Закон и его нормативно-правовые модусы (Г.Т. Чернобель, "Журнал российского права", N 12, декабрь 2011 г.)

Закон и его нормативно-правовые модусы

Правовое сознание как одна из форм общественного сознания (правовое мышление - самое практическое мышление*(1)) отражает многообразные ценностные аспекты общественного бытия. Нечто материальное или духовное в системе общественных отношений приобретает определенные ценностные черты тогда, когда тем или иным субъектом этих отношений (отдельной личностью, социальной группой, обществом в целом) осознается объективная необходимость, жизненная значимость, социальная благостность. Вырабатывая определенную ценностную ориентацию, субъект общественных отношений получает возможность результативно, эффективно действовать в соответствии с теми или иными потребностями, интересами.

Вся окружающая действительность рассматривается человеком сквозь призму ее ценности для него. Формальными носителями правовых ценностей выступают нормативные правовые акты, имеющие свою институциональную иерархию и репрезентирующие определенным семиотическим образом нормативно-правовую мысль законодателя в соответствующем модальном измерении, цементирующем цельное правовое пространство данного общества, государства.

Генерирующим источником нормативно-правовой модальности является конституция, соответствие которой определяет степень праволегитимности нормативных управленческих актов всех уровней (законы, указы, правительственные постановления, акты министерств и ведомств, акты органов местного самоуправления).

Ценностная парадигма конституции демократического правового государства заключается в том, что она определяет общую стратегию официальной правовой идеологии, ее векторные социальные параметры, закрепляет на основе признания абсолютной значимости верховенства права основополагающие принципы иерархической институционализации государственного управления, его созидательные функции, дифференцированные в пределах предоставленной компетенции, непреложность основных прав и обязанностей граждан, гарантии их государственного обеспечения. Нормативно-правовая модальность, закрепленная в конституции, является основополагающей для всех отраслей права данного государства.

О какой модальности идет речь? Всякая модальность в системе общественных отношений связана с категорией необходимости и выражается, как правило, в модусах: "разрешено", "требуется" ("обязательно"), "запрещено". Латинское modus - мера, способ, образ (modus operandi - способ действия; modus vivendi - образ жизни). Общественное бытие - это способ существования, который предполагает определенные поведенческие акции, модально регулируемые общественным сознанием*(2) в форме религии, нравственности, права. Феномен модуса общественного бытия заключается в том, что в качестве его основополагающих предпосылок выступают независимость, свобода, наличие критического разума*(3).

В системе правовых отношений указанный модальный триптих имеет особое значение, отражая нормативно-правовые потребности общественного бытия, управленческие функции права*(4). Составляя целостный логический аккорд, модусы системно определяют нормативное содержание правовых отношений, формы и способы их становления, развития, совершенствования. Важно правильное понимание функциональной различимости нормативно-правовых модусов. "При запрете что-то совершить достаточно воздержания от действия (пассивное поведение); при установлении обязанности требуются активные действия; при дозволении сам адресат решает, на каком варианте поведения ему остановиться". Нет такого государства, "которое могло бы обойтись без какого-либо из названных способов правового регулирования"*(5).

Правовое разрешение - это синоним правовой свободы, т.е. обеспеченная возможность беспрепятственного выбора человеком того или иного правового поведения по собственной воле*(6).

Модусы требования на первый план выдвигаются обычно в системе государственного управления, без которого невозможна нормальная общественная жизнь. Правосубъектность государства и правосубъектность гражданского общества существуют в неразрывном единстве, какое-либо функциональное противопоставление их неправомерно. "Государство было и остается важнейшим фактором общественного развития. Поэтому именно на него падает основной объем дел по управлению, именно с ним связывают надежды на прогрессивные преобразования"*(7). В демократическом правовом государстве "государственный чиновник при исполнении служебных обязанностей связан законом в каждом своем поступке. Частное лицо может делать все, кроме того, что запрещено законом; государственный чиновник не может делать ничего, кроме того, что разрешено законом"*(8).

Модус запрещения определяет пределы правовой свободы, которая не может быть безграничной в системе общественных отношений. Серьезными правовыми "тормозами" должен быть обеспечен и сам запретительный модус. Хотя, как верно отмечается в научной литературе, запреты запретам рознь. "Нельзя оценивать их однозначно положительно или отрицательно". Не закрепленные законодательно принципы "все, что не запрещено, разрешено" и "все, что не разрешено, запрещено" в конкретной правовой действительности должны осмысливаться по-разному в контексте общей системы правового регулирования*(9).

Конституционное закрепление нормативно-правовых модусов придает им верховный правовой статус, утверждает принцип личности, ее человеческое достоинство в качестве общей нормативной основы права.

Разумеется, нельзя идеализировать конститутивное закрепление нормативно-правовых модусов. Не всякий конституционный акт легитимен с правовой точки зрения. В условиях деспотии, например, такой акт выступает в качестве политического камуфляжа, маскирующего подлинную сущность государственного строя. Правовая легитимность предполагает высокую степень зрелости правосознания законодателя, его демократическую парадигму, политическую неангажированность, связана с соблюдением требований правовой мотивации законодательных акций, соответствующим согласованием их с действующей системой общепризнанных принципов и норм международного права.

Охватывая практически все жизненное пространство, нормативно-правовые модусы составляют деонтическое ядро действующей системы законодательства, и в своей трехмерной*(10) регулятивной ипостаси определяют формулу правового поведения членов общества в той или иной сфере общественных отношений. Побудительное триединство этих модусов, их четкая смысловая направленность, логическая взаимосогласованность - непреложное условие правильного, эффективного функционирования системы законодательства.

Выработка нормативно-правовых модусов в законотворческой деятельности - процесс чрезвычайно сложный, требующий большого запаса знаний, социологических наблюдений, их тщательного изучения и непредвзятой, объективной оценки, позволяющей прийти к определенным императивным выводам, решениям. Судьбоносное значение нормативно-правовых модусов таково, что при их формулировании и закреплении недопустимы какие-либо неясности, недомолвки, смысловые погрешности, семантические или семиотические пробелы. Именно поэтому, как справедливо замечал Д.С. Милль, "едва ли есть какая-нибудь другая сфера умственного труда, которая в такой бы степени нуждалась не только в опыте, но и в специальной подготовке путем долгого и кропотливого изучения, как составление законов"*(11).

К сожалению, ни в общей теории права, ни в отраслевых правовых науках вопрос о роли и практической регулятивной значимости нормативно-правовых модусов не специфицируется. Логические основы правовой модальности не разработаны. Правотворческая компетенция федерального законодательного органа конституционно достаточно четко и полно не определена*(12). В демократическом правовом государстве такая компетенция не может быть беспредельной. Законодатель не вправе решать произвольно, что ему вздумается. Еще Г. де Лольм, известный английский государствовед, обращал внимание на то, что для создания прочных конституционных основ государственности необходимы определенные правовые границы не только для исполнительной власти, но и для законодательной, которая при известных обстоятельствах может все перевернуть вмиг своей верховной волей*(13). Аналогичным образом высказывался Т. Джефферсон. Депутаты, говорил он, тоже могут выступать в роли деспотов, "захватив все в свои руки", и, сделав это, затем свести все "к одному человеку", назвав его председателем*(14).

Научно не определены основополагающие принципы и критерии институционально-иерархической симметричности, сбалансированности модусной нормативно-правовой триады на разных вертикальных и горизонтальных уровнях правового регулирования, вследствие чего деонтическая "ватерлиния", функционально размежевывающая модусные параметры, выглядит порой весьма расплывчатой, что не гарантирует конструктивной эффективности применения нормативно-правовых модусов в системе конкретных правоотношений. Компетентные параметры действующих нормативных правовых актов остаются недостаточно определенными. Не совсем ясно, почему в одних случаях тот или иной круг правовых отношений регулируется законом, в других - президентскими указами, правительственными постановлениями, ведомственными актами, актами местного самоуправления. Не имеют четких ориентиров предметные характеристики правотворческих полномочий. Многое в правотворческом процессе осуществляется в угоду политической конъюнктуре, без соблюдения элементарных требований субординационных процедур.

Логические пределы разрешаемого, требуемого и запрещаемого практически открыты для произвольного усмотрения (как правотворческого, так и правоприменительного). Тот или иной нормативно-правовой модус иногда превращается в бутафорию.

Порой то, что левая рука правотворца разрешает, правая рука запрещает. В действующем отраслевом законодательстве имеются модусные переплетения, образующие нормативно-правовые узлы, которые деформируют систему правоотношений, действие российского законодательства.

Бюрократическое стремление зарегламентировать всё и вся породило такую антидемократическую тенденцию, как закрепление тех или иных нормативно-правовых модусов на нижнем ярусе правовых отношений без соответствующих деонтических реалий на их верхнем ярусе. В частности, остро стоит проблема соотношения закона с подзаконными актами. Последние нередко оказываются сильнее законов, нормативно продолжая их, стоят над законами. Иначе говоря, нарушается логико-конструктивная интервалика, определяющая вертикальные и горизонтальные родовидовые взаимоотношения модусных блоков в системе законодательства, правозаконность и эффективность институционального функционирования последних. Безудержное региональное нормотворчество образовало императивные джунгли, которые оплетают систему федеративного российского законодательства, своевольно конкретизируя нормы общерегулятивного федерального значения. Ведомственная инструкция может запросто подкорректировать тот или иной законодательный акт, то или иное правительственное постановление. При этом логическая фильтрация такова, что зачастую нормативный правовой акт противоречит не только закону, правительственному постановлению, но и собственным нормоустановкам. Все это дестабилизирует правоприменительную обстановку в стране, ставит под сомнение престиж законодательства.

Большим недостатком законотворческой деятельности российского парламента является то, что законодательные акты, как правило, принимаются без преамбулы, объясняющей мотивы закона. Введение к закону вместо мотивации ограничивается краткой информацией, зачастую совпадающей с общим смыслом названия закона. А ведь исполнителям недостаточно знать, что и как.

Они должны знать также зачем это что, почему так, а не иначе, чьи интересы и ценности отражает и защищает тот или иной закон*(15). Это и определяет превентивную значимость мотивационного обеспечения принимаемых законодательных актов.

Как известно, ни один международный правовой акт не принимается без соответствующей мотивационной преамбулы. Только достаточно мотивированный законодательный акт является праволегитимным. В противном случае тот или иной закон может выступать не "священным орудием правоты" (П.А. Вяземский), а "врагом права"*(16), способствовать росту правового нигилизма, правовой отчужденности членов общества. Ни один нормативно-правовой модус не может быть закреплен законодательным актом без соответствующей мотивации.

В логической структуре механизма действия законов мотив выступает генетически первичным смысловым компонентом. Это начальная ступень, детерминанта, которая приводит в логическое действие, включает в сознательную сеть функционирования всю систему норм права на законном и подзаконном уровнях. Мотив своей побудительной силой осуществляет определенную развертку процесса функционирования, действия законодательных нормативов, программирует этот процесс, придает ему определенную социальную направленность. Именно мотив как определенная проекция общественного сознания дает возможность субъекту правовых отношений найти объективный критерий целесообразности того или иного нормативного выбора в правовом поведении. Мотивационный фактор опосредует и логически организует все содержательное движение системы норм права, ее функционирование в конкретных общественных отношениях. В законотворческом процессе мотивационную деятельность следует выделить в особую процедурную стадию, учитывая содержательное, функционально-энергетическое значение этой деятельности в обеспечении праволегитимности законодательных актов, их прогностической регулятивной эффективности, в формировании общественного правосознания.

Задача сегодняшнего момента - создать надежный организационно-правовой заслон немотивированным (или недостаточно мотивированным) законам. Стабильности правовых отношений, укреплению правопорядка в обществе способствовало бы конституционное признание того, что немотивированный закон не может быть введен в действие, на что уже обращалось внимание*(17). В связи с этим среди множества видов правовых экспертиз проектов законодательных актов*(18) особое значение следует придать мотивационной экспертизе как базовой, изначальной. Экспертиза всякого законопроекта должна начинаться именно с этой экспертизы, призванной уяснить объективную необходимость принятия законодательного акта. Участвовать в мотивационной экспертизе должны не только юристы (теоретики и практики), но и представители иных отраслей знания, общественной деятельности*(19).

Для упреждения субъективного фактора в законотворческой деятельности следовало бы подумать о создании независимой общественной экспертизы проектов законодательных актов и закрепить ее правовой статус.

Процедурно должен быть отработан порядок постановки на общественную экспертизу подлежащего правовому регулированию вопроса, его рассмотрения и обсуждения.

Следует предусмотреть реальные гарантии гласных условий работы общественной экспертизы проектов законодательных актов, предоставление права на беспрепятственное получение необходимой информации от любого государственного органа или средств массовой информации по обсуждаемому вопросу, обеспечение институциональной независимости.

Рекомендации независимой общественной экспертизы в обязательном порядке должны рассматриваться на заседаниях парламентских комиссий и комитетов с последующим принятием ими достаточно мотивированных решений, которые необходимо своевременно доводить до сведения депутатов на пленарных заседаниях парламента во время обсуждения проекта законодательного акта.

Независимую общественную экспертизу следует наделить правом обращения непосредственно к народу путем вынесения спорного вопроса на референдум.

Существенным моментом является проблема ответственности членов независимой общественной экспертизы, санкционировавших неправомерную с коррупциогенной точки зрения законодательную акцию.

Независимая общественная экспертиза проектов законодательных актов должна отвечать на следующие вопросы, отражающие критерии правовой легитимности разработки нормативных правовых актов:

1) какова объективная потребность в разработке законодательного акта, согласуется ли с ней его концептуальная и всякая иная мотивация;

2) является ли проект законодательного акта компетентно легитимным, т.е. находится ли его разработка в соответствии с правотворческой компетенцией, предоставленной законодательному органу Конституцией РФ;

3) четко ли обозначены в проекте законодательного акта предметная характеристика объекта правового регулирования и его социальные параметры;

4) какие принципы положены в основу правового регулирования, насколько они согласуются с принципом незыблемости основных прав и свобод человека, закрепленным в Конституции РФ;

5) соблюден ли принцип федерализма, лежащий в основе государственного устройства России, обусловливающий конституционную субординацию правотворческих полномочий общефедеральных государственных органов и государственных органов субъектов РФ;

6) не противоречат ли положения проекта законодательного акта общепризнанным принципам и нормам международного права;

7) каковы ключевые понятия проекта законодательного акта и их терминологические обозначения, гарантирована ли однозначность их толкования;

8) каковы конкретные нормативно-правовые модусы ("разрешено", "требуется", "запрещено"), заложенные в тексте проекта законодательного акта, насколько они сбалансированы между собой, а также с нормативно-правовыми модусами действующего законодательства, прописан ли механизм их практической реализации; содержатся ли в проекте законодательного акта какие-либо нормативно-правовые исключения и почему;

9) предусмотрен ли в проекте законодательного акта порядок обжалования неправомерных действий органов исполнительной власти;

10) четко ли обозначены в проекте законодательного акта формы и виды юридической ответственности (санкции) за невыполнение предписанных модальных императивов?

Единых методических принципов конституционного закрепления нормативно-правовых модусов не существует. В европейской конституционной практике одни конституции после преамбулы описывают принципы государственного устройства, и только после этого закрепляют с соответствующими нормативно-правовыми модусами правовой статус личности (например, конституции Болгарии, Португалии, Швеции); другие конституции выдвигают на первый план правовой статус личности (например, Конституция Италии, Основной закон ФРГ). В Конституции Латвийской Республики 1992 г. раздел "Основные права человека" последний. Конституция РФ прежде всего определяет "Основы конституционного строя", а вслед за этим правовой статус личности.

Закрепляя правовой статус личности, некоторые конституции нормативно-правовые модусы "разрешено" (права) и "требуется" (обязанности) подают в одной структурной плоскости (например, конституции Болгарии, Италии, Португалии), другие их структурно подразделяют, выделяя в особые главы (например, Конституция Румынии). В Конституции Чешской Республики раздел о правовом статусе личности отсутствует, но действует особая Хартия основных прав и свобод, принятая в 1991 г.

При формулировании нормативно-правовых модусов важен лингвистический аспект этой чрезвычайно ответственной работы, выражающей волю нормотворца*(20). Семантическая ясность модусных формул, их четкая семиотическая репрезентация определяют качество деонтического пространства, регулятивную эффективность нормативно-правовой системы.

Скажем, нормативно-правовой модус "разрешение" можно по-разному обозначить словесно ("вправе", "имеет право", "может", "правомочен", "не должен", "не обязан"), главное заключается в том, чтобы само понятие разрешения не меняло своего смыслового значения, достаточно полно выражало мысль законодателя, не толковалось по-разному, произвольно, конъюнктурно. Например, в Конституции Болгарии закреплено: "Собственность может быть частной и публичной" (ст. 17-2). Остается неясным, что такое "частная собственность" и что может находиться в этой собственности. Та же неясность в отношении собственности публичной. Право собственности, гласит Конституция Исландии, неприкосновенно (ст. 67*). О какой собственности идет речь - не ясно. В Конституции Болгарии содержится модус: "Вероисповедание свободно" (ст. 13-1). Кажется, все понятно. Однако этот модус можно сформулировать подробнее, более ясно: "Каждый имеет право свободно исповедовать свою религию или религиозные убеждения, - гласит Конституция Королевства Нидерландов, - индивидуально либо в сообществе с другими верующими...".

Неоднозначным может быть формулирование и закрепление нормативно-правового модуса "разрешено" посредством такой словесной формулы, как "имеют право". В Конституции Болгарии, например, закреплено: "Граждане имеют право собираться мирно и без оружия на собрания и манифестации" (ст. 43-1). И далее: "Для собраний в закрытых помещениях разрешения не требуется" (ст. 43-3). Следовательно, чтобы реализовать право на собрания вне помещений, необходимо разрешение; без этого его реализовать нельзя, т.е. запрещено. Согласно Конституции Италии граждане свое право на собрания в общественном месте могут реализовать лишь с предварительного уведомления властей (ст. 17). В Основном законе ФРГ закреплено: "Все немцы имеют право собираться мирно и без оружия без предварительного извещения или разрешения. Для собраний, проводимых вне помещений, это право может быть ограничено законом или на основании закона" (ст. 8, п. 1-2). Получается, что не все то, что разрешено, может быть реализовано в полном объеме. Модус определенного разрешения покрывается модусом запрещения. На то, что разрешено, необходимы определенные санкции. "Граждане Российской Федерации, - закреплено в действующей российской Конституции, - имеют право собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование" (ст. 31). Механизм реализации этого права конституционно не определен.

Нормативно-правовой модус "разрешено" - это модус правовой свободы, основополагающая мера этой свободы. Семантическая основа слова "свобода" - отсутствие каких-либо стеснений, ограничений, препятствий, запретов, ощущения зависимости от чего-либо или кого-либо. Если та или иная правовая свобода конституционно признана, соответствующая презумпция разрешенности должна действовать автоматически. С правовой точки зрения алогично на конституционно признанные свободы набрасывать разрешительную узду, т.е. разрешенное трансформировать в запретное, чтобы потом его вновь перевести в разрешенное... "Каждый человек, - закреплено во Всеобщей декларации прав человека (1948), - имеет право на свободу мирных собраний и ассоциаций" (курсив мой. - Г.Ч.).

Разрешительно-запретительные методы законодательного регулирования права на народные, общественные собрания необоснованны. Разрешаемая свобода - это не свобода, правовой ценности она не имеет. Свободно - значит без какого-либо предварительного разрешения, по полному праву. Еще в XIX в. видный английский правовед А.В. Дайси, анализируя с юридической точки зрения право на общественное собрание, констатировал, что в Англии "полиция не имеет никакого особого права контролировать собрания, происходящие на открытом воздухе"*(21). Л. Дюги также отмечал, что французский законодатель "не может подчинить публичное собрание предварительному разрешению". Он может лишь требовать, чтобы такие собрания "не нарушали свободы других, общественной безопасности и спокойствия"*(22). Оценивая право публичных собраний по Конституции США, Э. Лабулэ писал: американский народ ставит это право "вне правительственного внимания", до него запретительно "нельзя касаться ни под каким предлогом"*(23).

Среди современных европейских конституций наиболее демократично право на свободу общественных собраний закреплено, например, в конституциях Бельгии (ст. 26: "Бельгийцы имеют право собираться мирно и без оружия... без предварительного разрешения"), Испании (ст. 21-1: "Признается право граждан собираться мирно и без оружия. Для осуществления этого права не требуется предварительного разрешения"), Финляндии (§ 13: "Каждый имеет право без получения разрешения организовывать собрания и демонстрации и участвовать в них"). В Конституции Королевства Нидерландов подобным модальным образом закреплено бесцензурное право на свободу мысли (ст. 7-1: "Ни одно лицо не должно обращаться за предварительным разрешением на публикацию своих взглядов или воззрений...").

Во Всеобщей декларации прав человека 1948 г. закреплено, что "дети, родившиеся в браке или вне брака, должны пользоваться одинаковой социальной защитой" (ст. 25.2). Из этого правоположения логически следует право на внебрачную семью*(24), которое, однако, не имеет соответствующих нормативных закреплений. Думается, что международное правовое признание и закрепление естественного человеческого права иметь семью - способствовало бы повышению осознания духовной сущности брака, решению демографических проблем в ряде регионов мира.

Функциональная деонтическая диалектика подлинно демократического права такова, что, с одной стороны, в интересах всех и каждого оно призвано отмерять "разумные границы" правового поведения, а с другой - не мешать человеку жить свободно с сознанием правовой ответственности за свое поведение. Ненужные запретительные путы разрушают нормальную деонтическую интервалику в системе нормативно-правовых регуляторов, что приводит к гипертрофии принудительного фактора в поддержании общественного правопорядка, подрывает нравственный авторитет государства, его управленческих акций*(25).

Всякий запретительный нормативно-правовой модус ("запрещено", "нельзя", "не может", "не допускается", "исключено", "неприкосновенен" и т.п.) должен иметь мотивационную санкцию, вытекающую из преамбулы закона, ясную, недвусмысленную, понятную для исполнителя закона, не вызывающую каких-либо вопросов и недоумений.

В законодательстве не должно быть молчаливых модусов, как это иногда случается*(26). Молчать - значит ничего не говорить, не высказывать открыто своего мнения. О технических приборах, подающих звуковые сигналы, когда они молчат, говорят: приборы не работают, не действуют. То есть молчание можно понимать по-разному, что неконструктивно для правоприменительной деятельности. Законодательное молчание - это нормативный пробел, причины которого могут быть разными - объективными и субъективными.

При формулировании и закреплении нормативно-правовых модусов необходима их особая понятийно-терминологическая точность, ясность, логическая непротиворечивость. Понятие - это логический определитель значимости правовых нормативов, который обусловливает их пригодность и стабильность в системном функционировании на всех уровнях правоприменительной деятельности. Специфика данной деятельности такова, что понятийно-терминологический плюрализм здесь нетерпим. Поэтому еще в античной древности самые жесткие требования предъявлялись к понятийному формулированию правовых нормативов со всеми их модусами. Нормативная конструкция, неадекватная соответствующему понятийному строю правового мышления, не может действовать эффективно.

В правовых отношениях цивилизованного общества наиболее общими, ключевыми выступают конституционные понятия (т.е. закрепленные в конституции), выполняющие важные логические функции в процессе восприятия и применения действующих правовых нормативов, в интегративном определении общей линии правового поведения членов общества. Конституционные понятия - это не просто исходные, первичные правовые понятия, а главные, базовые, сквозные, пронизывающие систему нормативно-правовых модусов на всех их функциональных уровнях.

Понятийно-терминологическая сбалансированность в иерархической структуре законодательства предопределяет необходимую модусную однозначность и справедливость нормативно-правовых решений, их социальную результативность. В связи с этим большое значение имеет вопрос о дефинитивном качестве понятийных параметров. Например, запретительный модус в функциональном отношении часто сопрягается с понятием "общественный порядок", которое издавна является спорным*(27) (одно дело - общественный порядок в демократическом правовом государстве, неотъемлемым признаком которого является господство права*(28), и другое - в условиях деспотического режима, где это понятие имеет соответствующую политическую интерпретацию) и, следовательно, не может служить надежным ориентиром при деонтическом выборе конкретного правоприменительного поведения. Понятие коррупции, скажем, не совсем верно связывать только с понятием взятки. Коррупция - это все виды, формы, способы нечистоплотной с правовой точки зрения чиновничьей деятельности. Еще пример. Президент и Председатель Правительства РФ призывают наказывать спекулянтов. Как это можно сделать, если само понятие спекуляции отечественные законодатели исключили из уголовного законодательства?

Аспект понятийной проблемы связан и с формой государственного обустройства. В частности, в условиях федеративного государства никаких расхождений между основными (ключевыми) понятиями, используемыми в федеративном законодательстве, и понятиями, используемыми в региональном законодательстве, не должно быть. Однако следовало бы продумать и законодательно закрепить положение о том, какие понятия, в каких семантических пределах, какой семиотической форме могут быть конкретизированы на уровне регионального законодательства с учетом исторического развития, культурных традиций, обычаев, бытовой специфики субъектов Федерации.

Библиографический список

Алексеев С.С. Собр. соч.: в 10 т. Т. 9. М., 2010.

Апт Л.Ф. Теоретические вопросы правовой экспертизы федеральных законов // Журнал российского права. 2008. N 2.

Баталов А.А. К философской характеристике практического мышления // Вопросы философии. 1982. N 4.

Босанац М. Внебрачная семья. Пер. с серб.-хорв. М., 1981.

Власенко Н.А. Язык права. Иркутск, 1997.

Дайси А.В. Основы государственного права Англии. Пер. с англ. М., 1907.

Джефферсон Т. Автобиография. Заметки о штате Виргиния. Пер. с англ. Л., 1990.

Дюги Л. Конституционное право: общая теория государства. Пер. с франц. М., 1906.

Калтыга О.В. Экспертная политика российского государства на современном этапе // Право и политика. 2010. N 12.

Кутафин О.Е. Российский конституционализм. М., 2008.

Лабулэ Э. История Соединенных Штатов: третья эпоха: история Конституции Соединенных Штатов Америки. Пер. с франц. СПб., 1870.

Лазарев В.В. Избр. тр.: в 3 т. Т. II. М., 2010.

Лазарев В.В. Технико-юридические приемы сокрытия законодательной воли // Юридическая техника. 2007. N 1.

Лольм Г. де. Конституция Англии. Пер. с англ. М., 1806.

Лукьянова Е.Г. Трактовка закона в российской юриспруденции начала XIX и начала XX в.: (сравнительный анализ) // Государство и право. 2010. N 10.

Марченко М.Н. Источники права. М., 2005.

Милль Д.С. Представительное правление. Пер. с англ. СПб., 1897.

Моль Р. фон. Наука полиции по началам юридического государства. Пер. с нем. СПб., 1871.

Раянов Ф.М. Пробелы в российском законодательстве: конституционно-методические аспекты // Пробелы в российском законодательстве. 2008. N 1.

Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М., 1957.

Рэнд А. Добродетель эгоизма. Пер. с англ. М., 2011.

Соколов Н.Я. Профессиональное сознание юристов. М., 1988.

Тихомиров Ю.А. Управление на основе права. М., 2007.

Фромм Э. Иметь или быть? Пер. с англ. М., 1990.

Хабриева Т.Я. Формирование правовых основ антикоррупционной экспертизы нормативных правовых актов // Журнал российского права. 2009. N 10.

Шувалов И.И. Правотворчество в механизме управления обществом: необходимость комплексного исследования. М., 2005.

Шувалов И.И. Теория законотворчества. М., 2006.

Эйхельманн О. Очерки из лекций по русскому государственному праву. Киев, б/г.

Г.Т. Чернобель,

ведущий научный сотрудник отдела теории законодательства ИЗиСП,

кандидат юридических наук

"Журнал российского права", N 12, декабрь 2011 г.

-------------------------------------------------------------------------

*(1) Подробнее о практическом мышлении см.: Баталов А.А. К философской характеристике практического мышления // Вопросы философии. 1982. N 4.

*(2) См.: Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М., 1957.

*(3) См.: Фромм Э. Иметь или быть? Пер. с англ. М., 1990. С. 94.

*(4) В научной литературе верно обращается теоретическое внимание на необходимость рассмотрения "правотворческих проблем в связи с общей концепцией права как средства управления обществом" (Шувалов И.И. Теория законотворчества. М., 2006. С. 18; Он же. Правотворчество в механизме управления обществом: необходимость комплексного исследования. М., 2005).

*(5) Лазарев В.В. Что не запрещено - дозволено? // Избр. тр.: в 3 т. Т. II. М., 2010. С. 403.

*(6) См.: Алексеев С.С. Будущее России // Собр. соч.: в 10 т. Т. 9. М., 2010. С. 418.

*(7) Тихомиров Ю.А. Управление на основе права. М., 2007. С. 25.

*(8) Рэнд А. Добродетель эгоизма. Пер. с англ. М., 2011. С. 141.

*(9) См.: Лазарев В.В. Избр. тр.: в 3 т. Т. II. С. 401-403.

*(10) Принцип трехмерного понимания и измерения явлений идеальной и материальной действительности, выработанный и апробированный (априори или апостериори) человеческим сознанием (так называемый закон святой троицы), имеет весьма древнее происхождение. В древнегреческой мифологии, например, радость жизни, ее благостное добро и нетленную красоту олицетворяли три богини: Аглая - сияющая, Талия - цветущая и Евфросиния - благомыслящая. В древнеримской мифологии плебейская триада богов (Церера, Либер и Либера - боги плодородия), пользовавшаяся особой популярностью у широких слоев простых тружеников, противопоставлялась патрицианской триаде богов (Юпитер - бог неба, Юнона - богиня брака и Минерва - покровительница различных искусств), забавлявшихся бесконечными празднествами (либералиями). Философы европейского средневековья в общей семизначной классификации свободных искусств особо выделяли грамматику, риторику и диалектику как самые возвышенные сферы знания и человеческой деятельности. Основополагающий принцип классической драматургии - триединство времени, места и действия. В классической музыкальной тональности мажорное или минорное трезвучие составляет фундамент ладовой системы, централизует ее содержание. Известны христианское представление о Боге как единой сущности в трех лицах, а также троица в древней религии индусов (тримурти): Брахма - созидающий мир, Вишну - хранитель, Шива - разрушитель. Всякому материальному веществу присущи три агрегатных состояния: твердое, жидкое и газообразное. Как говорил писатель Г.В. Иванов, форма всякого бытия - треугольник.

*(11) Милль Д.С. Представительное правление. Пер. с англ. СПб., 1897. С. 95.

*(12) "Федеральный законодатель в нашей стране ведет себя как "хозяин" всего, исходит из презумпции своего права принимать любые законы по любым направлениям общественной жизни. Субъекты же Российской Федерации, в свою очередь, страдают от неопределенности предмета собственной правотворческой деятельности. Положение ст. 76 Конституции Российской Федерации о собственном правовом регулировании субъектов Российской Федерации остается неразработанным в теории права..." (Раянов Ф.М. Пробелы в российском законодательстве: конституционно-методические аспекты // Пробелы в российском законодательстве. 2008. N 1. С. 19-20). "Безумное, неограниченное умножение количества законов, принимаемых по любому поводу (чему способствует относительно простая процедура), вместо устранения социальных дисфункций порождает новые..." (Лукьянова Е.Г. Трактовка закона в российской юриспруденции начала XIX и начала XX в.: (сравнительный анализ) // Государство и право. 2010. N 10. С. 81).

*(13) См.: Лольм Г. де. Конституция Англии. Пер. с англ. М., 1806. С. 228, 229.

*(14) См.: Джефферсон Т. Автобиография. Заметки о штате Виргиния. Пер. с англ. Л., 1990. С. 215.

*(15) См.: Марченко М.Н. Источники права. М., 2005. С. 120 и след.

*(16) Алексеев С.С. Максимы: о власти, праве человека // Собр. соч.: в 10 т. Т. 9. С. 281.

*(17) См.: Журнал российского права. 2010. N 1. С. 93.

*(18) См.: Апт Л.Ф. Теоретические вопросы правовой экспертизы федеральных законов // Журнал российского права. 2008. N 2; Хабриева Т.Я. Формирование правовых основ антикоррупционной экспертизы нормативных правовых актов // Журнал российского права. 2009. N 10; Калтыга О.В. Экспертная политика российского государства на современном этапе // Право и политика. 2010. N 12. Контекст общественного развития таков, что законодатели всегда будут нуждаться в той или иной экспертной правотерапии.

*(19) Что касается юристов как представителей гражданского общества, власть имущие не научились с должным вниманием относиться к их профессиональному мнению (см.: Соколов Н.Я. Профессиональное сознание юристов. М., 1988). Представляется аномальным то, что научные сотрудники ИЗиСП, постоянно занимающиеся работой, связанной с экспертизой проектов законодательных актов, не обладают правом свободного входа ни на парламентские слушания, ни на пленарные заседания Государственной Думы.

*(20) См.: Власенко Н.А. Язык права. Иркутск, 1997.

*(21) Дайси А.В. Основы государственного права Англии. Пер. с англ. М., 1907. С. 308.

*(22) Дюги Л. Конституционное право: общая теория государства. Пер. с франц. М., 1906. С. 786.

*(23) Лабулэ Э. История Соединенных Штатов: третья эпоха: история Конституции Соединенных Штатов Америки. Пер. с франц. СПб., 1870. С. 408, 410.

*(24) Подробнее об этом социальном феномене см.: Босанац М. Внебрачная семья. Пер. с серб.-хорв. М., 1981.

*(25) К сожалению, в современной правоведческой литературе нет фундаментальных теоретических разработок по вопросу о нравственных основах государственной деятельности. В XIX в. много внимания этому вопросу уделял профессор Киевского университета О.О. Эйхельманн, постулировавший, что государство как "учреждение для людей" есть "существо этическое", моральный долг которого - стремиться к гармоническому единению "общественного порядка с началами человеческой свободы". Это "необходимое условие", подчеркивал Эйхельманн, "прочности и преуспевания" деятельности государства как социального феномена (см.: Эйхельманн О. Очерки из лекций по русскому государственному праву. Киев, б/г. С. 6, 8-11 и след.).

*(26) В.В. Лазарев, например, говоря о разрешительном модусе как о дозволении, задается вопросом: "Может ли член Совета Федерации быть одновременно депутатом иных представительных органов? Конституция молчит. Но молчание это квалифицированное и означает дозволение" (Лазарев В.В. Технико-юридические приемы сокрытия законодательной воли // Юридическая техника. 2007. N 1. С. 26).

*(27) См.: Моль Р. фон. Наука полиции по началам юридического государства. Пер. с нем. СПб., 1871. С. 9.

*(28) См.: Кутафин О.Е. Российский конституционализм. М., 2008.