. Генезис континентальной юридической догматики. М.: Юрлитинформ, 2012. С. 325-327.

*(16) "Живая вера не допускает сделки, не признает абсолютного господства рассудочной логики". (Победоносцев К.П. Церковь и государство // Русская философия права: философия веры и нравственности. СПб.: Алетейя, 1997. С. 76-77). См. также: Графский В.Г. Политические и правовые взгляды народников (истоки и эволюция). М.: Наука, 1993.

*(17) См.: Графский В.Г. Указ. соч. С. 175.

*(18) См.: Муромцев С.А. Что такое догма права // Юриспруденция в поисках идентичности. Самара: Самарская гуманитарная академия, 2010. С. 162-163.

*(19) Новгородцев П.И. Нравственный идеализм в философии права // Проблемы идеализма. М., 1902. С. 248.

*(20) Новгородцев П.И. Указ. соч. С. 249.

*(21) См.: Гамбаров Ю.С. Задачи современного правоведения // Журнал Министерства юстиции, 1907. Январь; Он же. Задачи современного правоведения. СПб.: Сенатская типография, 1907. С. 8, 12.

*(22) Вот, например, что писал Шершеневич: "Юридические науки в настоящее время страдают крайней догматичностью, в том смысле, что они основываются постоянно на понятиях, которые воспринимаются ими без всякой критики" (Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. М., 1910).

*(23) См.: Шершеневич Г.Ф. История философии права. СПб.: Лань, 2001. С. 24.

*(24) Шершеневич Г.Ф. История философии права. С. 24.

*(25) Гамбаров Ю.С. Указ. соч. С. 21.

*(26) Гредескул Н.А. Современные вопросы права. Харьков: Издание Брейтингама, 1906. С. 13.

*(27) Гредескул Н.А. Указ. соч. С. 14.

*(28) Гредескул Н.А. Указ. соч. С. 27.

*(29) "Самые различные социальные группы заинтересованы в том или ином практическом разрешении конфликта между правом и силой, в установлении так называемого "правильного" соотношения между этими моментами общественной жизни. И хотя практический интерес, заставляющий бороться за торжество "бессильного права" или сочувствовать "бесправной силе", и способен вообще вызвать теоретический интерес к проблеме, но важность и необходимость научного аналитического освещения вопроса далеко еще не сознается в достаточной мере". (Ильин И.А. Понятия права и силы // Собр. соч. М.: Русская книга, 1994. Т. 4. С. 7.

*(30) Ильин И.А. Указ. соч. С. 14.

*(31) Ильин И.А. Указ. соч. С. 15.

*(32) См.: Петражицкий Л.И. Очерки философии права. СПб., 1900. С. 1.

*(33) Е.В. Тимошина главной заслугой Л.И. Петражицкого считает произведенную им деконструкцию классического стиля социального знания, критику парадигмальных оснований интерпретации права, составлявших основу научного мышления того времени - натурализма, фундаментализма, механицизма и детерминизма (Тимошина Е.В. Теория и политика права профессора Л.И. Петражицкого // Петражицкий Л.И. Теория и политика права. Избр. труды / науч. ред. Е.В. Тимошина. СПб.: Юридическая книга, 2010. С. XVII).

*(34) См.: Подгурецкий А. Очерк социологии права. М.: Прогресс, 1974. С. 50-51; Котарбиньский Т. Концепция адекватной теории // Российский ежегодник теории права N 3. 2010 / под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. СПб.: Издательский дом СПбГУ, 2011. С. 629-633.

*(35) На это справедливо обращает внимание А.В. Поляков: "Право понималось Петражицким как внутреннее взаимоотношение Я с Другим" (Поляков А.В. Российская теоретико-правовая мысль: опыт прошлого и перспективы на будущее // Наш трудный путь к праву: материалы философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца / сост. В.Г. Графский. М.: Норма, 2006. С. 89).

*(36) Петражицкий Л.И. Введение в изучение права и нравственности. Основы эмоциональной психологии. Изд. 3. СПб., 1908. 27.

*(37) См.: Петражицкий Л.И. Введение в изучение права и нравственности. С. 3.

*(38) См.: Петражицкий Л.И. Введение в изучение права и нравственности. С. 29.

*(39) Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М.: Статут, 2009. С. 91.

*(40) См. подробнее: Нерсесянц В.С. Философия права. М.: Инфра-М-Норма, 1997. С. 161-311.

*(41) Нерсесянц В.С. Указ. соч. С. 46.

*(42) Нерсесянц В.С. Указ. соч. С. 47.

*(43) См., например, публикацию найденной рукописи Я.И. Магазинера "Общая теория права на основе советского законодательства" (1925) в журнале Правоведение (1997-2000 гг.).

*(44) "Нельзя закрывать глаза на то, что ряд чуждых нам положений буржуазной юридической науки, органически связанных с ее идеалистической методологией, проникли в специальные отрасли правовой науки. В специальных отраслях юридической науки слабо еще развертывается борьба со всякого рода идеалистическими реакционными идейками. До сих пор еще существует нетерпимая беспечность в методологических вопросах, а это неизбежно влечет за собой серьезные теоретические и политические ошибки" (Пионтковский А.А. За принципиальность в юридической науке // Литературная газета. 1950. 11 января. N 4 (2595)).

*(45) См.: Омельяновский М.Э. Фальсификаторы науки. Об идеализме в современной физике // Вопросы философии. 1949. N. 3. С. 143-162.

*(46) См. изложение тезисов выступления В.М. Чхиквадзе в статье: Межвузовское научное совещание // Правоведение. 1958. N 1. С. 148-156.

*(47) Юридическая наука и судебная практика // Правоведение. 1958. N 2. С. 3.

*(48) Показательна в этом статья С.С. Алексеева, в которой содержался призыв к укреплению творческого единства советских правоведов и к отказу от практики теоретических разгромов недавнего времени: "Одним из проявлений культа личности в науке явилась такая атмосфера, когда любая ошибка, просчет, неточность вызывали сокрушительную критику, осуждение, а порой и просто шельмование. Вместо доброжелательной товарищеской критики в ряде случаев начиналась жестокая борьба со ставкой "на теоретический разгром" (Алексеев С.С. Тенденции развития советской юридической науки в период развернутого строительства коммунизма // Правоведение. 1962. N 2. С. 10-11). См. также: Алексеев. С.С. Юридическая наука в современный период // Правоведение. 1965. N 1. С. 12-20.

*(49) См.: XXI съезд КПСС и задачи советской науки права // Правоведение. 1959. N 2. С. 3-18; Алексеев С.С. Юридическая наука в современный период. С. 12-20.

*(50) См.: Строгович М.С. Основные вопросы советской социалистической законности. М.: Наука, 1966. С. 3.

*(51) Строгович М. С. Указ. соч. С. 11.

*(52) См., например: XXIV съезд КПСС и задачи юридической науки // Правоведение. 1971. N 4. С. 7-20; XXV съезд КПСС и советское правоведение // Правоведение. 1976. N 2. С. 7-19; XXVI съезд КПСС и советское правоведение // Правоведение. 1981. N 2. С. 3-12.

*(53) См.: Луман Н. Самоописания. М.: Логос-Гнозис, 2009. С. 14-15. Поэтому констатация ошибки законодателя в выборе метода правового регулирования не может быть констатирована в качестве социологически зафиксированной очевидности.

*(54) См.: Рабинович П.М. Упрочение законности - закономерность социализма. Львов: Вища школа, 1976.

*(55) Алексеев С.С. Крушение права. Екатеринбург: Институт частного права, 2009. С. 14.

*(56) Алексеев С.С. Крушение права. С. 12.

*(57) См.: Венгеров А. Патология государственности // Общественные науки и современность. 1991. N 5. С. 19-27.

*(58) См., например: Лаптева Л.Е. Правопонимание и правовая политика (о практических выводах из теоретических конструкций // Проблемы понимания права. Вып. 3. Саратов: Научная книга, 2007. С. 93-117.

*(59) Однако сами образы права и соответственно науки о праве существенно различаются в современном научном мире. См., например: Наш трудный путь к праву: материалы философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца / сост. В.Г. Графский. М.: Норма, 2006; Варламова Н.В. Типология правопонимания и современные тенденции развития теории права. М.: ИГП РАН, 2010; Стандарты научности и homo juridicus в свете философии права: материалы пятых и шестых философско-правовых чтений памяти акад. В.С. Нерсесянца / отв. ред. В.Г. Графский. М.: Норма, 2011.

*(60) Варламова Н.В. Философское основание юридической догматики // Государство и право на рубеже веков. Проблемы теории и истории. М., 2001. С. 105.

*(61) См.: Керимов Д.А., Шейндлин Б.В. О предмете общей теории государства и права // Советское государство и право. 1957. N 12. С. 7.

*(62) См. подробнее: Пермяков Ю.Е. Возвращение к метафизике в научном познании права // Право в эпоху перемен: материалы вторых философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца / отв. ред. В.Г. Графский, М.М. Славин. М.: ИГП РАН, 2007. С. 8-25.

*(63) Шершеневич Г.Ф. История философии права. С. 27.

*(64) Шершеневич Г.Ф. Там же.

*(65) "...Термины в юридической науке едины с терминологией закона и юридическим языком практической юриспруденции, и нарушение этого единства может повлечь за собой неблагоприятные последствия, которые выражаются в "расширениях" или "сужениях" для области законодательства и юридической практики" (Алексеев С.С. Теория права. М.: БЕК, 1993. С. 29).

*(66) Следует заметить, что взгляд К. Маркса на диалогичный характер права имел большое методологическое значение в советской теории права. "Акт взаимодействия фиксирует состояние субъектов, когда они, фактически выступая как средства друг для друга, в то же самое время утверждают друг друга как цель и высшую ценность" (Мальцев Г.В. Социальная справедливость и право. М.: Мысль, 1977. С. 13).

*(67) См. подробнее: Пермяков Ю.Е. Экзистенциальный и юридический смысл правосудия: извлечение европейского опыта // Правоведение. 2013. N 2. С. 172-183.

*(68) См.: Паттаро Э. Нет права без норм // Российский ежегодник теории права. 2008. N 1 / под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. СПб.: Юридическая книга, 2009. С. 284-342.

*(69) См.: Бурдье П. Практический смысл. М.: Алетейя, 2001. С. 27.

*(70) Честнов И.Л. Методология и методика юридического исследования. Краснодар: Краснодарский университет, 2010. С. 13.

*(71) См.: Честнов И.Л. Критерии научности юриспруденции в ситуации постмодерна // Критерии научности юриспруденции. Четвертые Спиридоновские чтения / под ред. И.Л. Честнова. СПб., 2003.

*(72) См.: Честнов И.Л. Постклассическая теория права. СПб.: Алеф-Пресс, 2012. С. 39-41.

*(73) "Своей целью в этой книге (и других своих работах) я вижу адаптацию современной социально-философской мысли, прежде всего методологических изысканий, применительно к теории права" (Честнов И.Л. Постклассическая теория права. С. 12).

*(74) Честнов И.Л. Постклассическая теория права. С. 13.

*(75) Павлов В.И. От классического к неклассическому юридическому дискурсу. Очерки общей теории и философии права. Минск: Акад. МВД, 2011. С. 15.

*(76) См. о соотношении богословия, философии и науки: Пермяков Ю.Е. Основания права. Самара: Универс-групп, 2003.

*(77) См.: Честнов И.Л. Постклассические критерии научности юридической теории // Стандарты научности и homo juridicus в свете философии права: материалы пятых и шестых философско-правовых чтений памяти акад. В.С. Нерсесянца / отв. ред. В.Г. Графский. М.: Норма, 2011. С. 62-68.

*(78) См.: Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993. С. 326.

*(79) Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993. С. 16.

*(80) См. подробнее: Пермяков Ю.Е. Правовые стратегии как коммуникативные модели: проблема описания // Правоведение. 2014. N 5. С. 73-80.