"В каких случаях компенсируется моральный вред" (Казанцев В., Коршунов Н., "Российская юстиция", 1998, N 2)

В каких случаях компенсируется моральный вред?

Дискуссия, возникшая на страницах журнала "Российская юстиция" (N 4, 6, 11 за 1997 г.) по поводу некоторых нюансов правового института компенсации морального вреда, вызывает пристальный интерес в силу своей злободневности для сегодняшней правовой жизни. Она затрагивает существенные стороны весьма распространенного ныне явления - защиты чести, достоинства, доброго имени, деловой репутации. Коль скоро российское общество поставило задачу построения правового государства, такого рода вопросы все чаще будут становиться предметом тщательного исследования юристов - как ученых, так и практических работников.

Общеизвестно, что в основе правового государства лежит принцип равенства и государственной власти, и отдельного гражданина перед законом. Гражданин в таком государстве чувствует себя полностью раскованным (не путать с распущенностью!), реально обладает правами и свободами, которые, как сказано в ст.2 Конституции Российской Федерации, являются высшей ценностью. Одним из главных признаков действительно правового государства является защищенное законом достоинство личности. Ничто не может быть основанием для его умаления, говорится в ч.1 ст.21 Конституции РФ, а ч.1 ст.23 Конституции РФ гарантирует защиту чести и доброго имени каждого человека и гражданина. Это естественные, основные права и свободы человека, которые принадлежат каждому от рождения (ч.2 ст.17 Конституции РФ). Примечательно, что даже в условиях чрезвычайного положения эти права и свободы, в отличие от некоторых других, не подлежат ограничению. Напоминаем эти конституционные положения потому, что в практической жизни многие чиновники внимания им не придают. Ведь поскольку общественное сознание всегда отстает от общественного бытия, постольку и в обществе, и особенно в государственных властных структурах еще бытует представление о том, что достоинство, честь, доброе имя, деловая репутация "маленького человека" (т.е. не облеченного атрибутами государственной власти, не имеющего "веса" в обществе и солидного количества денежных знаков) - это пустой звук. Таковы давние, прочно укрепившиеся традиции советского периода нашей истории. Не случайно поэтому в философской, политической, юридической литературе той поры к понятию института "моральный вред" часто прибавлялись язвительные прилагательные - "так называемый" и "пресловутый". Считалось, что денежное возмещение морального вреда унижает достоинство советского человека.

Восстановление института частной собственности, некоторые другие правовые новеллы, принятые в 90-х годах, явились основой для формирования новой (вернее сказать, хорошо забытой старой) концепции о гражданско-правовом статусе человека. В эту концепцию органично вписывался институт денежной компенсации морального вреда (ст.151 Гражданского кодекса РФ), а также институт защиты чести, достоинства и деловой репутации (ст.152 ГК РФ). Более того, уже сложилась определенная судебная практика по рассмотрению дел таких категорий. Подтверждением тому служат постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 18 августа 1992 г. N 11, от 20 декабря 1994 г. N 10, от 25 апреля 1995 г. N 6.

Вместе с тем ряд острых, актуальных вопросов по реализации названных институтов еще не разрешен как в теоретическом, так и в практическом аспектах, что, в частности, и дало толчок к началу дискуссии.

Вкратце напомним ее историю. В "Российской юстиции" N 4 за 1997 г. опубликована статья начальника юридического бюро УВД Пермской области, кандидата юридических наук С.Полякова "Свобода мнения и защита чести". Как явствует из содержания статьи, спор возник по поводу фразы в служебном документе (телетайпограмме), который был направлен руководителем пресс-группы УВД Пермской области в редакцию газеты "Звезда" в связи с публикацией в этой газете заметки М.Лобанова "Там пули не свистят...". Как можно понять, в заметке были критические строки, касающиеся деятельности органов внутренних дел Пермской области. Реагируя на заметку, пресс-группа и направила телетайпограмму. Страсти разгорелись из-за следующих слов, содержащихся в телетайпограмме: "...публикация вызывает недоумение своей юридической безграмотностью и правовым нигилизмом". Автор публикации М.Лобанов посчитал, что эти слова порочат его честь, достоинство гражданина, а также деловую репутацию журналиста-профессионала, и обратился в суд за их защитой и возмещением морального вреда. Исковые требования были удовлетворены судом, решение которого затем полностью поддержали все последующие судебные инстанции вплоть до Верховного Суда Российской Федерации.

Ответчик в суде первой инстанции в последующих кассационной и надзорных жалобах, а также автор статьи С.Поляков выдвинули ряд возражений.

Во-первых, они считают, что та роковая фраза не есть сведения, порочащие честь, достоинство и деловую репутацию М.Лобанова, а всего лишь оценка факта или, иными словами, суждение (мнение) о его статье. Поэтому, мол, вообще нет правовых оснований для рассмотрения этого спора в суде, тем более что ч.3 ст.29 Конституции РФ запрещает принуждать кого-либо к выражению своих мнений и убеждений или отказываться от них. А ст.152 ГК РФ говорит именно о сведениях, но не о мнениях.

Во-вторых, ответчик и автор статьи считают, что суждение (мнение) о продукте творческой деятельности (т.е. в данном случае о заметке М.Лобанова) и суждение (мнение) о самом авторе этой заметки - разные вещи. Поскольку в служебном документе (телетайпограмме) давалась оценка только заметки (высказано мнение о ней), то личность автора, а следовательно, его честь, достоинство и деловая репутация не опорочены.

В подтверждение своей позиции С.Поляков ссылается на ст.29 Конституции РФ, абз.2 п.2 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 18 августа 1992 г. N 11 (правда, не совсем точно приводит из него цитату), определение Конституционного Суда РФ от 27 сентября 1995 г. по жалобе А.Козырева и комментарий этого определения, данный заместителем Председателя Конституционного Суда РФ Т.Морщаковой.

Аргументы С.Полякова на первый взгляд довольно убедительны. Однако попробуем сформулировать предмет спора несколько в иной плоскости, имея в распоряжении только информацию, содержащуюся в статье С.Полякова. Итак, предстоит решить следующие вопросы:

1. Соответствует ли действительности роковая фраза "...публикация вызывает недоумение своей юридической безграмотностью и правовым нигилизмом"? 2. Порочит ли эта фраза М.Лобанова? 3. Является ли эта фраза сведением или мнением?

Рассмотрим доводы С.Полякова именно в таком контексте.

Первый вопрос в статье С.Полякова практически обойден. Но в решении суда первой инстанции, которое С.Поляков процитировал, есть ключевая фраза: "В ходе судебного заседания представителем ответчика не было приведено каких-либо обоснованных доводов о "юридической безграмотности" и "правовом нигилизме" заметки истца" (подчеркнуто нами. - Авторы). Из этого можно сделать вывод, что заметка М.Лобанова с юридической стороны корректна. Вот если бы ответчик, а вместе с ним С.Поляков доказали наличие грубых юридических ошибок в заметке М.Лобанова, тогда у ответчика был бы шанс успешно оспорить исковые требования. Если же нет, то давайте представим такую ситуацию. Кто-то говорит о продукте труда (продукте творчества) кого-то: "топорная работа", "никудышная вещь", "никчемная статья", "паршивая книжонка", "безграмотная лекция" и т.п. Разве это мнение (эта оценка) не порочит автора продукта? Разве не задевает его профессиональную гордость, его самолюбие? Докажите, что автор не разбирается в проблеме, которую он описал, причем описал "юридически безграмотно". А что такое "правовой нигилизм"? Цитируем из "Юридической энциклопедии" (М., 1997. С. 344): "Правовой нигилизм - сформировавшееся на государственном и бытовом уровнях подсознательное отрицание значимости права, законов в социальной жизни и жизни конкретного индивида. Правовой нигилизм выражается в незнании законов и других правовых актов, пренебрежении ими или сознательном их нарушении". И хотя правовой нигилизм юридически никак не наказуем, наличие его элементов в заметке М.Лобанова также могло бы послужить доводом против его исковых требований.

С.Поляков в своей статье так классифицирует понятия - "сведение" и "мнение": сведение - утверждение о факте, мнение - недостоверное субъективное знание, точка зрения отдельного человека, группы, общества. Так ли это? На наш взгляд, сведение - это в первую очередь передача информации одним субъектом другому. И такая передача может выразиться и в утверждении о факте, и в передаче слухов ("за что купил, за то и продаю"), и в высказывании своего мнения другим. Да, можно согласиться, что, прочитав заметку М.Лобанова, сотрудники УВД в своем кругу высказали нелестное мнение об этой заметке (даже не о личности автора). Но поскольку закон требует ответа на публикацию в средствах массовой информации, орган внутренних дел обязан ответить органу СМИ, причем вряд ли он будет сообщать свое "недостоверное субъективное знание". Обычно отвечают так: "Факты, приведенные в заметке, проверяются, о результатах проверки сообщим дополнительно" или "Факты, приведенные в заметке, не соответствуют действительности; кроме того, обращаем Ваше внимание на юридические неточности (или погрешности), допущенные в заметке" и т.п. Высказывание своего мнения, своей точки зрения, оценка факта, сделанные должностным лицом в официальном документе, - это уже не частное дело, это сообщение, передача информации. Давайте построим текст служебного письма следующим образом: "Для сведения сообщаю, что заметка М.Лобанова, по нашей оценке, юридически безграмотна и в ней, по нашему мнению, содержатся элементы правового нигилизма". К какой группе, по классификации С.Полякова, отнести такой документ - к сведениям или к мнениям?

Поэтому, на наш взгляд, в определении суда второй инстанции, отрывок из которого процитировал С.Поляков, весьма убедительно сказано: "...сообщение сведений может быть изложено в любой форме, в том числе путем изложения мнения, суждения в письме". Точнее не скажешь.

С.Поляков в своей статье дважды ссылается на ч.3 ст.29 Конституции РФ в связи с тем, что суд первой инстанции обязал УВД Пермской области заменить текст телетайпограммы. Автор полагает, что в соответствии с Конституцией РФ никто не может быть принужден к отказу от своего мнения, а мнение это и выражено в телетайпограмме. На первый взгляд здесь возникает правовая неопределенность или правовая коллизия между ч.3 ст.29 Конституции РФ и абз.2 п.2 ст.152 ГК РФ. Но давайте представим еще одну возможную ситуацию. Главный редактор газеты "Звезда", получив официальный документ из УВД и относясь к нему как законопослушный гражданин, с верой и уважением, приглашает М.Лобанова и говорит ему: "Мы получили официальное сообщение, в котором высказано мнение о том, что Ваша заметка юридически безграмотна и в ней просматривается правовой нигилизм. В связи с этим мы не можем пользоваться Вашими услугами в написании материалов на юридические темы. Другие направления работы у нас выполняют специалисты, а поэтому мы расторгаем с Вами контракт вследствие Вашей недостаточной квалификации (п.2 ст.33 КЗоТ РФ)". В данном случае главный редактор получает сведения об имеющемся в УВД мнении и принимает решение, которое ущемляет права и охраняемые законом интересы М.Лобанова. Так что в подобной ситуации разница между сведением и мнением представляется весьма условной и искусственной. Что же касается конституционной свободы мнения, то ее осуществление не должно нарушать прав и свобод других лиц (ч.3 ст.17 Конституции РФ). Сведение об официальном мнении (т.е. "недостоверном субъективном знании"), если это мнение не соответствует действительности, со всей очевидностью порочит честь и достоинство или деловую репутацию человека, о котором официально высказано такое мнение. Причем порочит даже в том случае, если это мнение не о нем лично, а о продукте его труда.

О том, что сведения могут быть сообщены и в форме мнения, говорят и многие ученые. Вот, например, выдержка из комментария к ст.152 ГК РФ (Институт государства и права Российской академии наук. Научно-практический комментарий к части первой ГК РФ. Отв. ред. Т.Е.Абова, А.Ю.Кабалкин, В.П.Мозолин. М., 1996. С. 271): "Порочащие утверждения... могут быть даны не только в виде сообщений.., но и в форме отрицательных оценок лица ("некомпетентный", "безграмотный" и т.п.)".

В "Российской юстиции" N 6 за 1997 г. опубликован первый отклик на статью С.Полякова - статья доцента МГЮА А.Эрделевского "Утверждение о факте и выражение мнения - понятия разного рода". Само ее название выражает позицию автора. В частности, он полагает, что хотя и утверждение о факте, и выражение мнения могут в равной мере порочить честь, достоинство, деловую репутацию, ущемлять другие права и законные интересы гражданина, но способы защиты здесь разные и - самое главное - различны правовые последствия этих способов. Так, если имеет место утверждение о факте, то потерпевший вправе требовать и опровержения сведений, и компенсации морального вреда, а если было высказано только негативное мнение, то он может требовать лишь опубликования ответа в том же средстве массовой информации; компенсацию же морального вреда он вправе требовать только в том случае, если это мнение выражено в оскорбительной форме. Касательно конкретного дела "М.Лобанов против УВД Пермской области" автор считает роковую фразу выражением мнения, которое "способно вызвать негативное впечатление скорее о его выразителе, чем об авторе публикации". Поэтому он видит оптимальное средство правового реагирования в опубликовании ответа, в котором может быть показана несостоятельность мнения УВД.

С таким подходом трудно согласиться. Ведь если выражением мнения можно ущемить права и законные интересы гражданина (с чем согласен А.Эрделевский), то такое ущемление может причинить гражданину и материальный, и моральный ущерб. Почему же в таком случае потерпевший не вправе требовать компенсации морального вреда? Пункт 5 ст.152 ГК РФ прямо предоставляет ему такую возможность. Кроме того, как быть, если выраженное мнение не опубликовано в СМИ, а высказано руководству потерпевшего? Кстати, нам неизвестно - была ли опубликована в газете "Звезда" та телетайпограмма, из-за которой возник конфликт. Из текста статьи А.Эрделевского не очень ясно, что он все-таки понимает под словосочетанием "утверждение о факте". На наш взгляд, точнее следует сказать - "сообщение о факте". Тем более, проводя разницу между утверждением о факте и выражением мнения, автор все же допускает случаи, когда выраженное мнение содержит в себе утверждение о факте. С другой стороны, не совсем понятно, как классифицировать эту роковую фразу телетайпограммы - утверждением о факте юридической безграмотности заметки М.Лобанова или выражением мнения о таковой безграмотности? Ведь если мы утверждает о факте (иными словами, свидетельствуем о факте), то мы на этом утверждении и стоим, а если лишь выражаем мнение, то нас в этом мнении можно и переубедить. А.Эрделевский использует еще одно любопытное словосочетание - распространение мнений и убеждений. Но раз мнения можно распространять, то они приобретают характер сообщений, а сообщение, как цитирует сам автор "Словаря русского языка", и есть сведение. Так почему же тогда распространение мнений, содержащих порочащие гражданина характеристики, нельзя назвать распространением сведений?

В "Российской юстиции" N 11 за 1997 г. опубликован еще один отклик статья профессора Уральской юридической академии А.Черданцева под заголовком "Можно оспорить и мнение". Мы полностью разделяем его взгляд на проблему. А.Черданцев полагает, что мнение и сведение - однопорядковые категории, и если чье-то публично распространяемое мнение ущемляет честь и достоинство человека, то автор такого мнения должен отвечать за него. Продолжая мысль профессора А.Черданцева, вспомним зловещую, бросавшую людей в трепет во времена не столь отдаленные, распространенную фразу "в райкоме (обкоме, Центральном комитете) есть мнение...". И если это мнение негативное, то судьбе обреченного человека не позавидуешь безотносительно к тому, мнение это о нем лично либо о продукте его творчества.

Кандидаты юридических наук

В.Казанцев, Н.Коршунов