Социально-политические составляющие квалификации преступлений (Т.В. Кленова, журнал "Lex Russica", N 10, октябрь 2015 г.)

Социально-политические составляющие квалификации преступлений

Т.В. Кленова,

доктор юридических наук, профессор,

заведующий кафедрой уголовного права

и криминологии Самарского государственного университета

Журнал "Lex Russica", N 10, октябрь 2015 г., с. 63-75.

Квалификация преступлений - правовое явление, в сферу которого включены нормы уголовного права, деятельность уполномоченных представителей государственной власти в связи с установлением события преступления и определением его вида, правоприменительные акты с отрицательным суждением о совершении преступления человеком, подвергнутым уголовному преследованию. Множественность структурных элементов данного правового явления определяет его регулятивную функцию.

Квалификация преступлений нацелена на регулирование и оценку поведения людей, это объясняет ее социально-политическое значение. Когда государственная власть не учитывает угроз, связанных с преуменьшением либо преувеличением значения социально-политических составляющих квалификации преступлений, возможен рост конфликтности отношений государства и гражданского общества, это подтверждается реакцией граждан, социальных групп и политических объединений на итоговые судебные решения по резонансным уголовным делам.

В моменты напряжения национальных и конфессиональных отношений и террористических угроз повышается активность обсуждения судебных решений с точки зрения привилегий в отношении лиц, совершивших преступление, и дискриминации потерпевших по национальной и религиозной принадлежности. Народ возмущается, если судьи (также должностные лица других правоприменительных органов) по-разному толкуют одни и те же статьи Уголовного кодекса РФ при решении вопроса о наличии состава преступления в отношении лиц разных национальностей, религиозной принадлежности. Социальные группы, недовольные уголовно-правовыми привилегиями и дискриминацией по национальной и религиозной принадлежности, поддерживаются и используются политическими организациями и движениями. Это стало очевидным 11 декабря 2010 г., когда в Москве и ряде других городов прошли несанкционированные, с оказанием неповиновения властям митинги и шествия, посвященные погибшему Егору Свиридову - члену сообщества болельщиков футбольной команды "Спартак", который был убит с применением травматического пистолета пятью выстрелами, последний из них был совершен в затылок. Нападавшие (уроженцы Дагестана и Кабардино-Балкарии) были задержаны и спустя несколько часов отпущены. Уголовное дело возбудили только через два дня и уже в условиях общественного давления, инициированного футбольными болельщиками, но без квалификации содеянного как убийства. Р.Г. Нургалиев, на тот момент министр МВД РФ, обращаясь к организаторам митинга на Манежной площади, признал факт насильственной смерти, но заключил, что "смерть Егора Свиридова наступила в результате хулиганских действий"*(1). Официальный представитель Следственного комитета В.И. Маркин в тот же день сделал заявление для средств массовой информации: "Сегодня по ходатайству следствия в отношении Хасана Ибрагимова и Наримана Исмаилова, подозреваемых в совершении преступлений, предусмотренных ст. 116 "Побои" и 213 "Хулиганство" УК РФ, судом была избрана мера пресечения в виде заключения под стражу"*(2). Движение дела больше не останавливалось, и 28 октября 2011 г. Московский городской суд в связи с вышеназванным событием вынес обвинительный приговор в отношении 6 лиц: Акаев, Арсибиев, Ибрагимов, Исмаилов, Утарбиев были признаны виновными в хулиганстве, совершенном с применением оружия и предметов, используемых в качестве оружия, группой лиц по предварительному сговору, и в умышленном причинении легкого вреда здоровью потерпевшего из хулиганских побуждений; Черкесов - в умышленном причинении смерти другому человеку из хулиганских побуждений и в покушении на убийство двух лиц из хулиганских побуждений*(3).

Может быть, принимая решения о квалификации подобных преступлений с замещением мотива национальной ненависти или вражды хулиганским мотивом, представители государственной власти надеются защитить репутацию целого сообщества людей и не допустить разрастания социальных протестных проявлений. На самом же деле применение уголовного закона, основанное на представлениях о политической целесообразности и неадекватное фактическим обстоятельствам дела, обостряет конфликтность общественных отношений. Одни представители общественности считают, что государство не принимает необходимых мер для противодействия националистическим насильственным проявлениям, другие - что государство признает проблему национализма, но дискриминационно по отношению к потерпевшим с учетом их национальной принадлежности.

Попытки государственной власти скрыть проявления национализма в преступлениях, даже по резонансным уголовным делам, могут иметь долговременные негативные последствия, осложнить выстраивание взаимоотношений между людьми других поколений*(4).

Негативную общественную реакцию вызывают и случаи квалификации преступлений с нарушением принципа равенства по признакам должностного и имущественного положения. Общественное мнение особенно чувствительно к подобным проявлениям в условиях распространения коррупции и усугубления имущественного неравенства. Так, государственную власть порицают за то, что она, объявив борьбу с коррупцией, в целом либеральна к должностным лицам, вовлеченным в коррупцию.

Опасность коррупционных преступлений общепризнана. Они разрушительны для нормальной управленческой деятельности, подрывают авторитет публичной власти, препятствуют проведению социальных преобразований и развитию национальной экономики, деформируют правосознание граждан и др. К сожалению, государственная власть покровительственно относится к недостоверной квалификации коррупционных преступлений, прежде всего преступлений, сопряженных со взяточничеством (получение взятки, дача взятки, посредничество во взяточничестве, коммерческий подкуп). Согласно статистическим данным Судебного департамента при Верховном Суде РФ обвинительные приговоры чаще всего выносятся в отношении дающих взятку, что явно не соответствует реальной практике взяточничества. Так, в судах Российской Федерации за получение взятки, дачу взятки, посредничество во взяточничестве, коммерческий подкуп в 2012 г. были осуждены всего 3 871 человек, из них 273 (7%) - за коммерческий подкуп, 1 442 (37,2%) - за получение взятки, 63 (1,6%) - за посредничество во взяточничестве и 2 093 (54%) - за дачу взятки. В 2013 г. за получение взятки и смежные преступления были осуждены всего 5 258 человек, из них 325 (6,2%) - за коммерческий подкуп, 1 570 (29,9%) - за получение взятки, 124 (2,4%) - за посредничество во взяточничестве и 3 239 (61,6%) - за дачу взятки. Число осужденных за взяточничество возросло после введения в УК РФ ст. 291.1 и существенного обновления редакции ст. 290 и 291 УК РФ Федеральным законом от 04.05.2011 N 97-ФЗ, но соотношение количественных характеристик судимостей за преступления, сопряженные со взяточничеством, существенно не изменилось; количество осужденных за дачу взятки только увеличилось!

Таким образом, изменение законодательных норм само по себе не обозначило перестройку уголовной политики. Нормы об уголовной ответственности за коррупционные преступления к должностным лицам применяются редко, выборочно, в то время как преступления, являющиеся основаниями применения соответствующих норм, широко распространены. Невозможно не признать, что практика укрытия подобных преступлений имеет регулярный и регулируемый характер.

Показательно, что большинство из 144 студентов Самарского государственного университета при анкетировании по теме борьбы с коррупцией на вопрос "Как Вы полагаете, насколько полезны громкие дела в борьбе с коррупцией?" ответили: "Польза есть, но небольшая, т.к. основная масса коррупционеров игнорирует их, воспринимая лишь как расправу с зарвавшимися" (51%) и "Пользы нет вообще" (15%).

Наличие социально-политических составляющих в квалификации преступления многие отрицают. Это обнаруживается при анализе определений понятия квалификации преступления.

Широко распространено формально-юридическое понимание квалификации преступлений как установления преступности деяния по признакам состава преступления. Теоретической основой такого определения стали идеи А.А. Герцензона о том, что "квалификация преступления состоит в установлении соответствия данного конкретного деяния признакам того или иного состава преступления, предусмотренного уголовным законом"*(5). По оценке А.И. Рарога, это понимание квалификации преступлений "разделяется практически всеми криминалистами"*(6). Такой подход сориентирован на принцип законности и ограничивает возможности усмотрения при квалификации преступлений, вместе с тем не подвигает должностных лиц правоприменительных органов к поиску достоверного вывода о преступности деяния. Формально-юридическое понимание квалификации преступлений сопряжено с бюрократизацией правоприменительного процесса. С точки зрения социальных интересов это не полезно, т.к. увеличивается дистанция между гражданами и государством.

Известно и другое понимание квалификации преступлений - социально-правовое, когда квалификация преступлений раскрывается как правоприменительная деятельность, направленная на поиск истины, соответственно деяние признается преступлением не только формально, с точки зрения соответствия уголовно-правовой норме, но и по существу*(7). Такой концептуальный подход означает, что в процессе квалификации противоправность и общественная опасность деяния определяются во взаимосвязи, что итоги процесса квалификации оцениваются в соответствии не только с принципом законности, но и с принципом справедливости. Социально-правовое определение сопряжено с расширением пределов усмотрения при квалификации преступлений, значит, есть угроза произвола представителей государственной власти, тем не менее оно в большей степени, чем формально-юридическая дефиниция квалификации преступлений, отвечает потребностям общества.

По уголовным делам общественные ожидания связываются с тем, чтобы невиновные не привлекались к уголовной ответственности, а в отношении лиц, совершивших преступления, выносились обвинительные приговоры, основанные на законе и по существу правильные, справедливые.

Позиция государства относительно основных требований к решениям по уголовным делам особенная. От имени государства никто не отрицает социальную значимость соблюдения принципов уголовного закона при вынесении решений по уголовным делам, однако допускается избирательность в определении сферы применения соответствующих принципов, что означает либо их противопоставление, либо неполноту реализации. Так, решения о квалификации преступлений принято оценивать как правильные или неправильные, исходя из принципа законности, а принцип справедливости считается базовым для назначения наказания.

Такой дифференцированный подход к реализации принципов законности и справедливости в судебной практике по уголовным делам имеет нормативную основу. Так, в Уголовно-процессуальном кодексе РФ несправедливость приговора признается основанием его отмены или изменения и соотносится с несправедливостью наказания (ч. 2 ст. 389.18). В статье 389.15 УПК РФ другими основаниями отмены или изменения судебного решения в апелляционном порядке названы: несоответствие выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам уголовного дела, установленным судом первой инстанции (п. 1); существенное нарушение уголовно-процессуального закона (п. 2); неправильное применение уголовного закона (п. 3); выявление обстоятельств, указанных в части первой и п. 1 ч. 1.2 ст. 237 УПК РФ (п. 5). В следующих статьях УПК РФ (ст. 389.16, 389.17, 389.18) конкретизированы основания отмены или изменения судебного решения, указанные в п. 1-4 ст. 389.15 УПК РФ. Законодатель объединил определения оснований, предусмотренных п. 3 и 4 ст. 389.15 УПК РФ, в одну статью - ст. 389.18 "Неправильное применение уголовного закона и несправедливость приговора". Судя по особенной законодательной технике (объединение в одну статью) и содержанию, указанные основания законодатель, видимо, посчитал специальными по отношению к более общему основанию - существенное нарушение уголовного закона.

В приведенной законодательной классификации оснований отмены или изменения судебного решения в апелляционном порядке не применены понятия "неправильная квалификация преступлений" или "ошибка в квалификации преступлений". Поскольку критерием оценки справедливости приговора в УПК РФ признается только назначенное наказание, можно предположить, что неправильная квалификация преступления (как уголовно-правовая категория) имеется в виду в п. 2 ч. 1 ст. 389.18 УПК РФ, в котором неправильное применение уголовного закона раскрывается как "применение не той статьи или не тех пункта и (или) части статьи Особенной части Уголовного кодекса Российской Федерации, которые подлежали применению". Из этого следует предположение, что в уголовно-процессуальном законе задан формальный подход к оценке приговора в части квалификации преступления, исходя из принципа законности, но не справедливости.

Конституционный Суд РФ в постановлении от 16.05.2007 N 6-П определил правовую позицию, отличную от изложенной в УПК РФ, с многоаспектной характеристикой несправедливости приговора: "Судебное решение, если существенно значимые обстоятельства события, являющегося предметом исследования по уголовному делу, отражены в нем неверно, не может рассматриваться как справедливый акт правосудия и должно быть исправлено независимо от того, что послужило причиной его неправосудности - неправомерные действия судьи, судебная ошибка или иные обстоятельства, объективно влияющие на законность, обоснованность и справедливость судебного акта"*(8). В интерпретации Конституционного Суда приговор является несправедливым, когда и уголовно-правовые, и уголовно-процессуальные выводы суда, изложенные в приговоре, не соответствуют фактическим обстоятельствам уголовного дела, т.е. показателями несправедливого приговора признаются неудовлетворительность доказательств с точки зрения относимости, допустимости, достоверности, а также неправильная квалификация преступления, даже при формальном соблюдении норм действующего законодательства.

Возможность определения критериев справедливости приговора иначе, чем это предусмотрено в УПК РФ, подтверждена в практике Верховного Суда РФ со ссылкой на международное право. Так, в постановлении от 08.04.2009 N 301-П08 Президиум Верховного Суда РФ признал основанием изменения квалификации преступления установленное Европейским Судом по правам человека нарушение положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод. В названном постановлении Президиума Верховного Суда РФ сказано: "Решение об отмене или изменении вступивших в законную силу приговора, определения или постановления суда Президиум Верховного Суда РФ принимает в тех случаях, когда установленное Европейским Судом по правам человека нарушение Конвенции о защите прав человека и основных свобод позволяет сделать вывод о незаконности, необоснованности или несправедливости судебных решений"*(9). Специфичность этого постановления выражается в том, что в нем не указано, какие нормы российских уголовного и уголовно-процессуального законов были применены неправильно российскими судами, принимавшими решения по уголовному делу, ставшему предметом рассмотрения Европейским Судом по правам человека. Квалификация была изменена в отношении К., который судом первой инстанции был осужден по ч. 3 ст. 129 УК РФ, т.к., являясь главным редактором и соучредителем газеты "Новый Гражданский Миръ", поместил в газете статью, где "распространил заведомо ложные сведения, порочащие честь и достоинство и подрывающие репутацию губернатора Ставропольского края Ч.". Президиум Верховного Суда РФ, руководствуясь решением Европейского Суда по правам человека, установившим нарушение положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод при рассмотрении данного дела судом Российской Федерации, производство по делу прекратил за отсутствием в деянии состава преступления, объяснив: "Статья написана в критической форме, однако автор не вышел за рамки общепризнанного уровня преувеличения или провокации, что допустимо с позиции свободы слова для журналиста, статья не превышала применимых границ критики". Президиум Верховного Суда РФ, указав на отсутствие состава преступления, не конкретизировал, какие именно признаки состава клеветы, определенные в УК РФ, не были установлены по настоящему уголовному делу. Таким образом, квалификация преступления была признана ошибочной все же не по формальному основанию, а из-за несправедливости решения.

В современной России правотолковательную практику Европейского Суда по правам человека, наряду с УК РФ, стали признавать источником уголовно-правовых норм. Так, Пленум Верховного Суда РФ в постановлении от 27.06.2013 N 21 "О применении судами общей юрисдикции Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года и Протоколов к ней" указал: "Как следует из положений статьи 46 Конвенции, ст. 1 Федерального закона от 30 марта 1998 года N 54-ФЗ "О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней", правовые позиции Европейского Суда по правам человека, которые содержатся в окончательных постановлениях Суда, принятых в отношении Российской Федерации, являются обязательными для судов" (п. 2).

То, что в УПК РФ несправедливость приговора определена в непосредственной связи только с назначением наказания и при классификации оснований отмены или изменения судебного решения не названа неправильная квалификация преступлений, является последствием недооценки социального значения квалификации преступлений, отношения к ней как к технической задаче.

Рассмотрение квалификации преступлений не как правоприменительной деятельности, а в качестве технической операции, сопутствующей уголовной ответственности, - это еще один известный вариант понимания квалификации преступлений.

Определение квалификации преступления как технического действия - ссылки на статью уголовного закона*(10) - противостоит как социально-правовой, так и формально-юридической дефиниции квалификации преступлений, поскольку технические действия непосредственно не направлены на реализацию не только принципа справедливости, но и принципа законности. Технические акты правоприменения имеют нормативной основой технические, а не правовые нормы. Если должностное лицо правоприменительного органа относится к квалификации преступлений как техническому действию, то применяет уголовный закон без личного усмотрения при толковании содержания применяемых норм, а с ориентиром на распоряжение или позицию вышестоящего должностного лица или государственного органа.

Востребованность определения квалификации преступлений в качестве технической операции повышается в условиях нестабильного уголовного законодательства. Когда субъекты правотворческого процесса производят изменения и дополнения уголовного закона многократно, с правом на ошибку, принципу законности противопоставляется принцип целесообразности, как следствие, в правоприменительной практике утрачивается ориентир на определение основания уголовной ответственности в точном соответствии с законом. Аргумент о целесообразности одновременно обращен и против принципа справедливости.

Популяризации позиции, в соответствии с которой квалификация преступлений считается технической задачей, решаемой в соответствии с принципом целесообразности, также способствовала судебная реформа. После принятия УПК РФ все чаще по значимости противопоставляются процессуальные и материальные основания отмены или изменения решений по уголовным делам. Вывод о приоритетном значении уголовно-процессуальных предписаний подкрепляется ссылками на большую опасность процессуальных нарушений при применении именно УПК РФ как закона реформаторского, сориентированного на состязательный процесс. Усилению влияния такой позиции способствовало и введение в УПК РФ норм об особом порядке принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением, а также норм о досудебном соглашении о сотрудничестве, применение которых сопряжено с рассогласованием преступления и уголовной ответственности.

То, что процедурным правилам придается значение критерия оценки события преступления и выбора его уголовно-правовых последствий, многие считают неправильным. Например, Э.Ф. Побегайло оценивает соответствующие законодательные решения как угрозу правам человека. По его словам, посредством УПК РФ "возрождена практика производства по уголовным делам, принятая в средневековой Европе, в рамках которой внимание прежде всего уделялось не рассмотрению сути дела, а признанию, полученному от обвиняемого"*(11).

Есть обстоятельства и уголовно-правового характера, способствующие преуменьшению в профессиональном сознании значения общеправовых принципов и техническому подходу к квалификации преступлений. Это прежде всего большая практика освобождения от уголовной ответственности и наказания, условного осуждения лиц, совершивших преступления, а также соразмерность во многих случаях наказания, предусматриваемого и назначаемого за разные виды преступлений.

Несмотря на множество условий, способствующих формальному, упрощенному подходу к квалификации преступлений, принципиально важно, чтобы приоритет имело социально-правовое понимание квалификации преступлений, поскольку оно соответствует социально-правовому значению этого направления государственной деятельности. Социальное назначение квалификации преступлений выражается в том, что этот вид правоприменения направлен на защиту интересов личности, общества и государства от преступных посягательств, тем самым обеспечивается общественная безопасность и социальная стабильность. Правовая значимость квалификации преступлений подтверждается тем, что решения о квалификации преступлений являются основаниями или условиями применения норм разной отраслевой принадлежности. В сфере применения уголовно-правовых норм в процессе квалификации преступлений решаются основные уголовно-правовые вопросы: разграничивается преступное и непреступное поведение, устанавливается вина лица в отношении деяния и его последствий, дается официальная отрицательная оценка поведения лица как преступления с постановлением приговора именем Российской Федерации, обосновываются уголовное наказание или освобождение от него или уголовной ответственности.

Социальная полезность квалификации преступлений обусловливает ее включение в уголовную политику. Политическая составляющая квалификации преступлений, и в целом правоприменения, не получила научного признания. А вот правотворчество, как правило, рассматривается в уголовно-политическом аспекте.

В российской юридической литературе, посвященной проблемам уголовной политики, правоприменительную деятельность обычно разграничивают с правотворчеством, не только с учетом содержания и источников, но и по значению. Так, по оценке Н.А. Лопашенко, "уголовно-правовая политика, как никакая другая, жестко законодательно регламентирована; ее стратегия и тактика полностью отражаются в Уголовном кодексе и вносимых в него изменениях и дополнениях", а правоприменительная деятельность носит, "в определенной степени, вторичный характер по отношению к правотворчеству, поскольку осуществляется государством через представителей государственных органов, которые сами уголовно-правовую политику не творят, но реализуют"*(12).

А.И. Коробеев, признавая, что содержание уголовно-правовой политики не сводится только к правотворчеству, в него входит и правоприменительная деятельность, "главным содержанием" уголовно-правовой политики назвал криминализацию, пенализацию, декриминализацию, депенализацию*(13). Именно эти законодательные явления А.И. Коробеев выделил из ряда элементов содержания уголовно-правовой политики, сделав специальным предметом исследования в монографии, в целом посвященной уголовно-правовой политике.

Некоторые исследователи одинаково оценивают значение правотворчества и правоприменения для уголовной политики, но как внешних по отношению к ней факторов. Содержанием же уголовной политики считают совокупность идей, концепции или программы о противодействии преступности, а правотворческую и правоприменительную практику определяют формами реализации уголовной политики. Например, Н.А. Беляев писал: "Конечно, политика без практической деятельности по ее реализации ничто. Однако политика и ее практическая реализация не одно и то же"*(14). Н.А. Беляев пришел к выводу, что содержание политики составляет теоретическая разработка практического осуществления средств и методов воздействия на предмет политики - преступность*(15).

Поскольку уголовная политика включается в структуру государственной политики, неправильно отождествлять ее с идеями и доктринами. Как и любое направление государственной политики, уголовная политика отличается свойством реальности, это практическая сложноструктурированная деятельность государства по противодействию преступности. Об уголовной политике следует судить главным образом с учетом содержания и развития уголовного законодательства и практики его применения.

В настоящее время государством в основном решаются не стратегические, а тактические задачи уголовной политики, соответственно, принимаются уголовные законы, не обоснованные официально принятыми стратегиями или концепциями. Меняется реальность, появляются новые идеи о том, как противостоять преступности, и ответно обновляется уголовная политика, что отражается в текущем уголовно-правовом регулировании, когда вводятся в действие законы, изменяющие и дополняющие уже установленные в кодифицированном законе правила уголовной ответственности. Законодательно установленные уголовно-правовые нормы непосредственно включаются в содержание уголовной политики.

Правоприменение по определению имеет прикладное значение по отношению к правотворчеству и предназначено быть формой реализации законодательно выраженной уголовной политики. Вместе с тем уголовная политика может изменяться и без законодательного закрепления, с ориентиром на политическую целесообразность. Как и при текущем уголовно-правовом регулировании, посредством правоприменения осуществляется ситуативная уголовная политика, с учетом динамики криминальной ситуации, а также открывшихся социальных, экономических и организационных обстоятельств. Правоприменение, наряду с правотворчеством, составляют отдельные направления уголовной политики, с внутренними источниками развития, закономерностями и особенностями.

Самостоятельное уголовно-политическое значение правоприменительной практики косвенно подтверждается криминологическими исследованиями соотношения фактической и зарегистрированной преступности. В ходе этих исследований установлена тенденция роста преступлений, которые не были выявлены из-за невыполнения должностными лицами своих обязанностей или стали известны правоохранительным органам, тем не менее остались официально не выявленными и были укрыты от регистрации ("искусственная латентность")*(16). Меняются не только количественные, но и качественные показатели латентной преступности, и эти изменения не являются ответными к изменениям и дополнениям законодательства. В настоящее время ряд преступлений с традиционно высокой латентностью (например, дача и получение взятки, коммерческий подкуп, злоупотребление должностными полномочиями, уклонение от уплаты налогов, преступления, связанные с незаконным оборотом наркотических средств) пополняется преступлениями, ранее считавшимися средне- и низколатентными. Низколатентными перестали определять даже убийства*(17).

Прямым подтверждением формирования уголовной политики в процессе правоприменения является официальная судебная право-толковательная деятельность, когда она меняет смысл и содержание уголовного закона или рассматривается в качестве иного источника уголовно-правовых норм. В результате толкования статьи уголовного закона изменяются пределы ее применения и принимаются решения, способные служить прецедентом при рассмотрении уголовных дел; это значит, что правоприменительные органы фактически выходят за рамки правоприменительной деятельности и вовлекаются в правотворческий процесс, как следствие - в уголовную политику. По мнению А.В. Наумова, и решения Верховного Суда РФ по конкретным делам, и разъяснения, даваемые Пленумом этого Суда на основании обобщения судебной практики и судебной статистики в постановлениях по делам той или иной категории, с полным основанием претендуют на то, чтобы служить судебным прецедентом при рассмотрении уголовных дел. А.В. Наумов считает, что пора предоставить всем судам право официально ссылаться на решения Верховного Суда РФ, без этого перспектива становления судебной власти остается весьма призрачной*(18). В Санкт-Петербурге на Третьих Сенатских чтениях Председатель Высшего Арбитражного Суда РФ А.А. Иванов выступил с "Речью о прецеденте", которую завершил словами: "Нам нужно двигаться к тому, чтобы все высшие суды исходили из единых принципов влияния их правовых позиций на социальные отношения, т.е. придерживались идеи прецедентного права"*(19). Интересно, что А.А. Иванов полагает возможным распространение сферы воздействия судебных актов на социальные отношения, которые не были предметом судебного разбирательства, т.е. допускает расширительное толкование закона, вместе с тем он категорично утверждает, что сам прецедент расширительному толкованию не подлежит*(20).

Наряду с судебными разъяснениями уголовного закона в связи с рассмотрением конкретных уголовных дел, научные исследователи в ряд источников уголовно-правовых норм стали включать правовые позиции судов. О том, что правовые позиции судов - это самостоятельное явление в юридической практике, к примеру, пишут Н.А. Власенко и А.В. Гринева: "Именно эти позиции являются определяющими в правовом регулировании, и не только с точки зрения достижения правового эффекта (урегулирование фактических отношений), но и правообразующего влияния"*(21). Под правовыми позициями здесь понимается не совокупность принятых по аналогичным делам решений и тем более не конкретное решение по отдельному делу, а система правовых аргументов, положенная в основу вывода о применении соответствующей юридической нормы или группы норм.

Некоторые российские ученые противопоставляют по юридической силе судебные позиции и прецеденты. Так, А.А. Толкаченко пишет: "При всем многообразии выбора иной альтернативы нет: правоприменитель не может руководствоваться доктриной или прецедентом в чистом виде. А вот правовые позиции Европейского, Конституционного, Верховного судов - это уже признанные источники, в том числе ограничивающие усмотрение правоприменителя"*(22).

Уголовная политика (уголовно-правовая политика) - это сложный вид деятельности государства, включающий определение целей, задач и принципов реагирования на преступления уголовно-правовыми средствами, а также использование уголовно-правовых средств в соответствии с избранными целью, задачами и принципами деятельности.

Поскольку в уголовно-правовой политике выделяются различные направления деятельности: создание директивной базы; законотворческая и правоприменительная деятельность; управленческая деятельность по организации законотворческой и правоприменительной практики, - в процессы формирования и реализации уголовно-правовой политики обоснованно вовлечены все ветви государственной власти, в том числе судебная власть.

Включение в круг субъектов уголовной политики органов судебной власти допустимо с позиции конституционного права. В Конституции РФ задан порядок осуществления государственной власти на основе ее разделения на законодательную, исполнительную и судебную (ст. 10), при этом государственная политика, ее отдельные направления, не отнесены к сфере деятельности определенной ветви власти. В Конституции РФ никакие органы и должностные лица не исключены из круга субъектов государственной политики, но выделена роль Президента РФ: "Президент Российской Федерации в соответствии с Конституцией Российской Федерации и федеральными законами определяет основные направления внутренней и внешней политики государства" (ст. 80). Представляется, что разделение властей в связи с осуществлением уголовной политики определяется так же, как для государственной политики в целом. Разделение властей сопровождается различением полномочий государственных органов и должностных лиц в связи с уголовной политикой, а не исключением из сферы уголовной политики носителей законодательной, исполнительной или судебной власти. Ряд субъектов, формирующих и осуществляющих уголовную политику, составляют Президент РФ, другие структуры исполнительной власти, органы законодательной власти, суды.

Те исследователи, кто не признают правоприменение структурной частью уголовной политики, ссылаются не только на производность правоприменения от законодательства и разделение судебной и иных властей, но и на то, что правоприменение не предназначено воздействовать на общественные отношения, имеет персонифицированный характер, а уголовная политика объектом воздействия имеет именно общественные отношения.

Действительно, под применением права обычно понимается государственно-властная деятельность уполномоченных органов, состоящая в рассмотрении конкретного юридического дела и вынесении по нему индивидуального решения, обязательного для адресатов*(23). Таким образом, признается, что при правоприменении осуществляется воздействие на поведение людей. Однако с позиций общей теории права воздействие на поведение людей и регулирование общественных отношений имеют совместимый характер. Поскольку при правоприменении влияние оказывается на поведение не только человека, в отношении которого было принято соответствующее решение, но и других лиц, осведомленных о соответствующей практике, это означает, что воздействие осуществляется в целом на общественные отношения. Характеристика правоприменения как индивидуально-правовой деятельности не исключает определения его функцией регулирования общественных отношений. Многие исследователи включают акты правоприменения в механизм правового регулирования. Известна дефиниция актов применения права как формы индивидуального правового регулирования общественных отношений*(24).

То, что правоприменительная деятельность имеет непосредственную связь с процессами регулирования общественных отношений, подтверждается направленностью применения права на установление правопорядка, защиту законных интересов личности, общества и государства, восстановление нарушенных прав.

О недостаточности законодательных средств для решения задач политико-правового процесса писал Л.С. Явич: "В актах применения права не менее, чем в правотворческой деятельности, а то и более, проявляется политика государства, его место и значение в жизни классового общества. От сущности государства и политического режима в огромной степени зависит характер правоприменения, удельный вес актов, направленных на реализацию диспозиций норм права, и актов, реализующих санкции"*(25).

Представляется, что в современной России научные дискуссии о возможности участия судов в уголовной политике имеют запаздывающий характер. В российской уголовной политике уже взят курс на усиление политико-правового значения решений судебной власти. Судебная власть, формируя правовые позиции и принимая решения прецедентного характера, определяет ориентиры в практической деятельности не только для судов, но и других органов и должностных лиц, принимающих решения по уголовным делам.

Правоприменительная практика (квалификация преступлений, назначение наказания, освобождение от уголовной ответственности и наказания) имеет критериальное значение для определения содержания и тенденций уголовной политики.

Данные о квалификации преступлений составляют эмпирическую базу для принятия уголовно-политических решений. Неправильная квалификация преступлений представляет собой искаженное отражение объективной криминальной ситуации и является одной из причин недостоверности официальных статистических данных о состоянии преступности в стране. Неадекватная статистика преступлений препятствует выработке целесообразных направлений и средств уголовной политики.

Для уголовной политики практика квалификации преступлений имеет и непосредственное значение, поскольку в практике квалификации преступлений выражается политика порицания. Политика порицания - это деятельность государства, направленная на разрешение социальных конфликтов, возникающих в связи с посягательствами на важные социальные ценности и общественные отношения, путем квалификации этих посягательств как преступлений.

Государство ответственно за установление и поддержание правопорядка и посредством законодательно определенных правил принуждает граждан и иных физических лиц, пребывающих на территории государства, вести себя правомерно, не совершать преступлений. Государство одновременно устанавливает правила поведения в форме запретов и является стороной уголовно-правовых отношений, регулируемых им. Иногда уголовно-правовые отношения определяются как односторонние в том смысле, что "преступник обязан нести ответственность за совершенное деяние, а государство имеет право его наказать"*(26). Однако общепринятыми стали знания о содержании уголовно-правового отношения в виде взаимных прав и обязанностей его субъектов. Для конфликтных (охранительных) уголовно-правовых отношений, возникающих в связи с совершением преступления, это - права и обязанности, определяющие состояние и пределы уголовной ответственности лица, совершившего преступление. Государство может освободить себя от некоторых, но не от всех обязанностей, сопряженных с уголовной ответственностью лица, нарушившего установленный государством запрет. Так, государство вправе решить вопрос об уголовной ответственности или других видах уголовно-правового принуждения не на общих основаниях, а с учетом особенных обстоятельств содеянного или данных о личности, назначить наказание более мягкое, чем предусмотрено за данное преступление, посчитать нецелесообразным уголовное наказание и освободить от наказания. Вместе с тем государство не вправе оставить факт совершения преступления без реакции, освободив себя от обязанности осуществить порицание лица, совершившего преступление. Выполнение этой обязанности - не только часть уголовной ответственности, но и необходимое условие разрешения конфликта лица, совершившего преступление, с государством, обществом, а также потерпевшим от преступления*(27).

То, что в современной уголовной политике не уделяется должного внимания политике порицания, особенно заметно по массовому характеру практики принятия решений об отказе в возбуждении уголовных дел, в соответствии с которыми исключается в принципе достоверное установление виновности или невиновности лица, предположительно совершившего преступление, и осуждение за преступление.

Таким образом, признавая реальность включения уголовно-правового регулирования в политические процессы, нельзя забывать об угрозах политически конфликтного правоприменения. Недопустимо, чтобы в государстве, гарантирующем принципы законности, справедливости, равенства прав и свобод человека и гражданина, считалось политически целесообразно отступать от этих принципов. Квалификация правильная ipso facto et ipso jure (в силу самого факта и по закону). Недостоверная и внеправовая квалификация преступлений может стать источником социального напряжения и протестных проявлений.

Библиография:

1. Алексеев С.С. Общая теория права: в 2 т. - Т. 2. - М., 1982.

2. Беляев Н.А. Уголовно-правовая политика и пути ее реализации. - Ленинград, 1986.

3. Власенко Н.А., Гринева А.В. Судебные правовые позиции (основы теории). - М., 2009.

4. Герцензон А.А. Квалификация преступлений. - М., 1947.

5. Дуюнов В.К. Уголовно-правовое воздействие: теория и практика. - М., 2003.

6. Дюрягин И.Я. Применение норм советского права. - Свердловск, 1973.

7. Иванов А.А. Слово о прецеденте: как сохранить и независимость суда, и правовую определенность // Новая юстиция. - 2009. - (5). - N 4.

8. Иншаков С.М. Латентная преступность в Российской Федерации: 2001-2006. - М., 2007.

9. Кондратюк Л.В., Овчинский В.С. Криминологическое измерение. - М., 2008.

10. Коробеев А.И. Советская уголовно-правовая политика. - Владивосток, 1987.

11. Корсантия А. Латентность убийств в современной России // Уголовное право. - 2011. - N 1.

12. Кудрявцев В.Н. Общая теория квалификации преступлений. - М., 1999.

13. Лопашенко Н.А. Уголовная политика. - М., 2009.

14. Мацкевич И.М. Криминологический портрет Бандеры // Союз криминалистов и криминологов. - 2014. - N 2.

15. Наумов А.В. О судебном толковании уголовного закона (в связи с юридической природой постановлений Пленума Верховного Суда РФ) // Уголовная ответственность и проблемы исполнения наказаний: сб. науч. тр. Академии Ген. прокуратуры РФ. - М., 2009.

16. Побегайло Э.Ф. Истинно ли уголовное судопроизводство, где не требуется установления истины? // Избранные труды. - СПб., 2008.

17. Рарог А.И. Проблемы квалификации преступлений по субъективным признакам. - М., 2015.

18. Толкаченко А.А. Пределы судебного усмотрения при назначении уголовного наказания // Уголовное право. - 2010. - N 4.

19. Уголовное право. Особенная часть / под ред. И.Я. Козаченко, З.А. Незнамовой, Г.П. Новоселова. - М., 1998.

20. Явич Л.С. Общая теория права. - Ленинград, 1976.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) ИТАР ТАСС. URL: http://www.itar-tass.com/prnt.html?NewslD=15770296 (дата обращения: 21.06.2011).

*(2) ИТАР ТАСС. URL: http://www.itar-tass.com/prnt.html?NewslD=15770350 (дата обращения: 21.06.2011).

*(3) Тексты судебных актов. URL: http://www.supcourt.ru/vs_cases2.php?delo_type=1&iInstance=0&number=&name =%C8%C1%D0%C0%C3%C8%CC%CE%C2+%D5%C (дата обращения: 07.02.2015).

*(4) См., например: Мацкевич И. М. Криминологический портрет Бандеры // Союз криминалистов и криминологов. 2014. N 2. С. 27-29. DOI: 10.7256/2310-8681.2014.1.12734.

*(5) Герцензон А.А. Квалификация преступлений. М., 1947. С. 3.

*(6) Рарог А.И. Проблемы квалификации преступлений по субъективным признакам. М., 2015. С. 8.

*(7) Кудрявцев В.Н. Общая теория квалификации преступлений. М., 1999. С. 40, 48 и др.

*(8) Собрание законодательства РФ. 28 мая 2007. N 22. Ст. 2686.

*(9) Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. 2009. N 9. С. 22.

*(10) См., например: Уголовное право. Особенная часть / под ред. И.Я. Козаченко, З.А. Незнамовой, Г.П. Новоселова. М., 1998. С. 19-20.

*(11) Побегайло Э.Ф. Истинно ли уголовное судопроизводство, где не требуется установления истины? // Избранные труды. СПб., 2008. С. 20.

*(12) Лопашенко Н.А. Уголовная политика. М., 2009. С. 49, 50.

*(13) Коробеев А.И. Советская уголовно-правовая политика. Владивосток, 1987. С. 6.

*(14) Беляев Н.А. Уголовно-правовая политика и пути ее реализации. Ленинград, 1986. С. 29.

*(15) См.: Беляев Н.А. Указ. соч. С. 27.

*(16) См., например: Иншаков С. М. Латентная преступность в Российской Федерации: 2001-2006. М., 2007; Кондратюк Л.В., Овчинский В.С. Криминологическое измерение. М., 2008.

*(17) См., например: Корсантия А. Латентность убийств в современной России // Уголовное право. 2011. N 1. С. 84, 94.

*(18) См., например: Наумов А.В. О судебном толковании уголовного закона (в связи с юридической природой постановлений Пленума Верховного Суда РФ) // Уголовная ответственность и проблемы исполнения наказаний: сб. науч. тр. Академии Ген. прокуратуры РФ. М., 2009. С. 47-48; и др.

*(19) Иванов А.А. Слово о прецеденте: как сохранить и независимость суда, и правовую определенность // Новая юстиция. 2009 (5). N 4. С. 11-12.

*(20) Иванов А.А. Указ. соч. С. 6.

*(21) Власенко Н.А., Гринева А.В. Судебные правовые позиции (основы теории). М., 2009. С. 53.

*(22) Толкаченко А. Пределы судебного усмотрения при назначении уголовного наказания // Уголовное право. 2010. N 4. С. 60.

*(23) См., например: Дюрягин И.Я. Применение норм советского права. Свердловск, 1973. С. 19; Алексеев С.С. Общая теория права: в 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 317-320.

*(24) См.: Явич Л.С. Общая теория права. Ленинград, 1976. С. 233.

*(25) Явич Л.С. Указ. соч. С. 234.

*(26) Российское уголовное право / под ред. А.И. Рарога. М., 2004. Т. 1: Общая часть. С. 8 (автор главы - О.Ф. Шишов).

*(27) Следует согласиться с В.К. Дуюновым, который с уместной настойчивостью говорит об актуальности задачи обеспечения неотвратимости уголовно-правового воздействия как неизбежной реакции государства на каждый акт совершения преступления, с негативной оценкой содеянного, его порицанием. См., например: Дуюнов В.К. Уголовно-правовое воздействие: теория и практика. М., 2003. С. 129-133.