Некоторые аспекты влияния Европейского Суда по правам человека на развитие российского доказательственного права (М.А. Михеенкова, журнал "Судья", N 2, февраль 2017 г.)

Некоторые аспекты влияния Европейского Суда по правам человека на развитие российского доказательственного права

М.А. Михеенкова,

ассистент кафедры уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора

юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, кандидат юридических наук

Журнал "Судья", N 2, февраль 2017 г., с. 39-44.

Не секрет, что в последние годы правовые позиции и подходы Европейского Суда по правам человека (далее - ЕСПЧ, Суд) оказывают значительное влияние на развитие российского уголовного судопроизводства, что находит свое отражение как в законотворческом процессе, так и в не меньшей, а, возможно, даже большей мере - в интерпретации правоприменителем норм права. Можно смело утверждать, что практика ЕСПЧ непосредственно сказывается на рассмотрении конкретных уголовных дел российскими судами общей юрисдикции и военными судами Российской Федерации. Она инкорпорируется через решения и разъяснения Конституционного и Верховного судов Российской Федерации, а в ряде случаев нижестоящие суды ссылаются на нее напрямую.

При этом в силу специфики предметной юрисдикции Европейского Суда, ограниченной нормами Конвенции о защите прав человека и основных свобод*(1) (далее - Конвенция), степень его влияния на развитие различных уголовно-процессуальных институтов неодинакова. В вопросах доказательственного права значение практики ЕСПЧ особенно велико, поскольку этой подотрасли касаются очень многие процессуальные гарантии, закрепленные Конвенцией. Здесь подходы ЕСПЧ обусловили появление или заметное развитие целого ряда институтов и концепций. Не претендуя на сколько-нибудь всеобъемлющий характер исследования, кратко остановимся на некоторых из них.

В понимании ЕСПЧ основные процессуальные гарантии, связанные с доказыванием, выводятся из положений пунктов 1, 2, подпунктов "a"-"d" пункта 3 ст. 6 Конвенции. Пункт 1 указанной статьи данного документа, закрепляющий общее понятие справедливого судебного разбирательства и принцип состязательности, подразумевает наличие у каждого обвиняемого разумной возможности представить свои доводы и доказательства по делу в таких условиях, которые не ставят его в существенно невыгодное положение по отношению к стороне обвинения*(2), в том числе ознакомиться со всеми представленными последней доказательствами и комментировать их в целях оказания влияния на решение суда. Если право стороны защиты ознакомиться с тем или иным доказательством ограничивается, то в этом случае значение имеет в первую очередь порядок принятия соответствующего решения (желательно судебный), а также наличие сопоставимых защищаемых интересов общества и существенной необходимости в сокрытии доказательства*(3). При этом возможность представлять доказательства и участвовать в исследовании доказательств обвинения на тех же условиях, что действуют и для второй стороны, должна быть обеспечена в целом: Суд требует не механического уравнивания полномочий сторон в этом вопросе, но общей справедливости, которая при необходимости может быть обеспечена адекватными компенсаторными механизмами того или иного неравенства.

Второй важный блок связанных с доказыванием гарантий ЕСПЧ выводит из положений, содержащихся в пунктах 1, 2 ст. 6 Конвенции. Они касаются права обвиняемого на молчание, хотя прямо не закрепленного в указанном международном документе, но сформулированного Судом как одно из фундаментальных в ряду подразумеваемых прав. Право не свидетельствовать против себя толкуется ЕСПЧ широко, как свобода воли обвиняемого в целом. Обвиняемый может сам выбирать, представлять ли ему какие-либо объяснения и доказательства или нет*(4). Соответственно, это имеет значение при оценке фактов оказания давления на обвиняемого и при решении вопроса о допустимости оглашения его показаний, причем Суд оценивает характер и степень примененного принуждения, наличие адекватных процедур их контроля и гарантий прав обвиняемого, степень использования полученных в результате доказательств.

Наконец, можно выделить третий большой блок вопросов, относящихся к доказыванию, - о допустимости или недопустимости доказательств, полученных в нарушение национального закона. ЕСПЧ неоднократно подчеркивал, что сама процедура доказывания, а также правила допустимости доказательств напрямую не урегулированы Конвенцией, и это относится к компетенции национального законодателя. В случаях их нарушения во внимание, опять же, принимается справедливость судебного разбирательства в целом, а именно: могла ли сторона защиты оспорить доказательство и возразить против его использования; соизмеримость интересов обвиняемого и следствия; насколько такое доказательство явилось решающим для результатов процесса; ставят ли обстоятельства получения доказательства под сомнение его допустимость и достоверность*(5). Доказательства, полученные в результате пыток, во всех случаях являются недопустимыми, в то время как доказательства, полученные в результате бесчеловечного обращения, - в зависимости от конкретной ситуации. Следовательно, значимость приобретает разграничение этих двух понятий.

Исходя из такого понимания основ доказательственного права, соответствующего положениям Конвенции, ЕСПЧ рассматривает национальное законодательство и правоприменение в данной сфере.

Общие требования к процедуре доказывания. В отношении нашей страны обозначенный выше подход ЕСПЧ подразумевает, прежде всего, допустимость российской (континентальной) модели доказывания в целом. Суд, как уже отмечалось, подчеркивает в своих решениях, что состязательность и равноправие сторон в доказывании не подразумевают ограничение государств в выборе средств и механизмов реализации их обеспечения*(6). Тем самым ЕСПЧ поддержал подход Конституционного Суда Российской Федерации, в силу которого отсутствие у стороны защиты полномочий по непосредственному формированию доказательств само по себе не влечет неравноправия в доказывании. Более того, согласно позиции ЕСПЧ при заявлении ходатайств об истребовании или формировании тех или иных доказательств бремя доказывания их относимости к делу и значимости для его разрешения возложено именно на сторону защиты*(7).

Из первого же блока приведенных выше гарантий Суд выводит правило мотивированности судебных актов в части оценки доказательств. Требования ЕСПЧ к такой мотивировке достаточно мягкие. В частности, как подчеркивает Суд, главная задача - "продемонстрировать сторонам, что они услышаны", при этом суды не обязаны давать подробный отчет на каждый представленный аргумент*(8). Тем не менее распространенная в Российской Федерации практика достаточно скупого формулирования мотивировочной части правоприменительного акта (например, указание на "наличие достаточных оснований" без их конкретизации или на "критическую оценку" без указания ее причин) зачастую признается Судом не соответствующей требованиям Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Правда, пока это в большей мере относится к актам органов следствия и дознания, нежели к судебным постановлениям.

Кроме того, ЕСПЧ большое внимание уделяет таким условиям, как время и возможности для подготовки к защите именно в плане изучения представленных другой стороной доказательств. В целом российская практика рассматривается им как удовлетворительная*(9). Российские суды, не без влияния Суда, стали внимательнее относиться к этому вопросу и при любых сомнениях готовы лишний раз отложить рассмотрение дела. Также ЕСПЧ требует предоставления надлежащих условий для ознакомления с доказательствами обвинения и подготовки контрдоводов по ним, что особенно важно при нахождении обвиняемого в следственном изоляторе (СИЗО)*(10).

Из второго концептуального блока требований ЕСПЧ к процедуре доказывания Суд выводит общее правило недопустимости признательных показаний обвиняемого, полученных от него посредством принуждения либо иным образом против его воли, в том числе с использованием обмана или ухищрений.

Примечательно, что, несмотря на в целом широкое понимание данного запрета, ЕСПЧ в последние годы применяет его лишь собственно к показаниям и не распространяет на доказательственный материал, существующий независимо от воли обвиняемого (документы, образцы крови или ДНК и т.п.)*(11). Тем самым ЕСПЧ, по сути, отрицает англо-саксонскую доктрину "плода отравленного дерева" (fruit of the poisonous tree), которую одно время был склонен поддерживать. Данный пример весьма показателен, так как эти колебания нашли практически синхронное отражение и в Российской Федерации: если одно время в России пусть не прямо, но допускалась эта доктрина, сейчас она скорее отрицается*(12).

Исходя из недопустимости подобных показаний обвиняемого, Суд выводит широкий ряд следствий. Например, право обвиняемого на защитника с первых минут допроса, причем на приглашение защитника по своему выбору. Эффективное обеспечение данного права органами следствия и дознания предполагает, в частности, что указанные органы не должны вводить обвиняемого в заблуждение относительно доступности избранного им защитника, уклоняться от предоставления обвиняемому контактов для связи с защитниками, доступными на момент допроса, и т.д. Можно констатировать, что в последние годы нарушений Конвенции в этой части стало значительно меньше.

Что касается допустимости применения следственных хитростей, то здесь также наблюдается некоторое смягчение требований, предъявляемых ЕСПЧ (с учетом нужд борьбы с преступностью). Так, информация, полученная от обвиняемого с использованием полицейских осведомителей, их последующие показания о содержании бесед с обвиняемым уже не расцениваются ЕСПЧ как изначально недопустимые доказательства. Во внимание принимаются характер и степень оказанного на волю обвиняемого воздействия, наличие каких-либо установленных процедур его оказания, а также степень использования полученных доказательств (так, согласно ст. 75 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (далее - УПК РФ), признание обвиняемого в любом случае не должно быть единственным доказательством по делу). Существенное значение имеет обстановка, в которой происходит получение таких показаний. В частности, показания, полученные от "подсадных уток" в следственном изоляторе, ЕСПЧ склонен расценивать как недопустимые, вместе с тем использование информации, которую сообщают при встречах с осведомителем на воле, Суд зачастую дозволяет*(13).

Также с учетом подходов, выработанных ЕСПЧ, в сегодняшней российской правоприменительной практике рассматривается вопрос о сфере применения правила о наличии права на молчание у обвиняемого. По понятным причинам любые показания, в том числе и не являющиеся таковыми в строгом смысле слова, Суд рассматривает по существу, а не сообразно нормам применимого национального законодательства, поскольку исходит из автономности всех основных процессуальных понятий. Вслед за ним и Конституционный Суд Российской Федерации неоднократно указывал на недопустимость использования результатов оперативно-розыскной деятельности (опроса) и любых иных, помимо допроса, следственных действий, полученных в нарушение права обвиняемого на молчание, а также опосредованного использования таких показаний (путем допроса дознавателя или следователя либо сотрудников полиции о содержании сообщенной обвиняемым информации)*(14).

Однако наибольший интерес, пожалуй, представляет такое следствие формирования данной концепции ЕСПЧ, как недопустимость провокации и любых доказательств, полученных в результате провокации. Этот новый для российского уголовного процесса институт, к которому широко обращаются российские суды в последние годы, можно считать прямым результатом практики ЕСПЧ. Опять же, в Конвенции ничего не говорится о провокации, но Суд делает вывод о ее недопустимости на основании анализа как общих положений о справедливом судебном разбирательстве, содержащихся в ст. 6 указанного документа, так и собственно права обвиняемого на молчание.

Как следует из установленного практикой ЕСПЧ общего понимания провокации, допустимо использование особых следственных и оперативно-розыскных методик органами полиции, особенно по некоторым категориям преступлений и в отношении участников организованной преступности. В частности, полиция вправе действовать "под прикрытием", привлекать секретных агентов и анонимных информаторов и осуществлять проверочную закупку, контролируемую поставку и другие подобные мероприятия. Однако использование таких методик всегда создает риск подстрекательства к преступлению, что недопустимо и заведомо лишает обвиняемого права на справедливое судебное разбирательство еще до его начала, поэтому их применение должно быть ограничено четкими рамками, требуется определенная и достаточно эффективная процедура проведения и контроля таких мероприятий, желательно судебная, но допустимы и иные, например, прокурорский надзор. Констатация провокации в рамках такого контроля должна повлечь недопустимость соответствующих доказательств*(15).

Для проведения соответствующих оперативно-розыскных мероприятий (ОРМ) российским законодательством предусмотрены определенная процедура и механизмы контроля (прокурорский, судебный и др.), а также возможность исключения доказательств, полученных в результате проведения таких мероприятий, поэтому с процедурной точки зрения российское регулирование рассматривается Судом как в целом не противоречащее Конвенции. В то же время в ряде случаев ЕСПЧ пришел к выводу о том, что эффективность российских процедур контроля является недостаточной, в частности, на стадии собственно проведения ОРМ. Суд отмечал также слабую детализацию мотивировочной части соответствующих актов российских оперативно-розыскных органов о проведении ОРМ (ограниченное количество информации о причинах и целях планируемого ОРМ), и то, что в дальнейшем это будет препятствовать объективной оценке судом обоснованности проведения тех или иных мероприятий*(16).

Кроме того, как неоднократно указывал ЕСПЧ, бремя доказывания отсутствия потенциальной провокации должно быть возложено на сторону обвинения. И такому подходу стала следовать российская правоприменительная практика.

При разрешении вопроса о наличии провокации по существу Суд исходит из того, что правоохранительные органы не должны активно влиять на потенциального обвиняемого с целью спровоцировать совершение преступления, которое без этого воздействия не было бы совершено, для того чтобы получить доказательства и в дальнейшем на их основании осуществить уголовное преследование. Провокация имеет место, если не подтверждается наличие сформировавшегося независимо от деятельности сотрудников правоохранительных органов преступного умысла у конкретного лица, иначе говоря, если нет оснований полагать, что в отсутствие их вмешательства конкретное преступление было бы совершено.

Соответственно, при проведении в подобных случаях ОРМ правоохранительные органы должны доказать, что у них изначально имелись объективные подозрения в отношении обвиняемого, о чем могут свидетельствовать, например, следующие факты: наличие у данного лица судимостей, его известность полиции, обнаружение запрещенных препаратов у него дома. Также учитывается, от кого именно исходила инициатива контакта: от обвиняемого, сотрудников либо агентов правоохранительных органов. Наконец, Суд оценивает степень оказанного на обвиняемого влияния. Так, в одном из дел Суд признал провокацией "обращение к состраданию заявителя посредством упоминания симптомов наркотической абстиненции"*(17).

Как известно, подобного рода методики активно используются отечественными правоохранительными органами, особенно по делам о преступлениях, связанных с незаконным оборотом наркотиков. Не секрет, что в ряде случаев такие ОРМ проводятся с целью формирования определенной статистики. Например, для создания ряда эпизодов преступления последовательно осуществляется несколько проверочных закупок или контролируемых поставок в отношении одного и того же лица или же проводятся веерные мероприятия, которые направлены не на конкретных подозреваемых.

Рассматриваемая выше практика ЕСПЧ существенно повлияла на отечественную уголовно-процессуальную действительность. Сегодня на недопустимость провокации и доказательств, полученных в результате провокации, прямо указывают в своих судебных актах российские суды*(18). Они исключают из дел подобные доказательства, прекращают соответствующие дела либо выносят оправдательные приговоры, особенно по так называемым повторным эпизодам. При этом суды руководствуются в первую очередь именно изложенными выше критериями, сформулированными ЕСПЧ.

Так, в одном из дел, изменяя приговор и исключая второй эпизод по делу о сбыте наркотических средств, Московский городской суд указал следующее: "...давая правовую оценку действиям Ж., суд (нижестоящий. - Примеч. автора) пришел к выводу о совершении им двух преступлений, связанных с покушением на незаконный сбыт наркотического средства в крупном размере, совершенном группой лиц по предварительному сговору. Судом не было учтено, что незаконная преступная деятельность Ж. стала известна правоохранительным органам уже после первого эпизода покушения на сбыт героина, имевшего место 13 августа 2012 года. Однако они не пресекли его действия, а организовали второй эпизод проверочной закупки в отношении уже известного лица, в то время как эти действия уже не вызывались необходимостью. Согласно ст. 75 УПК РФ, доказательства, полученные с нарушением требований закона, являются недопустимыми, не имеющими юридической силы, в связи с чем не могут быть положены в основу обвинения. Таким образом, из приговора следует исключить эпизод обвинения в покушении на незаконный сбыт героина, имевший место 21 августа 2012 года, поскольку в данном случае имела место провокация преступления со стороны правоохранительных органов, что не дает оснований для привлечения лица к уголовной ответственности"*(19).

В дополнение к вышеизложенному о допустимости доказательств в целом отметим, что отечественное уголовно-правовое регулирование не противоречит концепции ЕСПЧ по данной проблеме. Не вызывает вопросов и сложившаяся в России практика признания недопустимыми только тех доказательств, которые получены с существенными, а не с любыми нарушениями уголовно-процессуального законодательства.

Интересным представляется вопрос о допустимости оглашения показаний свидетеля и допустимости показаний свидетеля, личные данные которого скрыты от обвиняемого (допрос в порядке ч. 5-6 ст. 278 УПК РФ).

В понимании ЕСПЧ эти два вопроса едины, поскольку в обоих случаях имеет место изъятие из конвенционального правила о предоставлении обвиняемому возможности допросить показывающих против него свидетелей.

Согласно базовому подходу Суда, приговор не может быть основан исключительно или главным образом на показаниях свидетеля, которого обвиняемый не имел возможности допросить, и ему должна быть предоставлена возможность оспорить такие показания. Для неявки свидетеля либо сокрытия информации о его личности от обвиняемого требуются веские причины, а в первом случае государственные органы обязаны принять достаточные разумные меры для обеспечения явки свидетеля*(20). Необходимо, чтобы соответствующее решение об ограничении права обвиняемого на допрос свидетеля было мотивированным и обоснованным*(21), и обвиняемый должен располагать процедурными "противовесами" такого ограничения его прав. Совокупность этих критериев известна как тест Аль-Кавайя, по фамилии заявителя по жалобе, в рамках рассмотрения которой Суд их сформулировал*(22).

Однако следует обратить внимание на то, что позиция ЕСПЧ по данному вопросу не отличается устойчивостью. Новейшая практика свидетельствует о некотором смягчении требований, предъявляемых Судом к государствам - участникам Конвенции, тест Аль-Кавайя становится более мягким. Так, если раньше Суд применял сформулированные критерии по порядку, теперь он может рассмотреть их все сразу в совокупности.

При этом ЕСПЧ стал реже констатировать нарушение Российской Федерацией права обвиняемого на допрос свидетелей обвинения*(23). В одном из недавних дел, например, где заявитель утверждал о таком нарушении, Россия ссылалась на наличие необходимых процессуальных гарантий; отсутствие в материалах дела каких-либо доказательств, которые подтверждали бы, что допрос свидетеля в условиях, исключающих его визуальное наблюдение обвиняемым, так или иначе подорвало право последнего на защиту; тот факт, что показания данного свидетеля не были единственным либо решающим доказательством. Суд согласился с тем, что принятие решения о применении данного порядка допроса судьей составляет адекватную процессуальную гарантию прав обвиняемого, поддержал последний довод представителя Российской Федерации и не усмотрел нарушения Конвенции о защите прав человека и основных свобод*(24).

Выше обозначены лишь некоторые отдельные аспекты влияния практики ЕСПЧ на доказывание в российском уголовном процессе. Однако даже из приведенных примеров видно, сколь существенное влияние оказывает правоприменительная практика данного органа на судопроизводство России как одного из государств - участников Конвенции.

Среди плюсов подобного влияния прежде всего следует назвать появление и развитие в российском уголовном процессе ряда концепций, призванных обеспечить соблюдение прав и свобод человека. В вопросах доказательственного права наиболее ярким примером, пожалуй, является концепция провокации. В то же время Суд во многих случаях делает основной акцент в первую очередь на процедурном аспекте, требует наличия процедур как чуть ли не основного условия соблюдения конвенциональных прав. Как нам представляется, такой подход может быть излишне формалистичным, что особенно нежелательно с учетом и так достаточно формального характера российского уголовного процесса. Полагаем, что инкорпорация подходов Европейского Суда по правам человека должна быть осознанной, при ее осуществлении следует учитывать специфику российских реалий.

------------------------------------------------------------------------

*(1) Заключена в г. Риме 4 ноября 1950 года. Бюллетень международных договоров. 2001. N 3.

*(2) См.: Постановление ЕСПЧ от 16 ноября 2006 г. "Дело "Климентьев (Klimentyev) против Российской Федерации" (жалоба N 46503/99) // Бюллетень ЕСПЧ. 2007. N 11.

*(3) См.: Совет Европы. Европейский Суд по правам человека. Руководство по применению ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Право на справедливое судебное разбирательство (уголовно-правовой аспект). 2014 // www.echr.coe.int.

*(4) См.: Постановление ЕСПЧ от 10 марта 2009 г. "Дело "Быков (Bykov) против Российской Федерации" (жалоба N 4378/02) // Бюллетень ЕСПЧ. 2009. N 6.

*(5) См.: Михеенкова М.А. Доказательства и доказывание: позиции высших судов РФ и ЕСПЧ // Уголовный процесс. 2014. N 3. С. 24-35.

*(6) См.: Постановления ЕСПЧ от 31 октября 2013 г. "Дело "Эдуард Рожков (Eduard Rozhkov) против Российской Федерации" (жалоба N 11469/05) // Бюллетень ЕСПЧ. 2014. N 12(150); от 25 апреля 2013 г. "Дело "Евгений Иванов (Yevgeniy Ivanov) против Российской Федерации" (жалоба N 27100/03) // Бюллетень ЕСПЧ. 2014. N 5.

*(7) См.: Постановление ЕСПЧ от 18 марта 2010 г. "Дело "Кузьмин (Kuzmin) против Российской Федерации" (жалоба N 58939/00) // Бюллетень ЕСПЧ. 2010. N 10.

*(8) Совет Европы. Европейский Суд по правам человека. Руководство по применению ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Право на справедливое судебное разбирательство (уголовно-правовой аспект). 2014.

*(9) См.: Постановление ЕСПЧ от 8 июня 2011 г. "Дело "Миминошвили (Miminoshvili) против Российской Федерации" (жалоба N 20197/03) // Российская хроника Европейского Суда. Специальный выпуск. 2012. N 2.

*(10) См.: Постановление ЕСПЧ от 19 октября 2008 г. "Дело "Моисеев (Moiseyev) против Российской Федерации" (жалоба N 62936/00) // Российская хроника Европейского Суда. 2009. N 3.

*(11) См.: Совет Европы. Европейский Суд по правам человека. Руководство по применению ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Право на справедливое судебное разбирательство (уголовно-правовой аспект). 2014. С. 25.

*(12) См., например: Постановление ФАС Уральского округа от 3 февраля 2011 г. N Ф09-11588/10-С1 по делу N А07-14726/2010; постановление ФАС Поволжского округа от 17 мая 2011 г. по делу N А65-25168/2010; постановление Тринадцатого арбитражного апелляционного суда от 27 мая 2013 г. по делу N А56-57202/2012; Особое мнение судьи Конституционного Суда РФ Ю.М. Данилова (п. 7). Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 14 февраля 2013 г. N 4-П // СЗ РФ. 2013. N 8. Ст. 868.

*(13) См.: Постановление ЕСПЧ от 10 марта 2009 г. "Дело "Быков (Bykov) против Российской Федерации" (жалоба N 4378/02).

*(14) См., например: Определения Конституционного Суда Российской Федерации от 15 ноября 2007 г. N 924-О-О; от 16 декабря 2010 г. N 1681-О-О // Документы опубликованы не были. См. также: Михеенкова М.А. Указ. соч. С. 27.

*(15) См.: Совет Европы / Европейский Суд по правам человека. Руководство по применению ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Право на справедливое судебное разбирательство (уголовно-правовой аспект). 2014. С. 27-30; Постановление ЕСПЧ от 26 октября 2006 г. "Дело "Худобин (Khudobin) против Российской Федерации" (жалоба N 59696/00) // Бюллетень ЕСПЧ. 2007. N 11; Постановление ЕСПЧ от 4 ноября 2010 г. "Дело "Банникова (Bannikova) против Российской Федерации" (жалоба N 18757/06) // Российская хроника Европейского Суда. 2011. N 4.

*(16) См.: Совет Европы / Европейский Суд по правам человека. Руководство по применению ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Право на справедливое судебное разбирательство (уголовно-правовой аспект). 2014. С. 27-30; Постановление ЕСПЧ от 15 декабря 2005 г. "Дело "Ваньян (Vanyan) против Российской Федерации" (жалоба N 53203/99) // Бюллетень ЕСПЧ. 2006. N 7; Постановление ЕСПЧ от 11 сентября 2012 г. "Дело "Веселов и другие (Veselov and others) против Российской Федерации" (жалобы N 23200/10, 24009/07 и 556/10) // Бюллетень ЕСПЧ. 2013. N 4.

*(17) Постановление ЕСПЧ от 15 декабря 2005 г. "Дело "Ваньян (Vanyan) против Российской Федерации" (жалоба N 53203/99) // Бюллетень ЕСПЧ. 2006. N 7.

*(18) См., например: Апелляционное определение Московского областного суда от 10 июня 2014 г. по делу N 22-3428/14; постановление президиума Нижегородского областного суда от 23 апреля 2014 г. по надзорной жалобе осужденного Г. на приговор Володарского районного суда Нижегородской области от 23 мая 2006 г.; кассационное определение судебной коллегии по уголовным делам Нижегородского областного суда от 27 июля 2007 г.; постановление президиума Оренбургского областного суда от 24 февраля 2014 г. N 44у-85; постановление президиума Самарского областного суда от 30 января 2014 г. N 44у-20/2014; постановление президиума Новгородского областного суда от 23 декабря 2013 г. N 44у-103; постановление Президиума Верховного суда Республики Татарстан от 18 декабря 2013 г. N 44У-562.

*(19) Апелляционное определение судебной коллегии по уголовным делам Московского областного суда от 10 июня 2014 г. по делу N 22-3428/14.

*(20) См.: Постановление ЕСПЧ от 23 апреля 2009 г. "Дело "Сибгатуллин (Sibgatullin) против Российской Федерации" (жалоба N 32165/02) // Бюллетень ЕСПЧ. 2010. N 1; Постановление ЕСПЧ от 13 марта 2012 г. "Дело "Карпенко (Karpenko) против Российской Федерации" (жалоба N 5605/04) // Бюллетень ЕСПЧ. 2013. N 4.

*(21) См.: Постановление ЕСПЧ от 13 июля 2006 г. "Дело "Попов (Popov) против Российской Федерации" (жалоба N 26853/04) // Российская хроника Европейского Суда. 2008. N 1.

*(22) См.: Постановление ЕСПЧ от 15 декабря 2011 г. по делу "Аль-Хавайя и Тахири (Al-Khawaja and Tahery) против Соединенного Королевства" (жалоба N 26766/05 и N 22228/06) // Бюллетень ЕСПЧ. 2012. N 5.

*(23) См.: Постановление ЕСПЧ от 11 декабря 2008 г. "Дело "Мирилашвили (Mirilashvili) против России" (жалоба N 6293/04) // Бюллетень ЕСПЧ. 2009. N 4.

*(24) Постановление ЕСПЧ от 25 октября 2016 г. "Дело "Иванников (Ivannikov) против России" (жалоба N 36040/07) // www.echr.coe.int